Затворник

Хвостворту спешно открыл глаза и приподнялся. Прямо в лицо ему сияло во всю силу взошедшее солнце. Видать, ночную смену караулов проморгали. О подъеме почему-то приказывает не Беркут, он сидит на своем месте, почти напротив Хвоста, злобно зыркая глазами по сторонам, похоже сам только что разбуженный. Всем распоряжается незнакомый долговязый парень в лисьей шапке на затылок. Он вальяжно прохаживается взад-вперед возле кострища посредине лагеря, помахивая топориком и пиная ногами еще не разбуженных дубравцев.

– Поднимайся, парша стреженская!

– Мы не стреженские, мы дубравские...
– пробормотал, поднимаясь, Царапина. Тут же кто-то сзади неразмашисто, но веско стукнул его обухом по макушке. Царапина простонал, и обхватив голову, снова опустился на землю.

– Ну?
– нахально взвизгнул тот, что в середине - Кто тут еще не стреженский?

Хвоста кольнуло в спину что-то острое, очень больно и кажется, до крови. Понимая, наконец, что творится кругом, он встал с плащей. Вокруг лагеря толпились или проходили в круг вооруженные люди, одеждой - кто похожие на дубравских бояр, а кто - и не очень. У иных на головах были высокие тупоконечные шапки с подвернутыми кверху полями, на других - колпаки с длинными наушниками, завязанными от холода под подбородком. У сермяг, накинутых поверх броней, почти до земли свисали распоротые в локте рукава. Побрякивали железные пластины, кольца и пряжки. Скулили огромные лохматые псы на поводках у вожатых - скулили чуть слышно, но жадно и нетерпеливо. Видно хотели жрать, а угощение лежало тут же у ног, заспанное, растерянное и беспомощное... Слышалась повсюду ратайская речь, но говор был чужой.

– Ну, попались, друзья!
– прошептал кто-то рядом - Захребетники, волк их возьми!

Пленников подняли, обезоружили и согнали в кучу. Забрали еду, одеяла, плащи, шкуры, котлы. Забрали все ремни и пояса. У кого из бояр были на себе перстни, кошели или ожерелья - все заставили снять. Всю добычу подороже загорцы тут же надевали на себя, либо распихивали по сумкам и пазухам. Остальное связали в тюки, погрузили на дубравских коней, и повели лошадей, вместе с пленными, вереницей через лес.

– Кто прозевал? Кого мы должны за такое доброе утро поблагодарить?- спросил Хвостворту шедшего перед ним Селезня.

– Люди Ладони стояли, кто-то из них значит. Да вон и они - Болячка и Репей, глянь налево!

Хвост обернулся и увидел, чуть в стороне от тропы, тела двух товарищей, карауливших ночью. Одежду с обоих уже успели стащить. Рассмотреть мертвых, чтобы понять, как и чем их убили, Хвостворту не успел - шаг сбавить не давали ни на миг.

– Проспали, видать.
– сказал ему Селезень.
– Хочешь, отблагодари их теперь.

– Их теперь хоть заблагодарись - сказал Хвостворту - Толку не будет. Да может, и не проспали, раз их прирезали. Так бы - могли как нас теперь, взять тепленькими, да гнать...

– А не Царапину ли нам поблагодарить?
– спросил Тунганыч, выросший в Новой Дубраве сын пленника-степняка.
– Он последний пришел, он и привел за собой хвост!

– Мог и не он.
– сказал Селезень - давно тут стояли, и много успели нашуметь...

– Эй! Скажи пусть молчат!
– по-бенахски крикнул шагавший поодаль воин псарю, который вел в поводках двух собак.

– Взять!
– приказал захребетник. Кобелища размером с телят ощерили клыкастые пасти, и глухо рыча кинулись на Хвостворту. Тот с испугу отшатнулся в сторону, но вожатый держал поводки крепко.

– Рядом!
– скомандовал он, и псы тотчас заняли свои места, и шли дальше смирно, словно те же телята.
– Ты! Боярин велит тебе хайло закрыть!

"Без тебя, придурка, знаю, что там твой ведьмин боярин крякает!" - зло подумал Хвостворту. За три года на войне он хорошо освоил бенахскую речь. Поэтому, и еще за редкую удаль, его даже отряжали на особенные опасные задания - Хвост с несколькими другими сорвиголовами переодевались в бенахскую одежду, и проникали в поселения, а то даже в воинские лагеря. Там они, прикинувшись бенахами или захребетскими, свободно, не таясь, бродили, сидели в трактирах, болтали с врагами о всякой всячине, пили с ними вино и метали кости, разузнавая между болтовней нужные сведения. Тут как раз сослужила службу Хвосту его шепелявость - дубравского говора за ней было почти невозможно разобрать.

