Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет
Шрифт:
«Дворянскую фамилию Де Мениль присваивал лично Наполеон. Мы отследили всех до единого, кто ее получил. Так что нет, это невозможно», – сказал мужчина.
Возможно, мама ошибалась по части своей генеалогии, но если таким образом она хотела втолкнуть меня в мир богатых и знатных, то преуспела в этом наилучшим образом.
К середине первого года обучения я вроде как привыкла видеть свое имя, написанное именно так, или, как часто бывало, сокращенно – Лэйси Кахилл Де М. В нашей школе по возможности использовались полные имена, особенно если их произносили в церкви. Единственным исключением из этого правила были дисциплинарные взыскания, которые ректор объявлял непосредственно перед
«Бенджамин Маккенна временно исключен за нарушение рекомендаций по взаимному посещению».
«Лукриша Тернер исключена из школы».
Затем вступал орган, заглушая наши перешептывания, и сидевшие вдоль стен преподаватели вперивались в нас взглядами, проверяя, все ли поют.
Мне было интересно, как они уместят мое новое полное имя на панели после окончания мной школы. Некоторые из длинных имен приходилось сокращать, и эти заглавные буквы, точки и римские цифры выглядели глуповато. Может быть, я победно избавлюсь от этого Де Мениль, когда закончу.
Теперь это дополнительное имя было нашим с мамой секретом, своего рода амулетом на удачу, засунутым в мой карман. И еще таким образом мы слегка подшутили над школой. Вам нужно происхождение? Будет вам происхождение. Кесарю кесарево, сказала бы мама.
Итак, Лэйси Кахилл Де Мениль Кроуфорд.
В феврале первого года обучения я услышала, как это имя зачитывают вслух.
Я не уделяла особого внимания происходившему в церкви, и тут ректор начал провозглашать полные имена моих одноклассников. И прежде, чем я сообразила почему, он добрался до моего собственного.
Сидевшая на резной скамье напротив моя наставница просияла лицом.
Последовали еще фамилии. Красивые слова, напоминавшие скорее о местах, чем о людях – Хит, Пелл, Галлатин, Трой. Последняя принадлежала моей подруге по футболу, известной как Робин. После ужина она уходила в свою комнату и уже тогда сочиняла романы. Через какое-то время до меня дошло: нас номинировали на стипендию Фергюсона, высшую академическую награду для младшеклассников. Она носила имя знаменитого выпускника девятнадцатого века Генри Фергюсона и как бы наделяла обладателя духом минувших десятилетий и авторитетом этого конкретного человека. Кандидатов выдвигали их учителя, и мы не имели ни малейшего представления о том, как это происходило. В ближайшие пару месяцев эти кандидаты отдельно от одноклассников пройдут серию индивидуальных экзаменов по каждому из четырех предметов. Это было в высшей степени серьезное и желанное испытание твоих человеческих качеств.
И вот, нежданно-негаданно, в числе кандидатов оказалась я.
Голова пошла кругом. Мои учителя – мисс Конклин (английский), мисс Клюни (французский), мисс Зия (математика) – они что, действительно считают меня способной? Я и вправду такая хорошая ученица? Понятно, что оценки у меня хорошие, но ведь и у всех остальных тоже? Все мы были талантливы. Нам десятки раз втолковывали это, пока мы осваивались в этой новой для нас школе. Во мне нет ничего особенного.
На выходе из церкви меня окружили подруги с поздравлениями. Кэролайн обняла меня. Саманта изобразила Граучо (Граучо Маркс – знаменитый американский комик ХХ века. – Прим. пер.): «Держу пари, ты считаешь себя ну очень ва-аажной». «Ну ты даешь!» – сказала Брук. Они действительно гордились, и их теплота дала мне возможность сполна насладиться оказанной мне честью. Путь до учебного корпуса я проделала в окружении их добродушных шуточек.
На перемене, пробираясь сквозь людской поток в коридоре по направлению к кабинету французского языка, я случайно столкнулась с кем-то. «Извиняюсь», – сказала я и попыталась
продолжить путь, но этот кто-то преградил мне дорогу.Я подняла глаза. Светлые чиносы, голубой пиджак, кроличья полуулыбка. Это был Шеп. Библиотечный Шеп. Ну, вернее, недобиблиотечный. Я понятия не имела, что у них там было дальше с Шайлой и ее голубым нижним бельем. Еще не хватало следить за всем этим.
«Привет, – сказал он, глядя на меня сверху вниз. – Поздравляю».
«А, спасибо».
«Я как раз собирался сказать тебе это».
Прошло всего-то около часа, но я не обратила на это внимания.
«Это же здорово», – сказал он.
«Да. Я удивилась».
«А я нет, – сказал Шеп. – Ты же у нас прямо как Дуги Хаузер (вундеркинд, герой одноименного телесериала 1989–1993 гг. – Прим. пер.). Тебе пятнадцать-то хоть исполнилось?»
«На прошлой неделе».
«С днем рождения».
«Спасибо, ага».
Вот-вот должен был прозвенеть звонок, и мы оба напряглись. Коридоры опустели. Он широко улыбнулся, и я подумала: «Ну и дела!»
«Ну что ж, клево», – сказал он.
Я кивнула. Был ли у меня когда-нибудь настолько же клевый денек?
«Ладно, до встречи», – сказал Шеп.
«Ага. Пока».
Перед ланчем он оказался в фойе столовой.
«Как дела?» – спросил он. Я помахала рукой. Он дожидался меня, а когда я появилась, отбыл вместе со своей компанией. Мы с подругами встали в очередь с подносами.
«Что это было?» – поинтересовалась Кэролайн.
«Да так, Шеп».
«Я его знаю».
Я не рассказывала им про голубой лифчик и все остальное. Не очень понятно, кого я тем самым прикрывала, но в любом случае это было бы неуместным. «Он очень рад по поводу моего Фергюсона», – сказала я.
«Ну да, конечно, дело именно в этом», – сказала Брук, стоя позади нас.
Я обернулась: «Что-что? Ты это к чему?»
«Так, к слову».
«Ладно тебе, Лэйс», – сказала Кэролайн.
За одно утро я перешла из незаметных в явно привлекательные?
«Да ладно, что ты хотела сказать?»
«Он ни с кем не встречается», – доложила Брук.
«Что-что?»
Внутренне я паниковала. Это было совершенно новое чувство – смесь воодушевления и озабоченности.
«А, да брось ты. Он же хочет тебя», – сказала Брук.
«По-моему, он славный», – сообщила Мэдди.
«Очень», – сказала Саманта.
За ланчем я поискала его взглядом, но он был в Низком со своими друзьями, а сегодня мы ели в Среднем, как нам и было положено. Мои подруги встали в очередь к салат-бару. Как обычно, там стоял учитель танцев, следивший за выбором своих танцоров. Мои подруги в их число не входили, но вернулись с подносами, заставленными салатом айсберг и водянистыми помидорами черри.
Я с трудом затолкала в себя половину сэндвича с джемом и арахисовым маслом. Аппетита не было. Было так прекрасно не иметь аппетита, в кои-то веки не испытывать нужды в том, чего нет. Зачем мне вообще есть? Зачем прерывать насыщением эту восхитительную полосу удач? Я сидела. Я ждала. Я не осмеливалась улыбаться.
Весенние каникулы заняли практически весь март. Родители повезли нас с братом кататься на горных лыжах в Вэйл. Для папы это стало триумфальным и сентиментальным возвращением. В 1950-х, еще мальчиком папа вместе с братьями ездил из Сент-Луиса в Колорадо на заднем сиденье семейного «универсала». Это были первые годы существования тамошних знаменитых горнолыжных курортов. Папа рассказывал нам про машину, набитую спальниками и комиксами, про то, как счастлив был на горных лыжах его отец. Дедушка называл эти горы Господним краем. Когда сорок лет спустя мы приехали в Вэйл, папа вышел на балкон найденной им арендной квартиры и жадно глотал горный воздух, обратив лицо к небу. Я же пошла искать мою подругу Линли, одну из киттреджских девочек. У ее родителей был дом в двух шагах от канатной дороги.