Заря цвета пепла

— Почему не участвовал ранее или почему решился теперь?

— И то и другое.

— Приходил в себя после ранений, а кроме того, наши силы, увы, слишком малы, чтобы вести правильную войну с узурпаторами. А идти на смерть просто, чтобы показать, что не боишься ее, как делали оставшиеся в Париже аристократы, заранее выбривая затылок, дабы не утруждать палача у гильотины, — как по мне, глупое позерство.

— Вы не одобряете их, месье?

— Нет.

Принц молча подошел к приоткрытому окну, из-за которого слышались звуки команд и бряцанье возвращаемых к ноге ружей.

— Думаю, ваше мнение здесь мало кто разделяет, — не глядя на собеседника, бросил Конде. — Не стоит им делиться с офицерами, если не желаете получить вызов на поединок.

Я пожал плечами:

— Я ли убью, меня ли убьют, это ни на йоту не приблизит нас к цели и не сделает осмысленней смерть несчастных, оставшихся во Франции.

Луи-Жозеф повернулся, всматриваясь в мое лицо.

— О храбрости и воинском искусстве вашем в сопроводительной грамоте написано в самых лестных выражениях. Хочется также верить, что у вас и впрямь такой холодный ум, как представляется. И все же вы откликнулись на призыв. Отчего?

— Тому есть две причины. Во-первых, я считаю все происходящее во Франции опасным безумием, трагедией моей родины и полагаю долгом любого дворянина способствовать его искоренению. Во-вторых, герцог Ришелье обмолвился, что вы пожелали наладить доверительные отношения с неким генералом Бонапартом.

— Герцогу не стоило распространяться об этом, — скривился Конде. — Однако раз уж вы здесь, скажу прямо — да. Но и что с того?

— Моя любимая матушка — урожденная графиня де Марбеф. Шарлин де Марбеф.

— Весьма приято об этом узнать, но вы не ответили на вопрос.

Я выжидательно поглядел на собеседника, выдерживая паузу.

— Что из этого следует? — повторил тот.

— Она младшая сестра покойного губернатора Корсики — маркиза де Марбефа, настоящего отца Наполеона, а также некоторых его братьев и сестер.

— То есть, по сути, вы — двоюродный брат генерала Бонапарта?

— Так и есть.

— У вас есть подтверждения этому факту?

— Да, у меня сохранилось письмо дяди к моей дорогой матушке. В нем он просит принять в замке госпожу Летицию Бонапарт и помочь ей разрешиться от бремени.

— Но ведь Наполеон был рожден в Аяччо, на Корсике.

— На этот счет имеется другое письмо дяди Луи, где он в подробностях описывает, как местный кюре не хотел крестить привезенного в Аяччо младенца, названного матерью Наполеоном, и как ему пришлось лично вмешаться, чтобы сломить упорство преподобного отца.

— Вы полагаете, Наполеон знает об этом?

— Несомненно. Госпожа Летиция не слишком скрывала отношения с моим дядей, а Шарль Бонапарт, который сам был не дурак по женской части, охотно закрывал глаза на шалости жены в обмен на расположение и финансовую поддержку могущественного вельможи. Впрочем, поглядите на любой портрет этого корсиканца. Мало найдется южан с серыми глазами. Во всяком случае, и покойный месье Шарль Бонапарт, и госпожа Летиция черноглазы. В отличие от моего дорогого родственника, который, полагаю, вы помните, был невысокого роста, коренаст и имел такие же серые глаза, как у генерала Бонапарта и, к слову сказать, у его собственного законного сына.

На лице принца Конде появилась гримаса задумчивости, смешанная с плохо скрытым торжеством.

