Затишье

— Но в Куляме он был благоразумен!

— Перестаньте с ним носиться. Стоит только рапортовать Комарову, и вы избавитесь от беспокойства, а Бочаров вспомнит о своем месте под луной.

— Ты же знаешь, что я не способен на такое. И потом — я его экзаменовал, он мог бы, когда пустим завод, стать необходимым производству. Михаил Сергеевич дал ему добрую школу.

— Он влюблен в Нестеровскую, — усмехнулся Мирецкий, расцепив пальцы, посмотрел ногти.

— Оставим, оставим это. А пока вы поедете вместе!

Мирецкий зевнул, опять окрестил пальцы. Поездка, о которой они почти не говорили, была безотлагательной. Из Бельгии под осень приплыли в Петербург два цилиндра к паровому молоту, станки для отделки орудий. До Нижнего Новгорода переправили их на платформах по железной дороге. Потом, по первопутку, гужом поволокли к Перми. И вот где-то между Осой и Оханском стопудовые махины намертво осели в снег. Лошади выламывали ноги, рвали постромки; мужики, уходя по пояс, толкали огромные сани, выбились из сил, разбежались. При обозе остался приказчик с тремя помощниками. Надо было вызволять драгоценный и спешный груз. Воронцов исхлопотал у губернатора предписание забрать из Оханского уезда достаточное количество крестьян и лошадей, передал его Мирецкому.

Едва Бочаров вошел, капитан сказал:

— Даю вам получас на сборы, выезжайте с господином поручиком. По дороге узнаете подробности.

— А если я осмелюсь отказаться? — удивляясь своему спокойствию, возразил Бочаров.

Воронцов не любил, когда ему перечили; глаза стали прозрачными, маленький рот дернулся. Но сдержался:

— Извольте причины?

— Дайте мне любую другую работу, лишь бы без разъездов.

— Сейчас все на этом заводе, Константин Петрович, заняты тем, что нахожу необходимым я, — подчеркнул Воронцов.

Оханский исправник взмок от усердия. Выразительный нос его вздулся, пуговки глаз увлажнились. Казаки подняты в ружье. По волостям кинулись нарочные — сгонять под Осу лошадей и мужиков. К Бочарову исправник еще с прошлых памятных событий проникся почтением, хотя предписание господина губернатора подал поручик: кто его знает, время смутное, благообразный человек может оказаться разбойником, а юнец чуть что не генералом.

— Не извольте беспокоиться, господин Бочаров, мы с понятием, все в аккурат исполним.

Мирецкий посмеивался, примостившись на подлокотнике дубового кресла, сценка его забавляла.

Заложили кошеву с сеном по дну, закутались в полушубки. Возница поднял к небу лешачью бороду, рукавицей подбил на голове шапку. Звякнули под дугой воркунцы.

Городом проехали скоро, а как выкатили в поле — дороги не стало. Лошади нутром находили ее, протыкая снег до колен, кошева переваливалась уткой, ныряла, поземка с шипеньем хлестала по боку. В лесу опять вздохнули посвободнее, возница подгонял лошадей диким голосом. Мирецкий наблюдал за Бочаровым: хотя от ветра посохли губы, крепится, только складочку собрал на лбу.

Странно — по Каме дорогу не заметало. Колючие полчища проскакивали ее, летели к берегу. Воркунцы забрякали во всю мочь, поручик даже привстал на колено. С разбегу взяли крутояр, слева почудились избы деревни, а потом опять пошел лес, но редкий, повырубленный, а кое-где хваченный гарью. Побежал голый, окостеневший от холоду березняк, по-болотному чахлый. И, у самого края его, странные белые холмики цепочкой.

Приседая в снегу, бежал к кошеве приказчик, размахивал шапкой, открывал рот, но ветер относил крики. Мирецкий выпрыгнул из кошевы, сбрасывая перчаткой снег с воротника. Бочаров тоже вылез, затекшие ноги покалывало.

— Хлебца бы, — набежал приказчик, — два дни не евши. — На заросшем худом лице его горели фиолетовые пятна.

— Скоро будет обоз, — сказал Мирецкий.

— Отпустите их в Оханск, — непослушными губами выговорил Костя.

— Без них что-нибудь в снегу потеряем, — обернулся Мирецкий. — Веди! — велел приказчику.

Возница добыл из-под облучка узелок:

— Бери, бедолага.

Приказчик схватил, торопливо зубами принялся развязывать.

— Езжай назад, — махнул Мирецкий вознице.

Жуя на ходу, приказчик заковылял по снегу, Бочаров и Мирецкий двинулись за ним. На взгорке под березами виднелся наскоро собранный шалашик, перед входом, заслоненный от ветра стенкой из сплетенных сучьев, — костер. Три мужика с облупленными лицами и красными глазами переминались с ноги на ногу.

— Обоз прибудет скоро, — строго сказал им приказчик.

Узелка в руках у него не было, за пазухой топырилось.

— Отдайте им. — Бочаров схватил приказчика за плечо. — Живо!

Приказчик недобро перекосил рот, однако бросил ослабевший узелок в снег, влез в шалашик следам за Мирецким. Мужики кусками глотали померзший хлеб, разгрызали лук. Костя смотрел на дорогу. Вечерние сумерки лоскутьями застилали впадины, лес сливался в оплошную стену. Поземка затихла, залегла под стволы.

— Волков много здеся, — ковыряя в зубах черным пальцем, заговорил один из мужиков, — спать не дают.

Костя присмотрелся: показалось, будто по снегу вместе с сумерками сторожко крадутся серые тени.

— А вчерась белого бирюка видали, — затряс бородой второй мужик, обнажая желтые осколки зубов. — Подобрался к огню и глядит человечьими зрачками. Я его головней — стоит. Аж обмерли со страху. Быть беде!..

Третий мужик, седоватый, бровастый, покачал головой:

— Волков-то бояться неча. Люди иные хищнея…

Снял рукавицы, присел подживить костер.

Поручик выбрался из шалаша совсем обеспокоенный. Ясно было, что придется расчищать дорогу до твердой земли, а по болотистым местам класть настилы из бревен. Сколько провозятся в снегу!

В лесу зафыркали кони, показался казачий отряд. Бровастый мужик крякнул, сплюнул, с опаской покосился на Бочарова. А казаки уже спешились у дороги, привязывали к березам коней, набрасывали попоны, рубили ветки. Стукоток, сытые хмельные голоса распугали тишину. Мужики у костра примолкли, съежились. Гуще запахло дымом, в потемках распушились хвосты огней.

Поручик предложил Бочарову место в шалаше, но тот отказался, кивнул на мужиков:

— Я с ними…

— Караульте огонь, гляди-и у меня, — погрозил мужикам приказчик и вполз в шалаш.

Костер поднимался, палил искрами. Бровастый приспособил над углями черный казанок со снегом, вытянул из-за кушака со спины топор; остальные тоже поднялись.

— Прости, господин, как тебя по батюшке, — обратился бровастый, — постереги воду, мы скоро обернемся. — И мужики канули в темноту.

Снег в казанке медленно расползался, та чугунным казался, то золотым. С резким шипом умирали в нем угольки.