Заря вечерняя
Шрифт:
Мужики на собрании вслед за уполномоченным тоже попробовали уговаривать Ивана Алексеевича, просить его, чтоб остался еще хоть на один срок, пока все как-то образуется с морем. Но он и тут не поддался. Сказал мужикам коротко и определенно:
— Я все-таки хлебороб и хочу заниматься землею, а не этими болотами!
Мужики посокрушались, повздыхали, а потом — делать нечего — отпустили Ивана Алексеевича, как говорится, с миром. Новым председателем они избрали главного инженера, человека действительно молодого, напористого, приехавшего в Старые Озера всего три года тому назад.
После собрания и передачи дел особых забот у Ивана Алексеевича не было, и он частенько приходил теперь на берег моря, садился на лодку, курил, радуясь, должно быть, своей свободе, своему покою и отдыху. Иногда он, так вот греясь на неярком осеннем солнышке, встречал Афанасия, возвращавшегося с рыбалки. Глядя на его небогатый улов, Иван Алексеевич усмехался:
— Что, не ловится золотая рыбка?
— Не ловится, — со вздохом отвечал ему Афанасий.
— То-то!
Подтянув повыше на берег плоскодонку, Афанасий
Вообще заводы больше всего удивляли Афанасия. Когда море только начинало строиться, многие директора и в газетах, и на всевозможных митингах не раз выступали с речами: мол, без воды мы задыхаемся, не выполняем планов — море нужно позарез. А заплескалось оно почти возле самых заводских корпусов, так сразу пошли на попятную. Говорят, вода в море грязная, заиленная, непригодная даже для технических нужд.
Сами воду отравляют и сами же ее брать не хотят. А сколько было шуму, сколько было обещаний насчет технического водопровода! Но что-то его до сих пор не видно, и заводы опять, как в старые времена, пробивают скважины, артезианские колодцы, качают воду из-под земли. Хозяин нужен этому морю, коль уж его завели, и хозяин крепкий, с деньгами, с техникой и, конечно же, с головой, иначе пропадет оно окончательно.
Газеты стали писать об этом, почти не стесняясь: мол, спасать надо море, пока не поздно. Добралась до него даже сама «Правда». Напечатала фельетон под названием «Текла речка». Черным по белому в газете написано:
«Оказалось, что в спешке дно плохо очистили от пней и коряг, и морю лежать неудобно, как принцессе на куче горошин. Мелководье ему тоже не по душе. Предприятия по-прежнему сбрасывают в водохранилище свои условно чистые стоки. Думали, законы химии и биологии не для всех писаны, однако в воде начались всякие не согласованные с вышестоящими инстанциями биохимические процессы, появились не предусмотренные проектом микроорганизмы, которые не выведешь самыми строгими решениями-постановлениями. И вот теперь в летние месяцы водохранилище цветет. На его поверхности — пелена водорослей, и не всякий смельчак, даже если он главный санитарный врач города, рискнет в нем искупаться.
Есть огорчения и посерьезнее. Водохранилище изрядно подпортило городу подземные источники воды, которые раньше по своим качествам были близки к нарзану. Какой же выход? Пропускать через специальные очистные сооружения и подземные воды? Опять возводить уникальное сооружение, которое, говорят, в несколько миллионов обойдется.
Конца тратам не видно. Когда наливали воду, забыли, кроме биологии и химии, еще и элементарную физику: закон сообщающихся сосудов. «Какой такой закон? Знать не хотим. Нас сроки поджимают», — можно было услышать в те горячие деньки.
Не успели перерезать ленточку перед акваторией моря, как жители домов, стоящих по берегам, обнаружили под полом воду, в погребах заквакали лягушки. Оказывается, уровень грунтовых вод поднялся, затопив немало домов. Началось переселение. Для «жертв» водной стихии построены целые кварталы. Вот какие неприятности создал человек сам себе!
В общем, собрались попить душистого чаю, а чай подали без заварки.