— Стало быть, он бастард… Ну, по сути, это ерунда. Помнится, Орлеанский бастард, граф Дюнуа, немало потрудился, чтобы возвести на трон Карла VII в годы Столетней войны. Отчего же теперь бастарду де Марбефа не возвести на трон короля? — Он подошел ко мне и протянул руку. — Как доносят наши люди из Франции, несмотря на свои бретонские корни, Наполеон унаследовал корсиканское отношение к родне. Он боготворит матушку и любит братьев и сестер, прощает им любые выходки, подчас не самого благородного свойства. Так что, друг мой, есть шанс, что удастся заставить генерала выслушать вас и склонить к союзу… — На суровом лице военачальника появилось то выражение скрытого ликования, какое бывает у полководца на поле боя, когда видишь, что враг через минуту угодит в расставленную для него западню. — Если понадобится, можете обещать ему золото, титул герцога, меч коннетабля [6] , да буквально все, кроме, пожалуй, короны. — Принц улыбнулся собственной шутке, и я с трудом скрыл тяжелый вздох. — Что ж, дерзайте! Вы получите документы, мундир и деньги, которые позволят добраться до Парижа. Я также передам вам пароли и адреса верных людей, оставшихся в столице. А дальше — не только все мы, не только наследник престола, но вся Франция ждет от вас подвига!

6

Коннетабль — в средневековой Франции главнокомандующий королевской армией.

Я поклонился, изображая готовность совершить невозможное и положить королевский венец к ногам законного монарха.

«Ждет подвига? — пронеслось у меня в голове. — Она, кажется, дождется…»

* * *

Лис ожидал меня на крыльце, безмятежно травя анекдоты с адъютантами штаба Конде. Судя по всему, они уже считали этого долговязого остряка с насмешливыми зелеными глазами и переносицей, имевшей, в силу жизненных передряг, форму латинской буквы s, старым приятелем, едва ли не соседом из прежней, французской жизни.

— Как успехи? — поинтересовался он, спускаясь вслед за мной с крыльца.

— Штатно. Сейчас нужно получить снаряжение и документы…

— Ага-ага, и обмазаться маслом, чтоб при запекании приобрести аппетитную золотистую корочку.

— Ты о чем?

— О кулинарии, мой друг. Ты, конечно, большой знаток политической кухни, но у меня вдруг появилось навязчивое ощущение, что тебя здесь относят к разряду дичи.

— В каком смысле?

— Ну вот тебе тест на сообразительность — в момент встречи тебя ничто не удивило в облике высокочтимого гражданина принца?

Я мысленно возвратился в приемную его высочества.

— Н-ничто.

— «Садись, два!» — как сказал один судья, оглашая приговор. Ладно, задаю наводящий вопрос: сейчас нет ни парада, ни развода, ни полевых учений. Какого рожна Конде рассекает по собственному дому в парадном мундире, только шо без лошади? Или ты думаешь, что он так вырядился для исторической встречи с тобой? Тем более, мундиры, как мы помним, тесные, годные только для оловянных солдатиков.

— Ожидается кто-то из высоких гостей? — предположил я.

— Насчет высоты сказать не могу, но один гость уже имеется — художник, который пишет растопыристый портрет его высочества.

— Откуда ты знаешь?

— Сначала меня удивил мундир в столь неурочный час, а потом на крыльце я наблюдал пришествие некоего симпатичного юнца, доставившего господину живописцу пиво и сосиски. Стража пропустила его, едва глянув в сумку, — адъютанты, похоже, отлично знают парня в лицо. По их словам, он каждый день сюда ходит.

— Ну, хорошо: парень, сосиски, пиво, живописец, мундир. Что с того?

— Вальдар, обернись и окинь прощальным взором любимое окно. — В тоне Лиса слышалась глумливая нотка. — Вон те три на втором этаже, правее крыльца, — это приемная, где вы общались с Конде, а соседние два — комнаты, в которых трудится художник. Как ты сам можешь видеть, если разуешь глаза, там замечательный угол обзора, позволяющий наблюдать за всеми, кто входит в ворота. Ты скажешь, из окон второго этажа всегда видно улицу, и я даже соглашусь. Но, памятуя напутствия очень тайного советника, за каждой занавеской начинаешь искать шпиона. Сам понимаешь, не может быть, чтобы тот самый игрок, который кашеварит на вашей политической кухне, не уделил внимание такому жгучему перцу, как тутошний принц с его корпусом.