Затворник

– Как будто он сдох.
– подсказал со своей подстилки Коршун - Так это и не удивительно.

– Он и правда, живой был, что ли? Я помню, Клинок еще в Дубраве говорил, что-то про мечи, которые злыдни носят...

– Вот, что: - сказал Рассветник - Пила, да и ты, Хвостворту, подойди-ка сюда.
– подозвал он второго дубравца - Клинок сам про это не в жизнь не расскажет. Но вам для дела может понадобиться, поэтому слушайте:

И Рассветник рассказал Пиле и Хвостворту о большой беде своего названного брата. Говорил он очень коротко, и без многих подробностей, которых Клинок вообще никому не открывал. А если бы у него, Клинка, самого было желание рассказать все как было, то история была бы вот, какая:

4.5 БОЛЬШАЯ БЕДА КЛИНКА

В первые годы княжения Светлого я жил в самом Стреженске, в кузнечьей сотне, недавно вышел из ученичества, и своей мастерской у меня пока не было. Я тогда жил у наставника, прямо в кузнице, там же по привычке и ел, и спал, весь год ходил черный как черт, отмывался только перед поединками. Но на это жаловаться мне было - глупость, потому что мой наставник был - знаменитый на весь Стреженск мастер-клиночник Шмель - любой матерый кузнец, у которого и свой двор, и кузница, и рабы, и тот бы не отказался пожить у него год-другой в ученичестве, где-нибудь под лавкой поспать. Так я и жил - вроде уже готовый мастер, но своей работы пока было немного, так я больше помогал Шмелю, и заодно продолжал у него учиться. Шмель мою работу хвалил, и другие старые мастера тоже. Говорили, что с годами из меня выйдет первейший клиночник. Потом уже, в начале Позорных Лет, я поставил свою мастерскую - не мастерскую, а горнило под крышей на четырех столбах. И от наставника перешел в свой дом - маленький, убогий домишко, но все же свой. Я думал: "лиха беда - начало!" В себя я очень верил, и верил, что всего со временем достигну своими руками. И так, вроде, и шло сначала - скоро большие господа стали и ко мне присылать заказы. Без работы я понемногу перестал сидеть, и уже во всю думал, что вот-вот сломаю мою конуру, и начну на ее месте строить хоромы.

И вот как-то раз ко мне с княжеского двора приезжают, да не абы-кто, а один из колдуновских злыдней.

– Ты - говорят мне - такой-то и такой-то?

– Ну я.
– говорю. А у самого душа в пятки ушла. Шутка ли! Что этому черту полосатому от меня могло понадобиться! А он мне говорит:

– Собирайся. Сейчас поедешь с нами на княжеский двор. Есть для тебя работенка.

У него с подручными уже и конь оседланный для меня стоял на улице. Я удивился, но упираться, ясное дело, не стал. Приехали на княжеский двор, и там меня повели не на людскую сторону, не в мастерские, и понятно, не к самому великому князю за стол. Повели на тот конец двора, про который в Стреженске боялись даже шепотом говорить - туда, где жил Ясноок и вся его шакалья стая.

Там спешились и велели мне идти смотреть здешнюю кузницу. Кто ее строил, и когда - я не знаю, но сразу увидел, что это были не весть, какие умельцы. Я посмотрел, и тут же выложил, что надо поправлять, а что ломать и заново переделывать.

Злыдень тогда сказал, что всех работников, каких я скажу, и сколько надо, сей же час доставят из города. А мне велел обустраиваться - мол, место на дворе мне уже отвели - и не мешкая приниматься за работу. В город отлучаться запретили, разрешили только передать своим весточку, что буду работать для Ясноока. Я уже знал, что после этого, про меня даже спрашивать никто не посмеет.

Работников и правда, тут же привезли - таких же ошарашенных, как я сам. Пришлось мне волей-неволей брать это дело в руки, и начинать распоряжаться. Подгонять, к счастью, никого не требовалось - злыдень, что меня привел, сам за всем следил, и хотя говорил учтиво, но никому даже минуты не давал присесть повалять дурака. Дело с мастерской мы закончили в три недели. Помощников моих отпустили по добру-по здорову, а мне злыдень велел ступать к себе, и готовиться к новой работе.

Я и приготовился: наелся, значит, как следует, и завалился в людской спать. "Будь что будет" - думал.

Только чуть стемнело, меня растолкали и привели в эту самую кузницу. Она, кузница, была пристроена к большому дому, и кроме входа со двора, в ней были еще две двери. Одна в кладовую для всякого барахла, а ко второй злыдень запретил приближаться. И вот привели меня, значит, и велели здесь ждать. Кого, чего ждать - не сказали. Сами все ушли. Ну, я сижу - жду.