Огромные средства на водохранилище были выделены государством не ради ландшафта и рыбалки, а в том числе и на нужды, связанные с охраной природы. Местные предприятия берут воду для технических целей из-под земли, запасы этой воды небезграничны. Вот и возникло решение: построим море, пусть из него заводы пьют. Но прошло уже много лет, а промышленность не спешит переходить на новую воду, она ей не по вкусу, не подходит к технологическим данным производства, ее надо очищать, а это лишние затраты. Много было издано благих решений, постановлений местных организаций, но дело с техническим водопроводом по сей день в стадии проектирования. По-прежнему заводы берут воду из-под земли, прикипели к городскому водопроводу.
Вы спросите: о чем же думали, когда строили водохранилище? Прямо скажем, в мыслях желаемое выдавалось за действительное. Опытом строительства водохранилищ в центре города не поинтересовались. Эксперимент, можно сказать, удался: теперь другие поостерегутся подобным образом заводить себе рукотворные моря в городской черте…
Что же делать с водохранилищем, если от него крутыми волнами идут неприятности? Бить тревогу! Однако организации, приставленные к сбережению его, на удивление спокойны.
Но есть ли выход? Спустить водохранилище и забыть о нем, как о плохом сне? Сделать вид, что его не было, нет и что оно не нужно совсем? Вернуться к прежней речушке? Не лучший вариант. Предпочтительнее сберечь городу водохранилище, если уж оно и на картах голубеньким пятнышком замаячило. Но для этого потребуется серьезное и оперативное решение многих проблем — экологических, гидротехнических, организационных и других. Пора наконец прекратить сброс в водохранилище неочищенных вод. Нужны разработки и практические рекомендации со стороны ученых, их дельные советы.
А пока пусть печальный опыт послужит уроком другим «преобразователям природы», всем, кто идет к ней с кнутом, кто принимает решения на авось…»
Уехал Иван Алексеевич из Старых Озер недели через полторы, на вид вроде бы веселый и довольный своею участью, но на самом деле, как показалось Афанасию, какой-то поникший и печальный. Попрощались они с ним по-хорошему,
как настоящие друзья, посидели даже за столом в доме у Афанасия, вдоволь наговорились и про море, и про колхозные дела, и вообще про жизнь…С Афанасием Иван Алексеевич всегда был в хорошей дружбе. Забегал к нему чаще, чем к другим мужикам: то посоветоваться насчет сенокоса или жатвы, а то и просто так, новостью хорошею поделиться. Теперь же и словом по-настоящему не с кем перемолвиться. Афанасию-то, правда, еще ничего, он целый день на работе, в лесу, а вот Екатерине Матвеевне совсем худо. Ровесницы, какие были, на зиму в город к детям поразъехались. Володя с Надеждой никакого слуха о себе не подают, а теперь еще и Иван Алексеевич распрощался…
Словом, с утра до вечера Екатерина Матвеевна одна. Раньше, бывало, все хлопочет и хлопочет по хозяйству, то на огороде копается, то во дворе, а в последнее время что-то стала сдавать, тихая сделалась, неразговорчивая. Сидит возле окошка, смотрит на море, а там пустынно и сыро, будто в подземелье…
— У тебя, может, болит что? — решился наконец спросить ее Афанасий.
— Да нет, ничего, — ответила Екатерина Матвеевна, а сама опечалилась еще больше.
Афанасий даже собрался было привезти к ней Лидию Васильевну, пусть поглядела бы, послушала, мало ли чего может случиться в старости. Но Екатерина Матвеевна остановила его, позвала к себе. Афанасий подчинился, подошел к окошку, сел рядышком на диване, чувствуя, что разговор у них будет сейчас длинный и нелегкий. Так оно и случилось. Екатерина Матвеевна минуту помолчала, словно собираясь с мыслями, с силами, а потом вдруг не выдержала и заплакала:
— Пора, наверное, Афанасий, и нам уезжать отсюда.
— Ты чего это? — удивился он ее словам.
— Плохо мне здесь что-то, тяжело… Да и ты погляди на себя — совсем состарился, кашляешь по ночам, стонешь…
Афанасий ответил не сразу, он тоже посмотрел в окошко, на белый свет, на Николаев тополек, который бился, шелестел на ветру последними листочками, потом окинул взором потемневшее к осени море и лишь после этого ответил Екатерине Матвеевне:
— Давай подумаем немного.
— Давай, — согласилась она, но плакать не перестала, не утешилась, сидела возле окошка по-прежнему тихая, скорбная.
Думали они и размышляли об отъезде не один день. И каждый раз приходил Афанасию на память разговор с Андреем Борисенко, его обидное пророчество: «А чуть прижмет посильней — и уедешь в город, в сушь да в тепло… Помяни мое слово — уедешь».
Афанасий давал себе в душе зарок, что никуда он не уедет из Старых Озер, что будет держаться здесь до последнего, пока жив, иначе как он будет смотреть людям в глаза, пусть даже они теперь и стараются не тревожить его разговорами о Николае…
Но Екатерина Матвеевна продолжала плакать, и мысли Афанасия клонились в другую сторону. Тут уж размышляй не размышляй, а от судьбы, как говорится, не уйдешь — надо сниматься и ехать. Жизни здесь уже не будет… Екатерина Матвеевна совсем изведется, зачахнет, и не столько от болезни, сколько от беспорядков, которые вокруг творятся. Она ведь привыкла, чтоб в доме все ладилось, чтоб никакой труд даром не пропадал. А тут скоро и самого дома не будет: в кладовой вон уже от сырости пошел грибок, дерево начало пухнуть. А уж про погреб, про сараи и говорить нечего. Афанасий, конечно, еще повременил бы немного, подождал бы до весны, со старшими детьми посоветовался бы, коль от Николая теперь совета ждать не приходится — он, можно сказать, уже отрезанный ломоть…
Недавно, правда, заехал в Старые Озера — напористый, строгий. Похоже, ни статьи газетные на него не действуют, ни разговоры со староозерскими мужиками. А может, просто прикидывается, что не действуют… Как-то даже не верится, что это его сын, что вырос он здесь, в Старых Озерах, под дедовскими тополями.
С Афанасием Николай перекинулся словами негусто, поинтересовался здоровьем, работой — и на том их беседа закончилась. О недавнем разговоре с мужиками возле колодца даже не вспомнил…
А люди по-прежнему уезжали из Старых Озер. Возле моря осталось всего с десяток жилых домов, а остальные стояли заколоченные, мертвые.
Екатерина Матвеевна совсем занемогла, начала опасно кашлять, худеть, а Афанасий, еще малость поколебавшись, решил, что, наверное, настала пора и им прощаться со Старыми Озерами. Ведь, не дай бог, случись что-либо с Екатериной Матвеевной, так он до конца своих дней не простит себе этого промедления.
Одним словом, оседлал Афанасий в воскресное утро Горбунка и отправился, не торопясь, за Великие горы в самые верховья реки, где среди ельников и заливных лугов раскинулась небольшая деревушка Лосева Слобода. Деревушкой она, правда, только называлась по старой привычке, а на самом деле была всего лишь хутором. Молодежь из Лосевой Слободы давным-давно переехала на центральную усадьбу колхоза поближе к асфальту, к железной дороге. А в Лосевой Слободе остались одни старики, которым нужны не столько железная дорога и асфальт, сколько свежий лесной воздух, простор да река, в этих местах еще чистая, не замутненная…
Афанасий без особого труда отыскал в Лосевой Слободе давно продающийся домик — небольшой, но еще крепкий, ладный, заново перекрытый шифером. Стоял он неподалеку от реки, в окружении верб и яблоневого сада, который спускался вдоль огорода почти к самому речному берегу. Лучшего места для Екатерины Матвеевны и Афанасия, чтоб дожить свою жизнь, наверное, и не найти.
Афанасий договорился с хозяином о цене и заторопил Горбунка домой, чтоб скорее обрадовать Екатерину Матвеевну. Горбунок, прихрамывая, затрусил рысью, зафыркал, словно он вместе с Афанасием тоже радовался, что наконец-то опять заживет в тепле, в сухом, обставленном камышом сарае, что по весне будет опять пастись на заливных лугах и пить из реки чистую холодную воду…