Затмение
Шрифт:
Подобные же мысли явно возникали у присутствующих молодых людей, и хотя девушка была слишком застенчива и молчалива, чтобы стать центром внимания, у нее не было недостатка в партнерах или заинтересованных взглядах. Джорджу показалось, что она прямо-таки расцвела, и он задумался, не стоит ли поднять планку для потенциальных женихов. Возможно, если ее как следует подготовить и привести в надлежащий вид, она привлечет взгляд кого-нибудь более знатного — юного Боскауэна, например, или даже Маунт-Эджкомба. Эти мысли кружили ему голову.
Но возможно, это тщетные надежды. У нее нет денег, и даже если всё остальное пойдет как по маслу, семьи будут возражать. Боскауэны в особенности — они пусть и богаты, но намерены получить еще больше денег благодаря женитьбе.
Так кто же из присутствующих здесь ухажеров? Роберт Бодруган не выказывал интереса, обратив всё внимание на пользующуюся дурной славой Бетти Деворан, коротконогую племянницу лорда Деворана, и та явно отвечала взаимностью. Фредерик Тренеглос, оглядев зал, присоединился к шумной группе юнцов у двери, которые больше интересовались групповыми танцами, чем более формальными танцами с партнершами.
Лишь преподобный Уильям Осборн Уитворт постоянно заглядывал в уголок Морвенны. Но дело было не только в его личных предпочтениях, как прекрасно знал Джордж. Любой из них стал бы рассматривать этот союз как сделку и предмет для неуместной торговли. Но всё же лучше, когда имеются и личные симпатии. Да и в целом из всех вариантов Джордж склонялся к юному Уитворту. Во-первых, он был священником, а кто лучше подходит в мужья для дочери декана?
Во-вторых, он был вдовцом с двумя маленькими детьми, а значит, ему срочно требуется новая жена. Джордж отметил, что недавняя утрата не помешала Уитворту явиться в ярко-зеленом сюртуке и лимонно-желтых перчатках. В-третьих, ему нужны были деньги. И в-четвертых, его мать (не рискнувшая приехать в такую погоду) была из Годолфинов.
Что касается Морвенны, то она рассматривала высокого и шумного молодого священника лишь как партнера для танцев и болтовни. Ей нравились танцы и неожиданное внимание со стороны молодых людей. Но это было просто поверхностным, легкомысленным развлечением, как и вся ее жизнь в Труро в этот рождественский сезон.
Как будто ее жизнь раскололась по горизонтали — верхняя половина состояла из приятного времяпрепровождения — она вставала, ела и сопровождала Джеффри Чарльза, пробиралась по снегу в церковь святой Марии, пила чай, вышивала и играла в вист с Элизабет, а потом взбиралась по винтовой лестнице и ложилась спать в крохотной холодной комнатке на верхнем этаже. И под этим слоем жизни лежали сладкие до головокружения воспоминания о темноглазом юноше со слишком бледной кожей, о его загрубевших, но нежных руках на ее плечах, о его губах, таких же неумелых, но полных обещаний, как и ее собственные. Днем за днем, час за часом она жила воспоминаниями о том, как они встретились, чем занимались и что сказали друг другу.
Это были тревожащие мечты, ведь Морвенна знала, что у них нет будущего. Пусть Дрейк говорил чуть лучше, чем прочие, его сильный корнуольский акцент и неправильная грамматика выдавали низкое происхождение. Грубая одежда и грубый образ жизни, отсутствие образования, даже его методизм делали его неподходящей для нее парой. Морвенна знала, что ее мать и сестры, как и Элизабет, пришли бы в ужас, если бы узнали, что она всего-навсего проводит с Дрейком время, и сочли бы, что она предала их доверие, разрешив Джеффри Чарльзу дружить с таким человеком. Какое-либо развитие отношений было просто немыслимым. Она часто холодела при мысли о том, что всё раскроется. Но в глубине сердца, словно медленный поток крови смывал все препятствия, Морвенна знала, что лишь происходящее между ней и Дрейком — это настоящее. Как болезнь, как здоровье, как жизнь и как смерть. Всё остальное — лишь пустое тщеславие.
