Затерянные в Полынье

– Пока останешься здесь, – решил я. – Пошли, покажу тебе твою кровать.

– Ежели так, – с облегчением выдохнул он, – то позвольте мне спуститься вниз, в подвал. Там мне будет привычнее.

– Как хочешь, – согласился я, а Марков вновь показал свою кобуру, словно предупреждая.

После того как Григорий удалился в свою нору, мы на всякий случай завалили оба люка – на кухне и в комнате Ксении – тяжелыми вещами. Потом еще раз обсудили услышанное, взвесив все «за» и «против». Я склонен был доверять этому несчастному человеку, преследуемому судьбой. Марков – нет.

– Не отдавать же его на растерзание толпе? – спросил я.

– Нет, конечно… Но и держать в доме опасно.

– Пусть живет. Будем за ним приглядывать. Пойми, если бы он захотел, то давно бы уже всех нас вырезал, как кур.

Марков посмотрел на меня, почесал затылок, но ничего не ответил. Потом улыбнулся:

– Ладно, гуманист, давай спать. Утром разберемся…

А утром, перед тем как мы сели завтракать, я сказал Милене, чтобы она приготовила еще одну чашку, поскольку нас будет шестеро. Пока Марков объяснял им, кого я выловил вчера ночью, я спустился в подвал, нашел под первой ступенькой лестницы скрытый дугообразный рычаг и повернул его на себя. Потом ухватился за цементную плиту, и она с легким скрежетом подалась в сторону. Вниз вели несколько каменных ступенек. Подсвечивая себе фонариком, я спустился в нору. У стены, на подстилке из поролона, лежал Григорий. Возле его головы стояла банка с водой, керосиновая лампа, несколько свечей. Вот, пожалуй, и все, что тут было.

– Я все думаю, – произнес Григории ровным голосом (он не спал), – за какие такие грехи меня наградила судьба столь жестокими испытаниями? И знаете, к какому выводу я пришел?

– Говори.

– Я мечтал воспользоваться знаниями вашего деда, Арсения Прохоровича. Я считал, что он всемогущ, ловил каждое его слово, буквально впитывал в себя. Я тоже хотел быть таким – сильным, независимым, излечивающим людей от болезней. Я думал возвеличить себя с помощью его мастерства. Стать почти богом. А гордыня наказывается.

Он помолчал немного и добавил:

– Я хотел, чтобы его колдовской дар перешел ко мне. А по праву только вы должны были наследовать ему. Простите, если я пытался перейти вам дорогу.

– Да ради бога! – отмахнулся я. – По правде говоря, мне этот «дар» даром не нужен. И что же произошло дальше?

– Он умер, а я остался ни с чем. И за мое стремление к колдовству меня наказывает судьба. Теперь я понимаю это.

– Пойдем чай пить, – предложил я. – Нас заждались.

– А можно? – оживился он. – Я сто лет не сидел в человеческом обществе.

– Вот и посидишь. Только не обращай внимания на некоторые косые взгляды, которые на тебя поначалу будут бросать. Моим друзьям надо привыкнуть.

– Разумеется. Что угодно, лишь не гоните меня прочь.

В зале нас встретили с напряженным любопытством, а Маша – так даже с нескрываемым ужасом. Григорий поздоровался, скромно сел на краешек стула. Он тоже чувствовал себя неловко. Я же думал о том, что он увидел на кухне, когда приподнял крышку люка. Чьи это были босые ступни ног? Маши? Ксении? Или… Милены? Какие-то нехорошие подозрения стали закрадываться в голову. А что, если Николая убила действительно она? Нет, не из-за своей подруги, а по какой-то другой, неведомой мне причине? Может быть, ее и Комочкова связывала какая-то тайна?

Марков между тем продолжал расспрашивать Григория, да и другие вскоре подключились к разговору. Наш новый собеседник оказался совсем неглупым парнем, начитанным и любознательным. Он и сам хотел многое у нас узнать, что происходит в мире. Ведь сам-то он был длительное время изолирован от информации.

