Затон

Ну-ну, – подстегнул его заинтересовавшийся рассказом Сосо.

Да… Никому золото не давалось. Кроме того, кто его спрятал, естественно. Да и тех, чей кровью оно было полито. Но они, как говорится, уже переселились в мир иной. – Пантелеймон вдруг рассмеялся. – Хотя бывали случаи… – Он покрутил головой – это ж надо… Вот умора. Какой-нибудь чересчур самоуверенный деятель не добьет до конца подельника, зароет золотишко… А потом возвращается за кладом, а клада-то уже и нет-с.

Но какое отношение эта история имеет к нам? И к нашему контракту?

А-а… – Физиономия у Пантелеймона стала хитрющая-прехитрющая. – Самое прямое-с. Муж сей дамочки, да, да, той самой, которая собиралась вас отравить, спрятал на этом пароходе немножко золота-с. Так сказать, на черный день. Небольшой ящичек, – Пантелеймон руками показал его размеры, – с золотыми империалами. Но воспользоваться им не успел. Самарская ЧК не так давно его, как у вас замечательно выражаются, шлепнула. О наличии клада на корабле был осведомлен капитан. Хотя, признаться, он не ведал точного места. Но и его уже шлепнули. – Он захихикал. – И дамочка… Ее, я полагаю, шлепнут с минуты на минуту-с. Вот ее-то кровью мы золотишко и смочим. – Пантелеймон раскрутил вечное перо и продемонстрировал Сосо, что резервуар еще полон крови. – А заодно спрячем там и наш контракт. – Он покрутил в руке портсигар, как фокусник, демонстрирующий ловкость пальцев.

Ох, – тяжело вздохнул Сосо. – Легенды, предания, клады, заклятья… Чушь какая-то идеалистическая. А не проще ли его утопить? – Он кивнул на портсигар. – Вода контракта не попортит?

Вода крови не помеха. Утопить – это замечательно. Но лучше вместе с пароходом. И вместе с золотом.

И где же оно?

Здесь, – Пантелеймон ткнул пальцем в стенку каюты. – Если снять дубовую панель, – он принялся вытаскивать из своих бездонных карманов инструменты и раскладывать их на столе, – обнажится металлическая переборка. За ней-то и находится ящик с золотом. Там мы и спрячем наш контракт.

– … именем мировой революции к расстрелу!

Приговор огласил судья, он же прокурор, он же все судебное заседание в одном лице – командир одного из взводов батальона Джуровича. Комбат передал ему с рук на руки арестованную и приказал: «Чухлинцев, возьми трех бойцов и проведи суд над отравительницей. Предвоенсовета и командарма хотела отравить. Ну и шлепнешь, понятно. Не затягивай только». Приказал и убежал куда-то по своим делам.

Комвзвода Чухлинцев так все и сделал, как начальство приказало: взял трех бойцов, свободных от караула, отвел арестованную на нос и устроил короткое дознание. Как, что и почему? Арестованная молчала. Ну и ладно, морда буржуйская. Видали мы вас таковских. «А где-то я ее действительно видел», – подумал комвзвода. Почему-то ему показалось очень важным вспомнить, кто она такая, и где он ее мог видеть, прежде чем отправить на тот свет. Огласив приговор, он вместо того, чтобы отойти в сторону и коротко скомандовать: «Пли!», – шагнул к осужденной и резкими, нервными движениями руки стал рвать узел ее платка. Бойцы равнодушно взирали на происходящее. Конечно, комвзвода повел себя немного странно. Но при их-то работе… Станешь странным.

Наконец Чухлинцев справился с узлом и сорвал платок. Роскошные каштановые волосы волной легли на ее плечи. «Она! – тотчас же вспомнил он. – Та женщина, в честь которой назван корабль. Это ж надо, встретить в один день корабль, который ты своими руками строил и спускал на воду, и эту женщину». Тот июньский день тринадцатого года он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И вовсе не потому, что это был день спуска «Св. Анны», и не потому, что он разбил тогда в кровь голову Митьке Алексееву, и, конечно же, не потому, что он напился тогда вдрызг пьяным. В тот день он увидел ее. Ее трудно было не заметить. Она была единственной женщиной среди сотен мужчин. И дело вовсе не в том, что она была красива и элегантна, а он захотел ее, захотел по-звериному. Именно в тот день он понял, что готов рвать зубами глотки, готов лить без счета кровь человеческую, только б не было так, что что-то ему недоступно лишь потому, что он, Герка Чухлинцев – работяга с сормовской верфи.