И она засыпала и просыпалась, исполняла свои обязанности и жила своей жизнью, а когда привлекательный молодой человек повел ее на тур гавота (хотя она едва знала, как танцевать), Морвенна приняла приглашение и взяла его руку с невинным и ошеломленным видом. Когда же высокий молодой человек с воротничком священника, но помимо того без единого признака святости простоял
возле ее стула двадцать минут кряду и что-то бубнил про войну, погоду и образование детей, она кивала, шептала в подобающие моменты «да, разумеется» и глядела на него, как близорукий лунатик.Новый год отпраздновали, как и надлежало, танцы продолжались до двух. Из-за погоды Джордж предложил всем желающим остаться на ночь, и все согласились. Мысль о том, чтобы выйти на завывающий восточный ветер, утопая в грязи по колено, не считая покрытых коркой льда луж, пугала даже самых храбрых. Мысль же о том, чтобы разделить с кем-то постель и спальню вызывала сладкие надежды, большая часть которых, главным образом из-за слишком большого числа гостей, так и не реализовалась. Однако никто так и не узнал, как провели ночь Роберт Бодруган и Бетти Деворан, а Джоан, самая юная из незамужних девиц Тиг, впервые оставшаяся без материнского попечения и каким-то образом ускользнувшая из-под присмотра старшей сестры Рут Тренеглос, получила познавательный опыт с Николасом, старшим из Кардью.
Джордж решил быть любезным с Оззи Уитвортом, и перед тем, как тот уехал, пригласил его в новом году посетить их в Труро. Каким-то в разговоре всплыло имя мисс Чайновет, и преподобный Осборн, чьи чувства еще не вполне притупились от самомнения, поднял бровь. Он предпочел не развивать эту тему, но семя было заложено. Через несколько дней он решил заехать к дамам на чай. Затем, до того как двигаться дальше, побеседовал с мистером Уорлегганом. Разговор носил деликатный характер, собеседники лишь намекали на некоторые обстоятельства, не годящиеся для нежных дамских ушей.
Глава четвертая
Росс каждую неделю пробирался по снегу и льду, чтобы повидаться с тетушкой Агатой. Хотя и без Кэролайн (она уехала домой двадцать десятого числа), он продолжал поездки без каких бы то ни было проблем. В отсутствие Джорджа слуги побаивались Росса, а Том Харри и вовсе его избегал. Гарри, самый неприятный из братьев, последовал за хозяином в Труро. Итак, раз в неделю Росс поднимался в тесно заставленную и душную комнату и проводил полчаса в обществе старой леди, выслушивая ее жалобы и пытаясь отделить вымыслы от реальности, поглаживал Уголька, кормил крошками ее дрозда, вместе с ней проклинал погоду и рассеивал страхи Люси Пайп перед увольнением. Когда бы он ни являлся, а Росс совершал визиты в разное время, в камине потрескивал огонь, на постелях было чистое белье, а комната тетушки Агаты достаточно прибрана. Даже запах стал сносным.
Обычно Росс заставал старушку бодрствующей, хотя ее настроение часто менялось. Иногда она выглядела жалкой и однажды даже со слезами призналась:
— Росс, я не могу понять, почему до сих пор жива. Наверное Господь просто обо мне позабыл!
Но в следующий раз она уже возмущалась каким-то упущением, от которого страдала, воскликнув:
— Будь проклята эта женщина! Помяни мое слово, она сделала это специально! Хотела меня прикончить!
По окрестностям распространились болезни. Многие умерли, главным образом дети, и в основном от бронхиальной инфлюэнцы и плохого питания. Джуд Пэйнтер, не так давно ставший могильщиком, жаловался, что земля страшно твердая, приходится «как картошку их укладывать». Как-то в конце января, когда Росс был на шахте, Хеншоу последовал за ним в продуваемую тесную контору, устроенную рядом с подъемником, куда перенесли всё то, что ранее располагалось в библиотеке.
— Думаю, мне следует сказать вам, сэр. Поскольку в прошлый раз вы пожаловались, что вам не сообщили.
— О чем?
— О Уил-Лежер. Вы сказали, что в Труро слышали о том, будто основная жила иссякает, а я не сообщил вам, потому что...
— Да-да. Я вас не корю. Я понимаю ваши трудности и уважаю вас за это.
— Что ж, сэр, может и так. Но раз новости всё равно просочились, мне не хотелось бы, чтобы вы получили их из вторых рук и подумали: «А почему это капитан Хеншоу мне не сказал?».