После завтрака мы уже со спокойной душой оставили его вместе с женщинами и Сеней Барсуковым, а сами понесли тело Комочкова к церкви, положив труп на самодельные носилки. Отец Владимир подтвердил свое обещание отслужить панихиду сегодня же вечером. Вернувшись назад и прихватив лопаты, мы отправились на кладбище, готовить могилу – последний скорбный приют для нашего друга. Здесь нас и разыскал Громыхайлов.

– Пойдемте скорее, – сказал он. – Еще одно убийство…

Мы перестали копать и торопливо пошли вслед за ним. По дороге он рассказал нам, что случилось. На рассвете Викентий Львович Дрынов услышал крик, донесшийся из соседнего дома: там жил одинокий старик, тот самый Ермолаич, который плел из ивовых прутьев корзины. Дрынов почему-то не придал этому крику никакого значения и снова уснул, а часа два назад забеспокоился. Обычно в это время он уже видел Ермолаича на скамейке за работой.

Дрынов пошел к дому старика, открыл дверь и увидел, что тот лежит на полу, лицом вниз, а буквально полчерепа у него снесено садовой тяпкой, которая валялась тут же. И Викентий Львович тотчас же поспешил к Громыхайлову.

– Это Гришка, маньяк, – повторял Петр, размахивая зачем-то своим пистолетом. – Уж попадется он мне – пристрелю, как бешеного пса. Без суда и следствия. – Он вдруг остановился. – А кому вы копали могилу?

– У нас друг умер – сердечный приступ, – отозвался Марков.

– Вот горе! – вздохнул полицейский. – Прямо одна беда за другой. Ну, вот мы и пришли…

Возле дверей неказистого домика стоял сам Дрынов, бледнее обычного, а рядом с ним, спиной к нам, – доктор Мендлев. Увидев нас, они расступились.

– Смерть наступила мгновенно, – произнес сельский врач. – Но до этого он, очевидно, увидел своего убийцу и закричал.

Мы вошли в комнату, где лежал труп. Марков тотчас же склонился над ним, перевернул на спину, осматривая лицо. Все мы сгрудились возле него.

– Отойдите! – прикрикнул на нас Егор. – Вы же загораживаете свет. Кто к нему прикасался?

– Только я, – ответил доктор.

– Странно, – произнес Марков как-то разочарованно. – Я был уверен, что это работа маньяка. – Он прошелся по комнате, лениво осматривая вещи, а мы не спускали с него глаз.

– Кто же, если не маньяк? – сердито произнес Громыхайлов. – Ясно, что Гришка.

– Да Гришка здесь ни при чем, – отмахнулся Егор и взглянул на меня. Конечно, подумал я, раз тот всю ночь провел в моем доме. Но наконец-то и Марков убедился, что Григорий говорил нам правду.

– Вот еще что, – добавил Мендлев, протягивая на ладони небольшую ярко-красную, с желтыми вкраплениями бабочку, проколотую булавкой. Рисунок на ее крылышках походил на открытый глаз. – Я удивился, что она была пришпилена к горлу Ермолаича. Я совершенно непроизвольно снял ее с кожи. Вы не ее ищете?

– Ее, ее, голубушку! – обрадовался Марков. Он достал из кармана свой заветный спичечный коробок и вытащил оттуда еще две точно такие же бабочки с булавками. Потом убрал их обратно, добавив к ним новую, третью, их подружку. И наконец-то решил изъясниться: – Ну, вот. Три совершенно разных убийства, но три одинаковых улики на трупах. Ясно, что маньяк специально оставляет свою метку. Еще когда я осматривал тело той девочки, Алевтины, меня поразила эта находка. Я так и понял, что бабочка появилась на ее шее неспроста. Потом женщина – и тот же знак. Теперь здесь. Помните фильм «Молчание ягнят»? Я его часто пересматриваю, там играет моя любимая Джоди Фостер, кстати, чем-то похожая на твою Милену. Так вот. Там маньяк так же оставлял в горле своих жертв метки – личинки жуков. А это, между прочим, распространенная практика всех маньяков. Метки могут быть различными, но это как фирменный знак убийц-психопатов. Они без этого не могут. Вот почему я искал тех, кто когда-то коллекционировал бабочек.