Вдруг открывается эта самая запретная дверь, и из нее появляется самолично наш Наимудрейший и Наивсемилостивейший - совсем такой, как Коршун про него рассказывал - облезлый, дрянной старикашка, тощий как камышина. Жаль, я не долго на него любовался, не успел вот наглядеться вволю - едва он зашел, как свет в светильнике померк, и стало темно.

И тут слышу, голос его - мерзкий-премерзкий, кряхтит, шамкает, как старуха.

– Мне - говорит - сказали, что ты искусно куешь клинки. Так?
– он спрашивает. Я говорю:

– Учитель мой иногда меня хвалил, а больше мне нечем похвастаться.

А колдун мне:

– Твоего, мол, учителя я знаю. Шмель известный мастер, но он слишком уж стар, а для моей работы потребуется много сил. Вижу в тебе и силу, и способность к твоему ремеслу. Много ли тебе открыл Шмель?

– Много.
– сказал я без запинки - Он меня такому учил, чего может быть, никто кроме него не знает.

– Теперь меня учить будешь.
– проскрипел тогда колдун.
– Сделаешь из меня клиночника.

Тут я не на шутку испугался, да и удивился. Спрашиваю:

– Как же - говорю - мне тебя учить?

– Как тебя учили, так и ты меня учи.
– ответил Затворник.

А я ему:

– Какой же ты мне даешь срок? Ведь на учение годы уходят.

– Срок тебе - говорит колдун - какой потребуется. Твое дело - знай учи. И начинай сию минуту. Рассказывай.

Собрался я с мыслями немного, ну и стал рассказывать. Начал учить его, с самых первых начал - как жечь уголь, как печь растапливать, как огонь раздувать. Дальше - больше: как молоток с клещами держать в руках, как с молотобойцем за работой разговаривать, как железо подбирать, как нагревать, и дальше, дальше...

Колдун был ученик прямо-таки на диво, какой способный. То ли он колдовством в себе создал такие способности, то ли отроду таким был, только схватывал он быстрей, чем стриж налету - на то, что с другим и правда, заняло бы годы, с ним уходила неделя. Ему раз стоило показать, объяснить, и он уже не переспрашивает, а делает так, как будто всю жизнь простоял у наковальни. В первый раз скажешь - он послушает, да только головой тряхнет - мол, дальше давай. Второй раз сам покажешь, как делать - он опять, тряхнет плешивой башкой. В третий раз сам возьмет молоток и клещи, да так сделает, как я бы сам сделал - кто у знаменитого мастера проучился целые годы, а то и лучше! Месяц еще не прошел, он уже был самым умелым подмастерьем, еще месяц - как будто молодой кузнец! И все ему было мало. Ночи напролет мы с ним работали. Днем я отсыпался. В город меня не отпускали, да и у самого не было бы сил уходить. Прислуга меня чуралась, уже потому, что я к Яснооку ходил по ночам. Все обходили стороной, как чумного, слово боялись сказать. А мне и плевать - без них было тошно!

Я понял, почему Затворник требовал для своей работы много сил - была эта работа страшно тяжкой! К утру я еле-еле ногами передвигал, падал чуть живой на лавку, засыпал и мерещились мне во сне ужасы всякие. Словно уже от того, что просто стоишь с ним рядом, от тебя силы уходят, от его бормотания к полночи уже голова раскалывалась, а еще до рассвета надо было стоять! Так осень прошла, зима прошла.

Никого из знакомых я за все это время не встречал, только через одного доброго человека меня известили, что мой учитель, Шмель-старик, тихо скончался в своем доме в кузнечьем конце. А я даже не посмел отпроситься, проводить его...

Тем временем учеба подошла к концу, и колдун сказал мне, что пришло время начинать настоящую работу. Дал он мне семь дней на отдых, и через семь дней мы с ним снова встретились в его проклятой кузнице.

Сам Ясноок встал на место мастера, меня поставил молотобойцем. Достал откуда-то мешок и вывалил из него целую груду железных колков, каждый - все в засохшей крови по самую шляпу. Куда эти колки перед этим заколачивали, у меня, понятно, и мысли не было спрашивать.

Принялись за работу. Расковали каждый гвоздь в прут, потом стали прутья скручивать меж собой в косу, рубить, снова расковывать и снова скручивать, и снова рубить, и так без конца. Каждый вечер с заходом солнца колдун своими чарами вливал в меня силы, и то мне иной раз не помогало проработать с ним до зари - такая страшная была эта работа! Яснооку и самому, по всей видимости, было нелегко всю ночь торчать возле огня и света, ненавистных ему, но он был - не мне чета. Знай бьет молоточком, да бормочет своим собачьим языком бесовские слова себе под нос - ничего почти было не слыхать, а что слыхать - того не понять. А чего понять - того, клянусь, лучше бы не слышал никогда! Бьет вот так, и бормочет: