Затмить Земфиру

– О, какая большая устрица! – как ни в чем не бывало воскликнула певунья. – Мы ей будем завтракать?

– Ей-ей, – я присел на кровать, любуясь этим образцом детской непосредственности. – Ты помнишь, что случилось вчера?

– А что случилось? – Маня сморщила утиный носик, почесала скорпиона на лопатке. – Я отрубилась. Кажется.

– А до этого?

– До этого? Из меня что-то... Я что-то несла, что-то извергала про Земфиру. Ужасное, да?

– Это было похоже на ритуал изгнания дьявола.

– Дьявола? – певунья хихикнула, поправила челку. – Ну да, я давно подозревала, что в Земфире есть дьявольское семя. Простой человек не может писать такие песни.

Впрочем, она не стала развивать щекотливую тему, поднесла раковину к уху, принялась насвистывать какую-то мелодию – будто вторила радиоприемнику.

Затем, странное дело, вдруг прильнула к моим губам, и мы запутались в одеялах и простынях...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

За обедом не удержался и в шутку спросил Маню, чем вызваны столь разительные перемены в интимной сфере (ну и действительно это было, знаете, как пересесть из «Оки» в «мерседес»). Поглощая скорострельно тигровые креветки, девушка выдала нечто метафорическое:

– Понимаешь, в Москве я воспринимала секс как вторжение на мою территорию. В мое тело, а значит – в душу, мысли, чувства. А у меня на них авторские права. Врубаешься? Андэстенд?

– А что же здесь, в Египте? – полюбопытствовал я.

– Фиг его знает. Здесь все-таки чужая территория.

– Каламбурим?

– Ага.

Мы съездили в Луксор, затем в Каир, где удрали с официального маршрута в лабиринты восточного базара, и были поражены там не садами цветастых ковров и пирамидами папирусов, а количеством слепых детей. Я что-то слышал о трахоме, приводящей к слепоте и называющейся еще «египетским конъюнктивитом», но Маня ничего об этой болезни не знала. Она не знала, что трахоматозный вирус достаточно легко передается при контакте с больным, и, внезапно прослезившись (о, эта Манина непредсказуемость!), стала совать несчастным ребятишкам баксы и чуть ли не целоваться полезла... Еле ее оттащил.

После случая в Каире я запретил ей даже думать об экскурсиях. Слишком опасно! Мы стали осваивать пески и волны Красного моря. За пару дней ладная фигурка моей певуньи покрылась темным бархатистым налетом – не знаю, как Земфиру, но собственное тело ей удалось «затмить» довольно резво. И вечерами мы нашли себе занятие – мистер М.

Мистер М. (так его здесь все называли) занимал высокий пост в полиции города Хургады. Познакомились мы весьма своеобразно. Вышли из текстильного магазинчика, где Маня перемерила штук двадцать маек, но так ничего и не выбрала (она оказалась жуткой привередой в одежде), и решили выкурить кальян. Кальянная, где мы столовались прежде, сгорела. Певунья не придумала ничего лучше, как обратиться за советом к трем полицейским, хохотавшим у лотка с красным чаем каркаде.

Она, естественно, не знала арабского, да и толком английского, поэтому слова заменила жестами. Процесс курения кальяна изобразила очень эротично: засунула два пальца в рот, глубоко вдохнула, прикрыла глазки...

Всем известно, что мусульманские товарищи с ума сходят от белых женщин. Своих же строят, как новобранцев. В музее имени Пушкина в Москве я видел туалетную ложечку XV века до нашей эры, из Египта, в форме распластанной нагой купальщицы, очаровательной, которая держит в руках нечто вроде тазика. Я не знаю, для чего нужна была эта ложечка, для каких целей, но как представлю, что бедную девушку каждый раз брали за нежные икры и подвешивали вниз головой... А вот от белых барышень, повторяю, арабские мужики млеют. И когда Маня засунула два пальца в рот, полицейские, конечно, не о кальяне подумали. Особенно возбудился брюхастый и самый голосистый коп – нетрудно было опознать в нем начальника. Даже не взглянув на меня, служивый опустил левую граблю на плечико певуньи и притянул ее к себе, словно ягненка, обреченного на заклание. Маня взвизгнула и укусила полицейского за большой палец. Через секунду мы все уже плясали некий воинственный танец на рассыпавшемся по асфальту каркаде...

