Застенец

– Тетя Маша, – с плачем подбегаю и обнимаю ее. – Почему ты меня бросила?

– Колюся, я же не бросала. Ты уснул, а я в магазин сбегала быстренько. Ты чего проснулся? Приснилось что?

– Мне приснилось, что меня нет, – всхлипывал я. – Что все вокруг есть, и папа, и мама, и ты, а меня нет. А потом… потом я проснулся. И вспомнил, что папы нет. И мамы. И тебя не было.

– Ну же, Колюся, не плачь, – присела на колени передо мной тетя Маша.

Обнимать ее холодно, но отпустить боязно. Поэтому я в одних трусиках и тоненькой майке прижимаюсь все сильнее. В глазах ее блестят слезы. От тети Маши неприятно и резко пахнет странным. Но я не отпускаю ее. Не отпускаю даже тогда, когда она поднимает меня на руки и несет в кровать. И даже засыпая, не отпускаю…

– Это был первый раз, когда она выпила, – сказал я срывающимся голосом, стараясь удержать эмоции внутри. – Точнее, первый раз, когда я заметил. А потом все пошло по наклонной. Это тот самый момент.

– Это тот самый момент, лицеист, – негромко сказал Будочник, осторожно поглаживая меня по голове. Будто боялся. – Ты большой молодец, лицеист. Посмотри сам.

Он шагнул назад, указывая на мои руки. И только теперь я понял, что на них будто надеты большие варежки. Сила объяла конечности и жаждала лишь одного – излиться в какое-либо заклинание.

Я легко соткал Глаз. Всегда было интересно, как это – смотреть сквозь предметы. Заклинание четвертого ранга, на которое у многих уходили годы, далось без всяких усилий. Напротив, мне почудилось, что форма обретает реальность намного быстрее, чем я наполняю ее силой. Как послушный пес, угадывающий заранее команду хозяина.

Ночной Петербург спал. Тускло светили фонари, дремали двое жандармов, бодрствовал только третий, замерли в беззвучной тишине и большая улица, и проулок.

Я ходил по комнате, глядя на ладони. Чего бы еще создать? И тут же получил сильный удар по рукам.

– Ты делаешь только то, что я говорю, – грозно процедил Будочник. – Уговора, что ты умрешь не было. Я еще не научил тебя всему, лицеист.

– Да я… я…

– Молчи, лицеист, и слушай. Ты нащупал свою точку вхождения. Она словно книга, которая постоянно лежит на полке. Придет время, и ты будешь знать, где именно она лежит. Сколько в ней страниц, сколько она весит. Ты научишься брать ее мгновенно, даже не смотря на нее.

– Почему учителя в лицее не говорили нам об этом?

– Учителя, – презрительно скривился Будочник. – Они глупы. Еще глупее тебя, лицеист. Считают, что дар это нечто сакральное. Сакральное-макральное. Дар должен проявить себя сам, – сказал он чужим тонким голосом, видимо, кого-то передразнивая. – Нельзя, нельзя, Григорий, насильно извлекать дар.

Он точь-в-точь, как тогда, при первой нашей встрече, испуганно закрыл себе рот рукой. Но быстро оправился и продолжил. Сначала робко, потом все больше распаляясь.

– Сколько магов сошли с ума, не в силах проявить себя, лицеист, сколько? Спроси меня, спроси. Я отвечу, отвечу. Сволочи!

Он затрясся, готовый разрыдаться, и неожиданно затих. Замер, словно был роботом и у него вдруг кончились батарейки.

– Я научу тебя. Ты научишь себя. Научишь всех. До кого только дотянется рука. Мы поможем друг другу лицеист. Мы им всем покажем. Ведь так, так?

– Так, – неуверенно пробормотал я.

– Замечательно, – обрадовался Будочник. – Теперь звенит звонок, ой, как громко, выключите, выключите. Все, прозвенел, урок окончен, все расходимся. Всем спасибо, до следующей встречи.

Он рывком, одним большим шагом приблизился ко мне и картинно ткнул в грудь пальцем. Не знаю, что произошло. Было это какое-то заклинание или он опять использовал силу напрямую. Но я парализованный упал на кровать, не в силах пошевелиться, а после услышал голос сверху.

– Твои каналы забиты дерьмом, лицеист. Дерьмом, прелой листвой и грязью. Их надо чистить, иначе ты так и останешься дерьмовым магом с дерьмовыми каналами. Отдыхай. Провожать не надо, я найду выход. И кулебяка, кстати, хороша, очень хороша.

Все звуки затихли, будто Будочник до сих пор стоял, насмешливо глядя на беспомощного меня. Но голова стала чугунной, тяжелой до невообразимости и поднять ее не представлялось возможным. Еще я чувствовал, буквально ощущал кожей, что он ушел, оставив после себя лишь крепкий запах сигарет. И только тогда я провалился в долгожданный и спасительный сон.

1. Голодаевский переулок – в нашем мире более известный как Каховский (прим. автора).

Глава 17

Только утром я понял, что никакое заклинание Будочник не использовал. Все дело было во мне. Я вообще многое понял. И про каналы, и про дерьмо, и про магию.

Мой незадачливый учитель имел в виду, что я попросту не готов использовать подряд несколько высокоранговых заклинаний. Только и всего. Технически могу, но вот ответка будет очень жесткой. Так и произошло.

Я лежал, не в состоянии пошевелиться и лениво глядел, как бурчит Илларион, собирая окурки с пола.

– Оно понятно, конечно, дело молодое. Сам таким был. Ничего тебе не нужно боле, только бражки выпить, да девок грудастых потискать. Но зачем же о ковер сигареты тушить, господин?

– Илларион… – лениво ворочал языком я. – Иди к черту.

– А мне не трудно, я схожу, коли мне дорогу кто покажет, – философски заметил слуга. – Однако ж я вам единственный как есть скажу. Эта дорожка она широкая, вольготная, да только никуда не ведет.

– Илларион, иди уже, – почему-то меня невероятно бесила его болтовня. – Хотя постой. В лицей сходи к господину Зейфарту, надо передать, что я заболел. Скажешь, что от меня, тебя должны пропустить.

А что? Директор же сам говорил, чтобы я обращался.

– Это нетрудно, – кивнул слуга. – Господа из Третьего Отделения интересовались уже, поедете ли. Им тоже скучно, наверное.

Угу, пусть радуются сентябрьским теплым денькам. Вот наступит октябрь, который в нашей полосе с постоянными ветрами и влажностью тоже не айс, вспомнят они эти славную пору.

Он ушел, оставив меня наедине со своими мыслями. Значит, Будочник говорил, что я нашел точку входа. Только не совсем понятны его слова, что он научит меня, а я уже научу всех. Тут бы самому копыта не отбросить.

Наверное, таким и бывает похмелье. По крайней мере, я посмотрел в прикроватное зеркало и напомнил себе тетю Машу. Утром после пьянок она ходила с таким же выражением лица, вроде – пошло оно все. Не было даже желания попробовать поколдовать, чтобы закрепить ночное обучение. Что-то мне подсказывало, что даже Погребальный звон сейчас убьет меня. Как минимум звуком.