Застенок

– О?!

– Ну да, – кивнул Роман. – Смерть означает обряд посвящения в палачи. Но новичку об этом пока не говорят, проверяют его на крепость. Если он выбирает рабство – становится рабом. Теперь он должен выполнять любую прихоть хозяина. За непослушание раба наказывают на Совете палачей. Одним словом, бьют. Если же выбирается смерть – новичок инициируется в палачи, проходя через ритуал смерти. Чтобы стать палачом, нужно умереть – только мертвый может быть хозяином жизни.

– Что за ритуал?

– Положение в гроб на какое-то время. Час или два. Со всеми атрибутами – крышкой, заколачиванием гвоздей, опущением в яму и даже закапыванием. Вышедший из могилы становится палачом со всеми правами игровой элиты. Но о том, что он выйдет оттуда, новичку не говорят. Он должен думать, что это действительно смерть, что он умрет. Некоторые не выдерживают – убегают или не хотят ложиться в гроб, или уже из ямы начинают орать и колотить в крышку. Такие пополняют группу рабов-жертв. У них нет никаких прав – они считаются предметами или товаром. Или игрушкой хозяина. Как тот захочет.

– А если отказаться от выбора? От участия в игре?

– Отступник становится изгоем, по положению – ниже раба. Он приговаривается к пожизненной смерти.

– Как это? – оторопел шеф.

– На него насылается «проклятье», скрепленное кровью палачей – по капле от каждого. Если палач умирает один раз, то отступник с этого момента и до конца жизни будет умирать много раз. Вся его жизнь будет сплошным умиранием, он будет гибнуть каждый день, каждое мгновение. Это растянутые во времени сумерки, судороги и агония. Точку в этой агонии поставит только настоящая смерть. Фактически это означает, что отступник перестает быть человеком. И для палачей, и для рабов он не существует. Его просто нет. Он невозможен в этом мире, где есть только хозяева и жертвы. Он – никто. И мир – не для него. Но таких мало. Мало, кто отказывается от выбора.

– Ничего себе игрушки! И что… действительно такая игра есть? – шеф недоверчиво косил на Романа из-под ладони, прикрывавшей глаза. – Или это забава твоего воображения?

– Да черт ее разберет, – нахмурился Роман. – Вроде бы впрямь есть – я ведь о ней знаю откуда-то. Не придумывал я ничего. А может, приснилась она мне. До этого рассказа я о ней ведать не ведал. Откуда взялась – честное слово, Андрей Митрофаныч, не знаю, хоть убейте меня!

– Ну и ладно, бог с ней, с игрой, – закрыл тему шеф. – Детишки сейчас и не в такое играют. Не говорю уже об их родителях… А в этот… как его… «Дирижабль» ты сходи, непременно сходи, – шеф совсем расслабился, полулежа в громоздком начальственном кресле и закрыв глаза.

– Хорошо, Андрей Митрофаныч. Я могу идти?

– Да, ступай. Что-то в голове у меня сегодня звенит с утра… Нет, постой… Сядь. Хочу тебя спросить. Ты только не пугайся сразу. В последнее время ты не слышал чего-нибудь о Вечном жиде? Что-нибудь эдакое?

– Конечно, слышал, – со всей серьезностью сказал Роман. – Кто ж нынче о нем не слышал!

Андрей Митрофанович заметно вздрогнул, колыхнувшись грузным телом, и вцепился колючим взглядом в Романа.

– Ну?

– Что-то там такое про конец света, – смутившись под начальственным прицелом, промямлил Роман. – Да ерунда все это, Андрей Митрофаныч. Это Джек приволок откуда-то слухи. Для смеха.

– Нет, тут все не так просто. И не смешно. А Евгений тут вообще ни при чем, – грустно сказал шеф. – Племяш мой родную мать принялся стращать Вечным жидом.

– Михаил? – удивился Роман.

– Совсем от рук отбился парень. Хоть и дылда, а ума ни на грош. Мать его все звонит мне – остепени парня, повлияй, выбей дурь из мозгов, – шеф горестно исповедовался Роману. – А теперь этот Вечный жид. Как говорит один мой знакомый моряк – чтоб ему сорок раз утонуть в тухлой воде. Ты не смотри на меня такими круглыми глазами. Говорю же – тут дело серьезное. Ты о секте слышал?

