Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

В траве перед ним, округлив распахнутые в небо вытаращенные глаза, раскрыв рот, в который уже проникла усеявшая щеку и подбородок муравьиная свора, в закоченевших кистях сжимая комья земли вперемешку с травой, лежал на спине их с Краюхой сегодняшний суровый гость-проезжий. Лоб у него как будто был вымазан чем-то черным. Присмотревшись, Пила понял, что это кожа обуглилась дочерна от сильного ожога.

Теперь он уже совсем ничего не понимал. Ровным счетом ничего.

– Этот к вам приезжал?
– спросил его Рассветник.

Пила кивнул.

– Этот... Этот, но... Он чего?

– Мертвый. Не видишь что ли!
– негромко сказал Клинок, переводя свой недобрый исподлобный взгляд от тела на Пилу.

Пила посмотрел на Клинка, затем

назад, где поодаль стояли Коршун и Вепрь. Все глядели на него, не произнося ни слова, и молчание это было таким же пугающим, как давешние невнятные речи.

– Не он это...
– прошептал Пила, подумав, куда клонят княжьи люди - Не мог Краюха... Не мог он его... Да и зачем ему... Не он...

– Знаем, брат-пильщик.
– прервал Рассветник - Знаем, что не он, об этом и говорить нечего. Только тебе от этого не легче. Брата твоего уже нет в живых.

– Как нет...

– Разбивайте ночлег, друзья. И готовьте обряд.
– Сказал Рассветник во всеуслышание, а затем обернулся снова к Пиле:

– Послушай, Пила. Ты прости, что мы тебе сразу не сказали все, как есть. Мы сами, видишь, думали, что может быть, еще обойдется, только вышло как вышло, и ничего уже не сделать. Твой младший брат умер днем на этом месте, хотя его ноги до сих пор ходят, и глаза глядят...

– Как это?
– удивился Пила.

– Ты Ясноока помнишь, конечно.

– Затворника, что ли? Колдуна в Стреженске?

– Да. Слышал о его подручных, злыднях?

Пила кивнул.

Кто в Горюченском Городище не слышал о залыднях! Хоть они там и не появлялись ни разу, но молва о них разлеталась и далеко. Как они величали друг друга между собой, Пиле никто не сообщал, да никто из простых людей, наверное, и не слышал. Вслух их все называли честными господами, а тайно, вполголоса, от ненависти и тошного бессилия, прозвали злыднями. Были они из всех слуг затворника самыми доверенными - все важнейшие дела колдун поручал только им. И если злыдень появлялся в каком-нибудь ратайском городе, то все уже знали, по чьему поручению он прибыл. Без воли Ясноока они вообще не покидали княжеского двора в Стреженске, а по его приказу добирались в самые отдаленные края, творили его волю и действовали всегда от его имени. На это Ясноок дал своим ближним слугам большую колдовскую силу. Страх перед ними был столь же сильным, как страх перед самим затворником, черным князем ратайской земли.

– Так вот, - продолжал Рассветник - из них, злыдней, один сегодня приехал к вам в городище. Приехал в обличии человека, дух которого он убил много дней назад, а в тело вселился. Теперь то же самое он сделал и с твоим младшим братом, вселился в него, а старое обличие, пустое мертвое тело, бросил здесь. Понимаешь?

– Понимаю.
– сказал Пила - Теперь понимаю.

Что творилось сейчас у него в голове и в сердце - пером не описать.

У него не было никакого доверия к словам этих людей, свалившихся невесть откуда. Да и говорили они вещи небывалые. Между тем мертвым Краюху Пила не видел, представить, что злая колдовская сила истребила в нем дух и завладела телом - не мог, и смерть брата не могла быть для Пилы чем-то очевидным. Однако человек, с которым Краюха уехал утром, лежал здесь бездыханный с выпученными глазами, по следу его шли вооруженные княжеские люди...

И вдобавок звучало имя Ясноока...

Не оставалось уже сомнения - Краюха вляпался во что-то теперь уже действительно страшное - может быть, даже страшнее, чем подрядиться в провожатые к бенахскому разведчику. Но чем было это что-то...

Ощущение не возможной, а уже случившейся беды, пугали парня вдвое больше прежнего. Незнание и непонимание этой беды увеличило ужас в десять раз. Собственная беспомощность - обессиливала: будь у Пилы возможность как-то все исправить, как угодно, хоть самому сложив голову, он бросился бы, не размышляя. И страх, и тоска по родичу уступили бы место немедленному действию для его спасения. Тогда и задумываться было бы не о чем - руки сами бы взяли бы верх над головой...

Но нечего было сделать. От этой бесполезности самого себя, и тело отказывалось двигаться, и разум словно заволокла муть.

И если бы в этот первый миг, вдобавок ко всему несчастью, Пиле пришло бы в голову уже промелькнувшее сегодня ощущение - то которое полностью он почувствует завтра - чувство его собственной вины во всей беде... Тогда рассудок Пилы мог бы и вовсе не устоять...

Смеркалось. Витязи осмотрели как следует окрестности, разожгли костер, сварили в котелке кашу, съели ее с сухарями и с салом, выпили по пол кружки вина и готовились устраиваться на ночь. Пила все это время сидел на одном месте, не проронил ни слова и к еде не притронулся. Сейчас он, также молча, сидел и смотрел на горящий огонь. Ни на что вокруг он не обращал внимания, разве что изредка прихлопывал на шее или на лице особо болючего комара. Не заметил он и как четверо его новых знакомых расположились около костра кружком.

– Эй, парень! Слышишь?
– будто от сна одернул его Коршун.

– Что?
– тихо сказал Пила.

– Не спи. Сейчас будем обряд совершать.

Слева от Пилы сидел Рассветник, дальше - Вепрь, Клинок, и справа - Коршун. В руках у Рассветника Пила увидел большую, на три четверти наполненную чем-то деревянную кружку. Рассветник держал ее перед собой, бережно обхватив обеими ладонями и заглядывая внутрь. Все наблюдали за ним внимательно и слегка напряженно.

– Начнем.
– сказал наконец Рассветник, окинул всех взглядом последний раз, и снова повернувшись к своей кружке, заговорил:

– Человек, живая душа! Ты, неупокоенный, скорбящий, до срока преданный смерти, принужденный скитаться, искать себе пристанища и не найти, пока не истечет время, отпущенное тебе на белом свете! Ты, принужденный бессловно, бесслезно скорбеть о своей гибели! Мы принуждены вместе с тобой скорбеть о твоей гибели. Мы твои братья - по отцу, вечному небу, по матери - сырой земле, по всему человеческому роду! Один отец у нас с тобой, одна мать у нас с тобой, одна печаль у нас с тобой, один враг у нас с тобой! Как мы скорбим о твоей беде, как земля и небо скорбят о твоей беде, так ты опечалься нашей бедой! Встань на нашу защиту, чтобы мы рассчитались за нашу с тобой обиду, за вину перед землей и небом, за вину перед всем нашим родом! Кровью, пролитой без вины, укрой нас от колдовского взора, чтобы твоему врагу, врагу нашему, врагу земли и небес, мы были невидимы, чтобы мы были ему неслышны. Чтобы он нас не слышал, когда будем рядом, и не видел, когда приблизимся к нему. Тогда наш враг ответит и за твои, и за наши обиды, и за всех убитых им, и за всех живых, которых обидел, за вину пред небом и пред землей! В том надейся на нас, а мы на тебя надеемся, как на верного брата!

Сказав так, Рассветник выпил из кружки глоток и передал Вепрю.

– Да будет так!
– сказал Вепрь, выпил и передал Клинку

– Да будет так!
– повторили то же Клинок и Коршун. Потом Коршун протянул кружку Пиле.

– Скажи, и пей до дна.

– Да будет так...

Приторно-сладкая терпкая едкость окатила Пиле глотку, засвербила, защекотала в ноздрях. Теплом прошла по горлу и растеклась по груди, по животу. Коршун и Клинок поднялись с земли. Рассветник взял у Пилы кружку. Обряд закончился.

– Вино?
– спросил Пила.

– Да. Вино и кровь.
– ответил ему Вепрь. В речи его звучал сильный говор - странный, совсем незнакомый Пиле.

– Как кровь? Чья?

– Человека, который был для злыдня его телом. Рассветник добыл кровь из жилы мертвого, и добавил кровь к вину. Злыдень убил этого человека давно, а теперь его кровь послужит нам укрытием против колдовского глаза. А теперь, горожанин, будем ложиться ночевать.

После, когда уже стемнело совсем, когда доели остатки ужина и выпили остатки вина, когда решили кому за кем стоять в карауле, и устраивались под плащами и покрывалами, Рассветник сказал:

Поделиться с друзьями: