Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет
Шрифт:
«А почему нет?» – спросила она, держа в руках поднос с фруктами и разнообразными протеинами, и направилась к продолговатому запретному залу. Мы проследовали за ней мимо емкостей с молоком и постоянно работающих тостеров (тосты были надежным источником пропитания) и вошли в причудливо освещенный зал. Стены были ярко освещены, в центре темновато, и глаза никак не могли к этому привыкнуть. Наверное, это и нравилось старшим ребятам – здесь было пространство для неоднозначности, как в темноте или в задней части автобуса. На нас обернулись головы, в основном мужские. Вспышки внимания удостоилась в первую очередь Кэролайн. На хвосте у нее сидела малозаметная Саманта. Элиза лелеяла свою кружку чая: в большинстве случаев она не обнаруживала достаточно интересной для себя еды. Я несла свой третий за день сэндвич с джемом и арахисовым маслом и два стакана шоколадного молока.
«О,
Рядом с Декланом Брофи сидел знаменитый внук знаменитого актера, очень довольный собой и просто сногсшибательный для тех, кому нравились ангелоподобные златокудрые мальчики. Если он был Люком Скайуокером, то Нокс Кортленд – Ханом Соло (персонажи кинофраншизы «Звездные войны». – Прим. пер.), и мы расходились во мнениях, кто из них круче. Оба участвовали в группах: знаменитый внучок, певший со мной в хоре, был вокалистом, а задумчивый молчун Нокс играл на гитаре.
«А ты, Лэйси? Тоже можешь кого-нибудь выбрать».
Я осмотрелась. Было чудесно представить, как кто-то из этих мальчиков поет или играет на гитаре для меня. Но это были глупости и сказки, и не только потому, что я не привлекала их внимания. Тогда я даже не могла вообразить себя в отношениях с мальчиком. Я не считала их кем-то, кто может предложить мне нечто интересное – скажем, беседы или совместные впечатления. Я могла думать лишь о практических вещах: каково будет стать предметом обожания одного из них, как это поднимет мой статус в школе и обезопасит меня. И на какого рода взаимность он будет рассчитывать. Лелеемые мною фантазии о романах никак не затрагивали реальный страх перед интимностью в любых ее возможных вариантах.
«Так неохота, чтобы моя фамилия оказалась здесь! – сказала я подругам, указывая на панели на стенах. – Это тоску нагоняет. Совершенно не хочется увековечиться в Низком».
От расспросов меня избавило зрелище нашей ровесницы, которая пришла в этот же зал поужинать в одиночестве. Амелию считали наглой, то есть недостаточно угодливой для новенькой. Вот и сейчас – она не только пожелала есть в одиночку, но еще и сделала это в Низком, вотчине старшеклассников. Амелия была сногсшибательна. Ее полные губы едва прикрывали белоснежные зубы, и эту свою улыбку она демонстрировала всем подряд – мальчикам, девочкам, лузерам и звездам. Мы молча наблюдали, как Амелия ставит свой поднос на стол, берет апельсин, очищает его своими длинными пальцами, грациозно подносит ко рту и начинает есть его, словно яблоко. По подбородку и руке лился сок. В зале воцарилась тишина.
Тогда мы этого не знали, но в скором будущем она станет подружкой Знаменитого Внука.
«Уж простите, но я превращаю свой банан в член», – сказала Брук. И ровно так и поступила со своим десертом. Покраснев, мы едва не лопались со смеху.
Я имею в виду своего рода иерархию привлекательности, достоинств, как заслуженных, так и незаслуженных, которые делали звезду хоккея более предпочтительным выбором, чем звезду вольной борьбы, а наследницу известной фамилии более желанной по сравнению с обычной городской девочкой. Нас можно было выстроить по сторонам танцзала и после десятиминутного изучения точно предсказать, какие пары сформируются. Хотя мне все чаще казалось, что я так и заведу себе бойфренда в нашем кампусе, меня беспокоила отнюдь не любовь. Меня изумляла ненависть. Формы, которые она принимала в школе Св. Павла, приводили к выводам, которые представлялись мне крайне важными. Я не смела отводить глаза. Я наблюдала, как прекрасная темнокожая девочка-иностранка идет через фойе в столовую. Была заметна неровная пигментация кожи ее лица, но глаза потрясали, и в целом она казалась мне поразительно похожей на яркую кошку. Из кучки мальчиков ее окликнул одногодок: «Эй, Сарей!» Она обернулась и услышала в свой адрес следующее: «Двухцветные тачки вышли из моды еще в семидесятые!»
Все мы, и мальчики, и девочки, понимали, что Сарей – красавица. Если бы у нее появился ухажер из числа белых мальчиков, мы бы смогли сказать, что в нашем сообществе, как и в любом другом, есть свои оригиналы. Но, разумеется, этого не произошло.
Кроме того, что опасения сделали меня циничной, они сделали меня равнодушной. Девочка ест апельсин, как будто выступает на низкопробном представлении? С ней все ясно. А может быть, она актерствует или просто придуривается? Может быть, она с детства привыкла есть апельсины таким чудным способом? Это же просто четырнадцатилетний
ребенок вдали от родного дома. Ничего подобного мне и в голову не пришло.Отдельный интерес вызывали панели с именами. Я не вполне понимала, что может сказать мое имя, если и когда оно окажется на одной из них.
При крещении меня нарекли Лэйси Кахилл Кроуфорд. Первое имя я получила в честь прадеда, и Кахилл тоже было по отцовской линии.
Но при заполнении официальных бумаг для зачисления в школу Св. Павла мама сделала нечто необычное.
«Давай дадим тебе другое имя» – сказала она.
Я поняла, что она имеет в виду еще одно имя. Ее ручка повисла над строками формы, красными на белом фоне.
«Ну ладно».
«Что тут у вас?» – папа подошел к нашему столу, похрустывая солеными крендельками. Мама сидела в задумчивости, держа ручку на отлете двумя пальцами, как бывшая заядлая курильщица.
В нашей семье заполнению бумаг всегда придавалось несколько ритуальное значение. Мамин почерк был крупным и округлым, почти готическим. Она избегала общепринятых сокращений, даже если это были даты рождения в скобках, и писала с таким нажимом, что ее ручку было слышно. После рукоположения в сан она начала добавлять в свою подпись плюсик. В то время я не знала, что это было распространено среди сященников – такой крестик означал как бы благословение.
«Может быть, Де Мениль?» – предложила мама. Это имя никогда не встречалось мне прежде, и я не представляла, как оно пишется.
«Что-что?» – переспросил папа.
«Де Мениль. Ну, ты же знаешь этих коллекционеров искусства из Хьюстона? Так вот, еще по линии Пита мы родственники», – сказала мама.
Папа грыз очередной кренделек: «Да? Я этого не знал».
«Да», – сказала мама и объяснила, что ее любимая бабушка, которая умерла несколько лет назад, рассказывала про своего двоюродного прадеда, прибывшего в Америку со своими чадами через Новый Орлеан. Я знала эту историю. Практически все, что имело отношение к этой линии наших родственников, было похищено при ограблении их дома в Сент-Луисе сто лет назад. Остался только изысканный дамский веер, привезенный чьей-то прапрабабушкой из Франции. Видимо, она обмахивала им свое лицо во время путешествия на пароходе по Мисиссипи. Один из тех родственников так и осел в Новом Орлеане. Мне нравилось представлять себе человека, который остался – от него веяло выпивкой, картами, каким-то падением. Я видела, как он сажает всех остальных на пароход и исчезает в глубине городских улиц. Так он и убежал от всех нас. Никто даже имени его не помнил.
Своим характерным почерком мама вывела: Лэйси Кахилл де Мениль Кроуфорд. Папа не возражал против этого изменения, а я недоумевала, стоя босиком на кухне. Зачем мне еще одно имя? Что оно даст мне? И будет ли со мной все нормально, раз уж оно теперь у меня есть?
Слово самозванка мне и в голову не пришло. А оно было бы полезно для описания того, как я ежедневно мироощущала себя, как обжигалась на самых мельчайших своих ошибках, которые, как мне казалось, выдают меня как не принадлежащую этой среде. Но я не пыталась описать это чувство даже мысленно. Я обозначила сделанное мамой добавление словом пожелание. Я думала, что поняла, что за этим стоит и насколько это созвучно самой школе. Когда мы приехали знакомиться со школой Св. Павла, я была настолько потрясена ее красотой, что все это показалось притворством. Это выглядело как рисунок ребенка, который еще никогда не видел настоящей школы. Вот красное школьное здание с башенкой, здесь учатся; вот большая красная церковь, в ней поют; вот серая библиотека у пруда; вот каменные пешеходные мостики для хождений туда-сюда; а вот в этих серо-белых домах детишки будут спать. Там будет флагшток, лес и водопад, у которого ловят рыбу белые цапли. Будет даже спальный корпус, спрятавшийся, подобно замку, на вершине холма в лесу, и витражи, и каток, и лодочная станция…
И почему бы тогда и нам не проявить немного воображения? Почему не сделать меня такой, какой хочется?
Почти двадцать лет спустя на званом ужине в Лондоне я познакомилась с мужчиной по фамилии Де Мениль.
«О, это ведь и мое среднее имя», – сказала я.
«Нет, это невозможно», – ответил он.
«На самом деле, так и есть. Это одно из моих средних имен».
«Нет, это не так».
«Ну, хорошо, послушайте…»
«Этого не может быть».
«Ах, ну что вы, это ведь действительно так». Я была слегка заинтригована – как может этот посторонний человек отказывать мне в имени, каком угодно имени?