Застой. Перестройка. Отстой

— А за что березка тебя должна простить?

— Да за все, мало ли я набедокурил, да вот еще и стихи пишу, мать говорит, что это не к добру, мол, пииты плохо кончают. Лучше быть трактористом, чем пиитом.

— Трактористом, конечно, тоже хорошо. Но некоторые поэты вон как здорово живут — по заграницам разъезжают.

— Я за границу не хочу, мне здесь, в Спасском, нравится.

…Еще я учил ребят писать палиндромы. Палиндромы — это тексты, которые читаются одинаково слева направо и справа налево.

Однажды Пашка Тайганов на «продленке» прочитал всем нам такой «шедевр» под названием «Футбол», посвященный игре «Локомотива» и ЦСКА.

А лани финала Тут тут Тур крут И рефери Тут как тут То — пот, топот Жар аж Да: ад О Локо около Золота, а то — лоз Или — или Во!!! Каков! Удача, а чаду Гор — грог То — вот

Сережка Снегирев сочинил совершенно непонятный заумный палиндром, состоящий из одной строчки — атанатаатанатаатаната, а потом и вовсе непонятный — яиц или милиция!

Конечно, больше всего ребята любили народный перевертень «на в лоб, болван». Употребляли его и по делу, и без дела.

Когда я начинал на них из-за этого ругаться, они искренне удивлялись: «Но это же палиндром, вы же сами нас учили!..»

Районный детский психиатр Юрий Нестерович Селезнев, когда я ему рассказал о своих занятиях с детьми игровыми формами литературы, немного насторожился.

Даже спросил:

— А правда, что Сухомлинский учил детей сказки писать?

— Так, во всяком случае, нам рассказывали в институте, — ответил я.

— А вот эти абракадабры тоже?

— Это не абракадабры, а палиндромы, — уточнил я. — И это моя личная инициатива.

— Понятно, — как-то пессимистично отреагировал психиатр.

А ребята сочиняли и сочиняли. Я даже про них стал заметки в районную газету писать, какие они у меня молодцы. Все время печатал их сказки и стихи.

…Прошло два года. За это время руководитель Районо Сергей Ашотович Григорян несколько раз предлагал мне стать директором школы в другом селе, но я отказывался. Я не чувствовал в себе административной жилки. Да и Наташа никуда уезжать не хотела — она хотела быть рядом с мамой, ездить регулярно в Кубиковск.

А тут меня вызвали в военкомат и сказали, что меня хотят забрать в армию, в Афганистан. Я сказал:

— Нет проблем. Я согласен.

Военком посмотрел на меня как-то хитро:

— А на вас поступил сигнал из психоневрологического диспансера, доктор Селезнев написал на вас «телегу». Вы какие-то странные палинромы заставляете учеников писать… Может, вы свихнулись?

Я улыбнулся:

— Не палинромы, а палиндромы, это тексты, которые одинаково читаются слева направо и справа налево. И никого я не заставляю… Ребята сами их сочиняют, как ранее сочиняли многие известные поэты. Даже губернатор Тамбовской области Гавриил Романович Державин их писал. «Я иду с мечем судия» — это его палиндром.

— Ну то было еще при кровавом царизме, — ответил суровый военком. — Я вам все-таки советую лечь на обследование в областную психиатрическую больницу. Лучше бы вам провериться, а то вы все-таки детей учите. Да и мы в армию таких аник-воинов брать не хотим.

Я не возражал.

ГЛАВА 3. Больница

Я собрал свои нехитрые пожитки, простился с Наташей, Эммой Ивановной и поехал на рейсовом автобусе в областной центр, в «дурдом», надеясь как можно быстрее закрыть эту печальную страницу своей биографии.

Регистратура «дурдома» выглядела чинно и пристойно. Вежливые тетеньки торчали в окошечке. Белые стены не раздражали. Я записал в карточке свои паспортные данные, сдал верхнюю одежду и кейс. И хотел было уже идти в саму больницу, как вдруг услышал какое-то дикое гоготанье — смеялась группа юношей лет семнадцати-восемнадцати… Смеялись, как я понял, над анекдотом. Эти ребята тоже приехали на обследование. Они мне показались очень странными и, мягко говоря, неадекватными.

— Боже мой, — подумал я, — с такими кретинами мне придется находиться в «дурдоме». Неприятно…

Но я решил прежде времени не расстраиваться.

Медсестра повела меня в отделение.

Когда я вошел в «дурку», то глазам своим бедным не поверил. По коридору ходили самые невероятные, самые настоящие сумасшедшие, отнюдь не призывного возраста. Бешеные глаза. Дефектные черепа. Все стрижены очень коротко, почти наголо. И — одинаковые серые (арестантские?) халаты. У меня подкосились ноги. Это не преувеличение и не метафора. Я понял, что угодил в отделение, где содержались лица, как говорится, «без критики». Это было отделение номер десять.

Я стоял в коридоре и не знал, что делать. Стучать кулаками? Кричать — отпустите меня назад, я абсолютно здоровый мужик, мама, роди меня обратно? Я был неподвижен, как столб. В моем сердце воцарился ужас.

Вывел меня из этого невеселого состояния один человек. Совсем мальчишка. У него, как ни странно, были нормальные человеческие глаза.

— Как тебя зовут? — спросил он. — Как ты здесь оказался?

И, не дождавшись моего ответа, добавил тихо и как-то равнодушно, точно констатировал факт:

— Поверь мне, ты здесь сойдешь с ума! Ведь придется спать в палатах, где все мочатся под себя, блюют, дерутся… Видишь, какие мы тут.

Затем он отвернулся. И стал довольно любезно разговаривать с нянечкой.

Она пожурила мальчика:

— Ты чего новенького пугаешь, бесстыдник? Не надо!

И ласково-ласково, точно сирена, обратилась ко мне:

— Тебя как зовут?

— Евгением, — солидно сказал я. (Мол, не какой-нибудь идиот.)

— Женечка, значит. Ты, Женечка, ничего не бойся. Все будет хорошо. Ребята у нас сейчас хорошие, не буйные. Только Васенька и Петенька, разве. Да и то, если их не трогать, они и не бросаются ни на кого.

Она явно хотела меня успокоить. Огромное ей спасибо. Это были первые слова сочувствия, которые я услышал в больнице.

Нянечка попросила одного пациента принести мне стул. Тот принес молниеносно, точно по военному приказу.

Я сел в угол. И начал смотреть по сторонам.

Большинство пациентов ходило взад-вперед по длинному коридору.

Один из них постоянно подбегал к бачку с водой, который стоял в «моем» углу, и нервно, судорожно, частыми-частыми глотками пил. Руки у него дрожали.