Застой. Перестройка. Отстой

Что бы как-то умерить мрачный повествовательный пыл моего юного друга, я попытался перевести разговор на другую тему. Заговорили о женщинах. Кирилл тут же нашел что сообщить про… женское отделение:

— У баб еще хуже. Замечал — по ночам штукатурка сыплется? Это потому что они над нами срока мотают. Мужиков туда не пускают — мужиков «психички» насилуют.

Я улыбнулся. Но потом вспомнил, что об этом же мне рассказывал и наш санитар Володя.

Из призывников к нам с Владиком поговорить часто приходил мой кубиковский земляк Алексей, которого здесь все называли Ваней. Сев на пол (именно на пол) своим неимоверно толстым задом, он пыхтел, как паровоз, и порою (если просили) рассказывал о себе.

Ваня выглядел, конечно, очень болезненно, но рассуждал, как ни странно, весьма правильно.

Хотел, например, быть отцом маленькой дочки. «Я бы ее так любил, так любил! Воспитывал бы…»

Говорил, что труд на фабрике — это его вклад в дело обороны страны. Народ и партия едины. Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. Экономика должна быть экономной. И т. д.

Закончил он семь классов вспомогательной школы. Дальше учиться не захотел. Пришел к директору и — цитирую — выпалил:

— Ухожу от вас в пизду, дайте справку о семилетнем образовании…

— Так и сказал — в пизду? — полюбопытствовал насмешливый Владик.

— Так и сказал, а чего с ним цацкаться, с дирек-тором-то.

Девушке восемнадцатилетнего Вани недавно исполнилось двадцать пять. Она была замужем. Развелась. У нее — ребенок. Мечта Вани — на ней жениться. Он даже сватался. Но ее родители оказались против. Как Ване объяснили — по причине его молодости. Между тем, любвеобильная невеста уже забеременела и от него.

Ваня:

— Как я ее люблю, как люблю — до страсти! Но выйду из больницы — дам ей все же пизды, а то врачу, кажется, что-то про меня, падла, плохое наплела.

— Да уж не бей! Зачем?! — пролепетал я.

— Ладно, может, и не буду! — неуверенно согласился Ваня.

Любил Ваня рассказывать и о своих домочадцах.

— Отец-то у меня хороший мужик был, но пил много и свихнулся. Ему укол — и на тот свет.

— ?

— Теперь мы с матерью и отчимом живем. Вернее — жили с отчимом. Он тоже пил, я его за это п…ил. Сейчас он в ЛТП. На Оранжевом проспекте. Там у нас, в Кубиковске, спец. заведение. Зона, короче. Есть у меня и сестра.

— В обычной школе учится? — спросил Владик.

— В обычной.

Закончилась эта беседа грустным, но очень патриотичным Ваниным вздохом:

— Эх, поскорее бы в цех! Как там сейчас?

Регулярно подбегал любопытный Панов. Биографию свою — Одиссею — не рассказывал, хотя постоянно обещал. Сейчас сообщил, что отныне всегда будет ходить в областную библиотеку, дабы прочитать мои произведения, опубликованные в нашей «районке». Поделился также, что планирует снимать фильм как режиссер-любитель. Камеру, якобы, уже приобрел. Фильм — по рассказам Чехова.

— Тебе тоже роль подберу! — произнес Панов торжественно.

Захотел также оказать мне меценатскую поддержку в издании сборника моих заметок, напечатанных в «Трудной нови».

Панов отошел, потом опять пришел. Уже с каким-то местным хлопцем, на вид очень спокойным. Видимо, он — тоже будущий артист… Оказалось, это не артист, а доморощенный Кулибин. Он показал мне какую-то диковинную схему:

— Вот смотри, хочу сам телевизор сделать…

Борис, как всегда, вмешался:

— Схема хорошая. Но ее надо немного усовершенствовать. Я тебе потом подскажу — как!

Борис опять отошел.

Неожиданно у него возникла какая-то перебранка с очень мрачным, узколобым больным. Тому не понравилось, что Боря ночью вслух читал стихи. Пациент накинулся на бедного Панова, как тигр на ягненка (правда, хорошее, свежее сравнение?)…

Панов молниеносно сориентировался — даром, что ли, жил в «дурке» годами — поставил между собой и агрессором стул. И защитил себя, как герой.

Низколобый пациент кричал печальные фразы:

— Чего ты подкалываешь, чего? Чего ты хочешь?

Боря отвечал по обыкновению гениально:

— Я хочу, чтобы штык приравняли к перу…

Смешно, конечно, было жить в больнице. Но стало не очень смешно, когда я осознал, что начал путаться во времени. Сколько я к тому времени находился в «дурдоме»? Спросить у ребят — я стеснялся. Боялся, что сочтут за идиота. И все же? Сколько? Мне казалось, что я пребывал на «обследовании» целую вечность, что я даже родился в больнице.

— Неужели вся прошлая жизнь мне приснилась? — мелькнуло как-то раз в башке тревожное сомнение.

Даже в своем дневнике я начинал путаться во временах — писал то в настоящем, то в прошедшем времени. Зав. отделом писем нашей районной газеты, куда я писал заметки, меня бы за это не похвалил.

Лидера призывников — мы его за цвет волос прозвали Белым! — сегодня связали за буйство и сделали ему укол. Он присмирел. Подошел к нам. Разговорились.

Он тоже, закончив восемь классов, пришел к директору школы с просьбой отпустить его на все четыре стороны.

Стал чернорабочим. Его мечта — трудиться начальником киносети, на худой конец — заместителем начальника. Для этого, он решил, ему необходимо поступить на курсы киномехаников.

Мне показалось, что он спутал учебные заведения.

Я начал чувствовать себя в «дурдоме» вполне нормально. Постепенно вошел в ритм местной жизни. В больнице было действительно забавно. Я часто смеялся, может быть, даже очень часто. Во всяком случае, намного чаще, чем дома.

Есть почти не хотелось. А вот голова немного кружилась. От голода и нервного перенапряжения, наверное.

Я слонялся по коридору, вдруг из одной палаты вышел высокий поджарый мужик в джинсах. Он был полуобнажен, его торс и плечи украшали красноречивые уголовные наколки.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Привет, учитель, — сказал мужик, — зайди ко мне.

Я зашел в палату и не поверил своим глазам. В просторной и чистенькой палате стояла одна койка, на тумбочке красовался телевизор, на столе, в большой глубокой тарелке, лежали виноград, яблоки и апельсины.

— Меня зовут Тимур, — сказал незнакомец. — Я законник. Прохожу по одному делу, сейчас меня проверяют — вменяемый я или нет. Я о тебе справки навел. Дураки о тебе хорошего мнения, врачи — тоже. Я тут маляву на волю сочинил, проверь ошибки, не сочти за труд. А то я не люблю выдавать тексты с ошибками. Это мое письмо адвокату.