Свободны, – скомандовал комвзвода своим бойцам, – я приговор сам исполню.

Красноармейцы, нисколько не удивившись, взяли винтовки на ремень и, нестройно стуча подкованными башмаками по палубе, отправились в караулку.

Анна стояла, привалившись к фальшборту, опираясь на него связанными за спиной руками. Металл глубоко впился ей в кожу, но боли она не чувствовала – руки одеревенели.

Точно так же одеревенела, занемела ее душа после того, как узнала она о гибели мужа, а когда ее схватили, скрутив телефонным проводом заведенные назад руки, она и вовсе впала в какое-то сомнамбулическое состояние. Она невпопад отвечала, а то и просто игнорировала задаваемые ей вопросы, с полнейшим безразличием выслушала приговор. Она не боялась смерти, она ждала ее все последние дни. Ждала, как возможность вновь соединиться с любимым человеком.

«Жить… Жить хочешь? Пойдем, пойдем со мной. Я тебя спрячу, – чье-то жаркое дыхание согрело ей ухо, горячечный, бредовый шепот пробрался ей в мозг, коля его, как иголками, и заставляя его пробудиться, – будешь моей, только моей. Никто не узнает. Пойдем… Моей… Жить… Моей… Будешь жить…» – Какой-то здоровый, мордатый мужик навалился на нее, притиснул к борту и жадно шарил своими лапищами по телу, больно тиская ее плоть.

Анна почувствовала его мокрые губы у себя на шее, на лице… Не в силах оттолкнуть его, она отвела назад голову и резко бросила ее вперед, угодив лбом прямо ему в нос. От неожиданности он выпустил Анну из рук и отскочил на полшага. Она подалась назад, перегнувшись через борт, изловчившись, толкнула его в живот ногами и полетела вниз, в воду.

Все произошло так быстро, что комвзвода на мгновение застыл от неожиданности, а, сообразив, наконец, что преступница ушла, сбежала от него, ринулся к борту, выхватив из кобуры наган.

Сука, сука, сука… – вторил он яростным воплем каждой пуле, всаженной в воду.

Эта женщина так и осталась недоступной для него, Герки Чухлинцева – работяги с сормовской верфи.

Ну вот, и с дамочкой покончено, – сытым, довольным голосом произнес Пантелеймон, когда один за другим прозвучало несколько выстрелов.

Он только что закончил работу, поставив на место дубовую панель обшивки, и теперь собирал со стола инструменты, распихивая их по карманам. Сосо, скептически сощурившись, наблюдал за этой возней, посасывая трубочку и время от времени выпуская изо рта и ноздрей клубы сизого табачного дыма. Ящик с золотыми монетами действительно оказался за переборкой. Пантелеймон вскрыл его, вылил на монеты из вечного пера кровь той бабенки, потом засунул в тайник портсигар с контрактом, привалил его ящиком с золотом и вернул панели на место.

Замечательно-с, – резюмировал Пантелеймон, усаживаясь за стол и удовлетворенно потирая руки.

А теперь, дружище Пантелеймон, если не возражаешь, к делу, – вернул его на грешную землю Сосо. – У меня белые город с минуты на минуту взять могут, а я тут с тобой в игрушки играюсь.

Помилуйте, какие игрушки… – возмутился рыжий черт.

Сосо выставил руку ладонью вперед, призывая его остановиться и не цепляться к словам.

Пантелеймон, мне мало их остановить, мне необходимо их разбить в пух и прах. В пух и прах, – повторил он.

Ну, хорошо. Как скажете. – Все еще дуясь, согласился Пантелеймон. Он расстелил на столе карту. Центральный участок фронта на ней отсутствовал, вместо него зияла дыра. Это была как раз та осьмушка, которую он выдрал, чтобы написать контракт. Но это нисколько не смутило его. – Я соберу их здесь, в районе станции Воропоново. Место удобное. Балочка. – Пояснил он, тыча пальцем в дыру на карте. – А вы, уважаемый Сосо, за ночь подтянете туда всю свою артиллерию. И утром ка-ак… Понятно?

Снарядов у нас маловато, – пожаловался Сосо.