Когда пляски закончились и ситуация прояснилась, мистер М. (так он, обливаясь потом, представился) долго извинялся. Первым делом снял с укушенной руки золотые часы (впоследствии выяснилось, что позолоченные, но это к слову) и попытался нацепить их на выпуклую косточку Мани. Но певунья не носила золота, и кварцевые «Orient» очутились на моем правом запястье. Еще нам определили в компенсацию столик в модном ресторанчике «Red sea»: ежедневная вечерняя бронь и двадцатипроцентная скидка на все блюда (там шеф-поваром работал племянник мистера М., готовили великолепное ассорти из морепродуктов, и всегда было битком народу). В наше распоряжение ко всему прочему поступило маршрутное такси, принадлежащее дядюшке сановного копа.

Все это не могло не обрадовать. Путевки, купленные впопыхах, включали лишь скудный завтрак, и дешевый ужин (я взял с собой последние 200 долларов) был как нельзя кстати.

Вечером того же дня, ровно в семь, халявная маршрутка подвезла нас к «Red sea». Только мы уселись под аквариумом с нильским крокодилом (страхуясь от клиентов-олухов, ему замотали пасть скотчем), раздался вой полицейских сирен. Из объеденного ржавчиной джипа вылез мистер М. Через секунду он ворвался в ресторанчик, как хамсин [12] , – в безупречном белом костюме и с букетом желтых, в капельках воды, роз.

12

Сильный и жаркий ветер, дующий из Сахары в марте – мае в течение примерно 50 дней.

И далее все повторялось из вечера в вечер: хамсин, белый костюм, желтые намокшие розы. Меня певунья представила горячо обожаемым двоюродным братом (еще там, у лотка с каркаде), и поэтому мы могли на равных наслаждаться щедростью копа. Я не то чтобы ревновал к Мавру (так я, кстати, расшифровал это загадочное «мистер М.») – опасался, что у Мани от этих знойных ухаживаний поедет крыша и она начнет корчить из себя звезду. Но ничего подобного не случилось. Более того, певунья демонстративно повиновалась мне, своему «старшему брату», – будто с ходу приняла строгие восточные правила игры между мужчиной и женщиной.

Между прочим, я оказался и самым благодарным слушателем. Мистер М. любил поболтать, показать свою эрудицию, образованность. За чашечкой турецкого кофе он читал нам краткие лекции из египетской истории – я переводил «сестренке» с английского. Когда от смешения имен Аменемхет, Яхмос, Тутмос [13] и т. п. у меня начинал заплетаться язык, Мавр дул в полицейский свисток, к порогу подкатывал ржавый джип, и мы торжественно, под вой сирен, отплывали в кальянную, или в диско-клуб, или слушать водяной орган гидравлос, изобретенный в Александрии во II веке до нашей эры.

13

В разные годы цари Египта.

Однажды назойливый коп выдернул нас из постели ранним утром. Мы как раз собирались заняться любовью, но, по правде говоря, его звонок меня не огорчил: рутинный ежедневный секс достал, Маня словно мстила кому-то за «бесцельно прожитые годы».

Звали на коралловые рифы. Мы скоренько собрались. Яхта отчалила около девяти. Кроме нас и полицейского, на палубе сшивались два матроса, один из которых оказался поваром, причем классным – Маня схрумкала его сладкий пирог с дыней в секунду, хотя раньше от всего сахарного шарахалась (вообще с певуньей в Египте произошли разительные перемены – она, к примеру, совсем перестала материться).

После завтрака пошли выбирать маски и ласты. Мавр набивался в проводники, обещая показать все сокровища подводного мира: мол, в детстве перепахал эти пастбища вдоль и поперек.

– Гуд-гуд, – благосклонно покивал я.

Нырнули часов в одиннадцать. Двигались гуськом или, если угодно, мальком: коп, затем певунья и я, замыкающий. Цвета и формы поражали, словно картины буйнопомешанных. В голубовато-зеленой воде рыбы и кораллы устроили настоящий бал-маскарад: пурпурные, бурые, светло-бирюзовые, золотистые, оливковые, малахитовые, розовые наряды. Если б не трубка, рот бы раскрыл от удивления. Мавр сделал свое дело (знал, если выражаться точнее). Но очень спешил – ему, видимо, с детства все это обрыдло. Уплыл далеко, а мы с Маней вальсировали со всякими муренами, медленно и обстоятельно, боясь наступить ненароком на чье-то эксклюзивное, в чешуйчатых блестках, платье.