Затерянный мир (сборник) (Др. перевод)

— Это все, что у меня было, — говорила она сквозь рыдания. — Теперь у меня ничего нет. Уж лучше бы я погибла вместе с ними…

В перерывах между причитаниями нам удалось узнать, что тщедушная чахлая травинка умудрилась пережить крепкий здоровый лес исключительно благодаря своей болезни. Она была инвалидом и к тому же астматиком. Кислород был прописан ей врачом и как раз перед самыми событиями ей привезли новый баллон. Когда вся планета задыхалась от яда, миссис Бертон просто чувствовала себя неважно и, как всегда, думая, что это приступ болезни, понемногу прикладывалась к баллону. Дама экономная, миссис Бертон дышала кислородом нечасто, вследствие чего ей удалось пережить эту страшную ночь. Заснула она под утро, а проснулась только сейчас от рокота нашего автомобиля. Поскольку мы не могли взять даму с собой, мы положили рядом с ней все необходимое и, пообещав, что заедем к ней максимум дня через два, отправились в дальнейший путь. Уходили мы под горький плач хозяйки, она никак не могла примириться с мыслью о том, что проклятый катаклизм лишил ее средств к существованию.

По мере приближения к Темзе заторы на улицах становились все плотнее, а препятствия все сложнее и многочисленнее. Достаточно сказать, что через лондонский мост мы перебрались с большими трудностями. Все подъезды к мосту со стороны Мидлсекса были запружены стоящим транспортом. Дальнейшее продвижение на автомобиле становилось невозможным. Недалеко от моста, у одной из пристаней мы увидели ярко горящий пароход. Воздух был наполнен тяжелым едким запахом гари, вокруг плавали хлопья сажи. Облака густого дыма поднимались и откуда-то со стороны Парламента, но что именно горит, мы определить не смогли.

— Не знаю как вам, — заметил лорд Джон, заглушив мотор, — но в деревне мне нравится больше, чем здесь. Там немного повеселее, — пояснил он. — Мертвый Лондон начинает действовать мне на нервы. Предлагаю немедленно повернуть обратно в Ротерфилд.

— Полностью согласен, — откликнулся профессор Саммерли. — Я вообще не понимаю, зачем мы сюда притащились. Что нам тут нужно?

— С другой стороны, — проговорил профессор Челленджер и голос его в тишине гремел сильнее обычного, — мне очень трудно признать, что из семи миллионов душ уцелели мы да эта увядшая сельская лилия. Уверен, что есть и другие, спасшиеся от катастрофы либо благодаря особенностям своего организма, либо благодаря своеобразному роду работы.

— Но даже если они есть, эти спасшиеся, то, как мы их найдем, Джордж? — спросила миссис Челленджер. — Но все равно я согласна с тобой, уезжать отсюда, не попытавшись сделать это, мы не имеем права.

Мы вылезли из машины, лорд Джон припарковал ее к тротуару, и мы пешком направились по Кинг Вильям-стрит. Ступали мы крайне осторожно и медленно, так как улица была полна мертвецов, машин и экипажей. Подойдя к раскрытой двери какой-то страховой компании, мы вошли внутрь. Мы специально выбрали этот дом, он стоял на углу и оттуда открывался хороший вид на все стороны. Поднявшись по лестницам, мы прошли в кабинет, где, как я предположил, заседал директорат компании. За стоящим в центре длинным столом сидело восемь джентльменов. Через настежь распахнутую стеклянную дверь мы вышли на балкон. Под нами находился Сити. Радиусы его улиц были сплошь устланы трупами. Мы смотрели на черные крыши неподвижно стоящих такси, которые, судя по направлению движения, в последние моменты устремились прочь из Лондона. Мы почти физически почувствовали агонию Сити, панику перепуганных людей, бросившихся из центра на окраины и в загородные районы, к своим семьям. То тут, то там среди скромных автомашин высились роскошные сверкающие лимузины преуспевающих дельцов и денежных магнатов. Сдавленные потоком застывших машин и экипажей, они стояли, словно памятники благополучию их владельцев. Один из таких символов суетного величия и богатства, эталон делового шика находился прямо под нами. Его толстый владелец почти наполовину высунулся из окна своего авто и, размахивая усыпанными бриллиантовыми перстнями и запонками рукой, пытался разогнать сдерживающие движение машины. Лицо толстяка было перекошено страхом и ненавистью.

Десятка полтора автобусов величественными островами стояли посреди улиц. Крыши их были заполнены мертвецами. Тела валялись кучей, переплетаясь между собой, словно игрушки в коробке. Посреди улицы, на широком цоколе уличного фонаря, прислонившись к столбу, стоял высокий дородный полицейский. На первый взгляд даже не верилось, что и он тоже мертв. У ног его грудой тряпья, заваленной газетами, лежал мальчишка-газетчик. Рядом с ним бегущая толпа затерла фургон с газетами, и мы отчетливо видели расклеенные на нем плакаты. Аршинные черные буквы на желтом фоне взывали к читателям: «Прерван центральный футбольный матч сезона!». Я подумал, что это, скорее всего, из давнишнего номера, другие заголовки были куда более грозными. «Неужели это конец? Великий ученый предупреждает!» И, наконец: «Профессор Челленджер оказался прав! Угрожающие слухи расползаются».

Челленджер показал жене на последний плакат, который трепетал над поверженной толпой как боевое знамя. Затем профессор откинулся назад и, выпятив грудь, начал поглаживать бороду, задумчиво поглядывая то на плакат, то на улицу. Мне казалось, что самолюбию Челленджера очень льстит, что Лондон вымер, поминая и его имя, и его жуткие пророчества. Чувства профессора были настолько очевидны, что Саммерли не удержался и съязвил:

— Ну что, Челленджер, свершилось? Сумел-таки прославиться.

— Время покажет, — спокойно ответил профессор. — Однако, — прибавил он, оглядывая длинные лучи улиц, запруженные автомобилями и отравленными телами, — я не вижу больше причин для дальнейшего пребывания в Лондоне. Полагаю, что нам следовало бы возвратиться в Ротерфилд и посоветоваться, как провести оставшиеся нам годы с наибольшей пользой.

Я позволю себе описать еще только одну сцену, увиденную нами по дороге из Сити. Она тоже до сих пор стоит у меня перед глазами. На обратном пути мы зашли в старую церковь святой Марии, недалеко от которой мы оставили свою машину. Переступая через распластанные на лестнице храма тела молящихся, мы подошли ко входу и, толкнув тяжелую дверь, вошли внутрь. Нашим глазам предстало величественное и страшное зрелище. Церковь была битком забита стоящими на коленях людьми. В позе каждого сквозила униженная мольба. Столкнувшись в последний трагический момент лицом к лицу с реальностями бытия, с теми самыми поражающими наше воображения реальностями, которые мы в своей погоне за иллюзиями стараемся не замечать, но которые постоянно нависают над нами, насмерть перепуганные люди в панике бросились к стареньким церквушкам, где даже в лучшие годы не собиралось и половины прихожан, и там пали на колени и склонили голову перед неведомым, но вечно сущим. Теперь, униженно сгорбившись, люди испуганно жались друг к другу. Некоторые второпях даже забыли снять шляпы. Какой-то молодой еще человек в простой одежде, видимо, что-то говорил собравшимся, пока и его, как и всех остальных, не сразил яд. Добровольный проповедник повис на кафедре, болтаясь как выброшенная кукла. Вид у него был и смешной и трагический одновременно. Все это — и серая, пыльная полутемная церковь, и плотные ряды умерших в агонии людей, и тишина, вся картина напоминала кошмарный сон. Переговариваясь вполголоса, мы начали на цыпочках обходить церковь.

И вдруг меня осенило. В одном из углов церкви, недалеко от входа, я увидел старинную купель, а за ней, в глубокой нише — висящие колокольные канаты. «Почему бы, — подумал я, — нам не послать колокольным звоном по всему Лондону сообщение, о том, что есть люди, пережившие катастрофу». Добежав до ниши, я взялся за окованный металлом канат, потянул его и с удивлением обнаружил, что работа звонаря — очень нелегкое занятие. Мне не удалось раскачать язык колокола. Увидев мои бесплодные попытки, лорд Джон бросился ко мне.

— Вы просто молодчина, мой мальчик, — похвалил он меня и, сбросив пальто, принялся помогать мне. — Чертовски интересная мысль. Дайте-ка мне уцепиться получше.

Но даже вдвоем с лордом Джоном мы не смогли расшевелить язык. Только когда к нам присоединились профессора Челленджер и Саммерли, мы услышали высоко над головами металлический рокот, возвестивший нам, что колокол начал вызванивать свою величественную музыку. Мы надеялись, что наше послание, разносившееся над мертвым Лондоном, поможет нам отыскать собратьев по несчастью, переживших удар судьбы. Эта надежда, воплощенная в мощный металлический звон, согревала наши скорбные сердца. Мы еще сильнее налегли на канаты, то взлетая вместе с ними фута на два от пола, то, напрягаясь всем телом, стремительно падая вниз. Челленджер, самый маленький и толстый из нас, старался изо всех сил. Всю свою гигантскую силу он вкладывал в рывки, крякая при каждом усилии. И это кряканья и толстая фигура самого профессора делали его похожим на огромную жабу. Вот когда я пожалел, что среди нас нет художника. Запечатлеть бы эту сцену, когда четыре старых товарища, переживших множество опаснейших приключений, снова дружно выполняют великое предназначенье, ниспосланное судьбой. Попрыгав с полчаса, мы почувствовали, что устаем. Пот лил с нас градом, заливая глаза, руки и спины страшно болели. Перестав звонить, мы вышли на портик. Мы жадно оглядывали мертвые улицы, но все наши усилия оказались тщетными, в ответ на свой призыв мы не услышали ни звука, ни движения.

— Бесполезно! — воскликнул я. — В живых никого нет.

— Мы ничего больше не сможем сделать, — сказала миссис Челленджер. — Джордж, ради Бога, поехали назад в Ротерфилд. Еще час в этом ужасном мертвом Сити и я сойду с ума.

Молча мы влезли в автомобиль, лорд Джон развернулся, и мы направились на юг. Казалось, глава захлопнулась, и больше читать нам было нечего. Не знали мы в тот момент, что пройдет совсем немного времени и перед нами раскроются новые, еще более удивительные страницы.

Глава 6 Великое пробуждение

И вот я подхожу к финалу описания нашего странного приключения, затмевающего своим величием все остальные события, случившиеся не только в наших скромных, маленьких жизнях, но и в жизни всего человечества. В начале своего повествование я уже говорил, что во многовековой всемирной истории существования человеческой расы это необычайное происшествие недосягаемой громадой возвысится над жалкими холмиками всех прочих событий. Нашему поколению предназначена особая судьба — пережить все случившееся. Надолго ли запомнится этот урок, долго ли человечество будет сознавать, сколь оно ничтожно и усмирит ли свою гордыню — не знаю. Это покажет будущее. Думаю, безопасней будет сказать, что человечество никогда не вернется к прошлому. Никому не дано до конца осознать свою беспомощность и невежество, никто не увидит занесенную над ним длань. Всегда незримая, она обнаруживается только в один-единственный момент — когда приближается и прихлопывает забывчивого и самодовольного индивида. Смерть висит над нами постоянно. Гибель неизбежна и может нагрянуть в любую секунду. Мрачное присутствие теней, нависших над нашими жизнями давит на нас, но кто посмеет отрицать, что именно благодаря этим теням воспитываются в человеке здравомыслие и чувство ответственности, серьезное отношение к жизни и искреннее желание стать чище и лучше. Мрачные тени делают и нас, и само наше общество светлее. Ни одна секта, никакая догма не может подвигнуть личность на значительные изменения. Ни религии, ни партии не заставят человека произвести переоценку ценностей. Но все это способна сделать незримая тень. Одно только ощущение ее присутствия заставляет человека понять свое ничтожество и мелочность своих желаний. Влачить наше существование нам дают из милости, и это следует накрепко уяснить. Одно лишь легкое шевеление незримой длани, одно лишь маленькое дуновение холодного ветерка — и мы исчезли. Возможно, происшедшее с нами событие помогло человечеству понять, что его роль в мире — это роль статиста. Хорошо бы, если бы прозрение произошло. Кстати, я далек от мысли, что, став мудрее с пониманием своей незначительности, мы превратились бы в безрадостных созданий, влачащих унылое существование. Мудрость — не синоним печали. Многие согласятся со мной, что скромные сдержанные удовольствия нашего времени говорят о глубине понимания, о мудрости. Они доставляют больше радости, чем шумные бессмысленные застолья прошлых дней, не столь далеких, но уже совершенно нам непонятных. Жизни, бессмысленно растраченные в бесцельных визитах и приемах, в обустройстве домов, громадных и ненужных, жизни, выброшенные ради суетных хлопот, ради приготовлении и поедания изысканных кушаний. Как мне жаль их. Но все это теперь в прошлом. Человечество остепенилось и проводит время не в праздности, свидетельствующей о болезни духа, но в занятиях здоровых — чтении книг, слушании музыки. Люди посвящают больше времени семье, тихим задушевным беседам. Разумное время провождение, делающее человека мудрее, а его развлечения эмоционально богаче. Люди стали здоровее и счастливее, несмотря на то, что налоги существенно увеличились. Зато исчезла бедность, уровень жизни на островах значительно вырос.