– Какой секте?

– Да свидетели… Свидетели чего-то там.

– Иеговы?

– Нет, – шеф наморщил лоб. – Вспомнил. «Свидетели Креста». В кинотеатре проповеди по выходным читают. А народ у нас до того бестолковый, до того любит уши развешивать где ни попадя – Мишка говорил, там всегда полный аншлаг. – Шеф посмотрел на часы. – Однако время. Ты никуда не торопишься?

– Не тороплюсь.

– Ну тогда составь компанию, – Андрей Митрофанович извлек из стола угловатую емкость пятизвездного коньяка. Аккуратно разлил по стаканам ровно до половины. – Ну, за счастливое избавление от Вечного жида!

Роман выпил и закашлялся.

– И ведь что стервецы делают, – продолжал шеф, капельку повеселев.

– А что?

– Народ у нас уж очень доверчивый. Что замечательно – избирательно доверчивый. Вот скажи ему, что через пять лет у нас зарплаты и пенсии будут как в Европе – ни за что не поверят. А объяви, что на Соборной площади Кремля приземлилась летающая тарелка с гуманоидами, мол, прилетели с официальным визитом к президенту – в это пожалуйста, поверят с первого слова. И на календарь не посмотрят – а не первое ли у нас сегодня апреля? – шеф разливал коньяк по новой. – Но уж конец света для нашего человека – это святое. Как же не верить в него, когда такие дела в отечестве творятся который год. Ты, кстати, слышал, что скоро введут карточную систему на бензин и электричество?… Так о чем это я? Ах да, конец света. На лекции сектантские народ валом валит – куда там батюшкам православным до этих проповедников. Так у них же еще и вербовочная система отлажена. Хочешь стать сектантом – приохоть к делу еще двоих. Это кроме положенной таксы за членство.

– Пирамида, – скривился Роман. – Знакомое дело.

– Что, попадал на крючок? – залюбопытствовал шеф – он уже не прикрывал глаз и с сердечной простотой таращился на собеседника.

– Не то чтобы на крючок. А вроде как хватался за веревочку.

– Ну, поведай.

– Да ничего интересного. Коммерческие структуры – параллельно с основным делом занимаются строительством пирамиды для дополнительного привлечения капитала. Или даже без основного дела – элементарное перераспределение вступительных взносов. Сейчас этого добра в стране хоть отбавляй. Не по душе мне вся эта коммерческая геометрия.

– А кому она по душе? Тлетворное влияние Запада, – подытожил шеф, освобождая шею от галстучных объятий.

– Я, Андрей Митрофаныч, – продолжал захмелевший Роман, – вообще усматриваю в этих пирамидах разрушение русской идеи.

– Поясни, – остолбенело потребовал шеф.

– Ну, русская идея… она выражается одним словом – «авось». А авось и геометрия, они, Андрей Митрофаныч, совершенно не выносят друг друга… Хотя… – Роман задумался и погрустнел, – может быть, русское авось как раз и строит у нас эти пирамиды. Это вы правильно говорили про доверчивость. Верит русский человек в золотую рыбку и в по-щучьему велению. Ну и лезет в пирамиды за чудесами. А потом эта самая пирамида его под собой хоронит. Вы, Андрей Митрофаныч, знаете, что такое мандала?

– Ну… это из восточных мотивов. Схема Вселенной? С буддизмом чего-то связанное.

– Вот-вот, – кивнул Роман. – Магический символ космоса. Мандалу можно нарисовать или воспроизвести в архитектуре. Вот я и думаю, что мандала России, символ нашего русского космоса сейчас приняла форму пирамиды. Этой, которая с глазом наверху. Вы понимаете, что это для нас означает? – Роман сделал страшные глаза.

– А что это для нас означает?

– Вот и я не знаю, – скис Роман, с грустью оглядывая опустошенную емкость. – Но думаю, что ничего хорошего.