В отряде, захватившем добытчиков, было человек сто или сто двадцать. Из них бенахов оказалось десятка три, не больше. Остальные - захребетники и незнакомцы. Среди последних попадались такие диковинные господа, которых бывалый Хвост видел впервые. Недалеко от него, по правую сторону, шли двое в пестрых безрукавых рубахах поверх лат, оба гладко выбритые. На широких кожаных ремнях с увесистыми пряжками висели мечи - на целую ладонь длиннее ратайских или бенахских. У одного, толстощекого и широкоплечего, на голове был шлем, схожий с днищем от ведра. Второй иноземец - повыше и худощавее, рыжеволосый и рыжебровый, несмотря на утреннюю сырую прохладу, шел с непокрытой головой. Щекастый что-то рассказывал на своем незнакомском языке. Говорил он быстро, весело и с жаром, а рыжий в ответ скалил огромные желтые зубы, развязано кивал башкой, и временами отвечал что-то, так же непонятно. На пленников эти двое вовсе не смотрели, словно дела никакого у них тут не было.

"Эти, видимо, из тех самых незнакомцев, про которых Царапина вчера рассказывал - думал Хвостворту - Какой леший их сюда занес!"

Дела у короля шли плохо. От собственной его рати, за пять лет сражений, остались почти что одни знамена. Бенахские князья, совсем не желавшие смерти в бесплодной войне, и видевшие бессилие короля их принудить, запирались в своих родовых замках. "Война добрая, когда идешь в землю врага, берешь там добычу, дань и пленников, и возвращаешься целый назад. А если защищаешь подданных короля, не можешь взять в их селениях ни добычи, ни дани, ни пленников, а вернешься назад или нет - неизвестно, то добрая ли такая война?" - говорили господа. Горожане, уже отдавшие на войну много денег и людей, встречали королевских посланников неприветливо, говорили им о бедности и скудности, и провожали без людей и без денег. "Раньше мы жили в покое, и богатели от торговли с ратаями, для чего нам умирать и разоряться от войны с ними? Чтобы его величеству прибавилось подданных?" - так рассуждали городские отцы на совещаниях.

Только захребетники, боявшиеся княжеской мести, твердо стояли за продолжение войны. Но даже вкупе с их ополчением сил у короля было недостаточно. Поэтому, откуда мог, он доставал серебро (добрую половину которого собирали всей землей те же захребетники) чтобы нанимать войско и закупать оружие в закатных странах.

Прошагав чуть ли не пол-перехода, вереница пленных и их пленителей выбралась из леса на широкое ровное место. Здесь их ждали коноводы с привязанными лошадьми под седлами, возницы на телегах, охрана и обозные. Всего - еще сотня человек при полусотне коней, и десяток повозок. Здесь пленных обыскали снова, на этот раз - еще тщательнее, забрали все сколько-нибудь годное, даже одежду и сапоги, у кого были получше. Взамен позволили обмотаться и обвязаться всяким тряпьем. С Хвоста сняли его кожаные чеботы и меховые пимы, а взамен подарили кусок рогожи. Хвостворту разорвал это чудо надвое и перевязал поверх портянок. За свой неновый, но добротный полушубок он получил драную-передраную лохмотину. Такую ветхую, словно она год лежала в сенях и об нее вытирали ноги. Но и этому приходилось радоваться - вместо шапки он вообще получил на голову одно Вечное Небо. На сани рассадили знатных пленников и сложили добычу. К другим привязали цепочками остальных "стреженцев" - так захребетники и бенахи стали в войну называть без разбору всех ратаев "с той стороны" Сами победители рассаживались в седла. Двум незнакомцам, примеченным Хвостом, слуги спешно подвели иноходцев. На ломаном бенахском рыжий объяснился со старшинами отряда, сетовал что "никакого подходящего события не случилось"

"Мечом он не вволю намахался, хорек ниоткудашный!
– зло подумал Хвостворту - Ну подожди, наши придут - будет тебе такое подходящее событие! Радуйся тогда, если ноги унесешь за свои семь морей!"

После рыжий, вместе с толстомордым товарищем и большей частью прочих всадников укатили прочь, с ними увезли в повозках и больших дубравских бояр, угнали коней. Остальных пленников снова выстроили в колонну и медленно повели вслед отбывшим господам.

Солнце, светившее с утра, теперь спряталось за сплошным светло-серым облачным пологом. На голых деревьях сомнища ворон сокрушали воздух надрывным карканьем. Скоро ратаи выбрались на широкое картофельное поле, без трав и кустов, и земля под ногами превратилась в вязкую липучую грязь, вперемешку с частыми лужами мутной воды. Зачавкали, захлюпали по жиже обмотками. Селезень увяз сапогом, и выдернул его наружу без подметки, достать и подвязать подошву охранники не дали времени - так и потопал дальше в одном сапоге. Другой дубравец оставил на поле башмак целиком.

Миновали поле, миновали межевые кусты, которыми захребетники обсаживали наделы по примеру бенахов, другое поле и другую межу. Шли все дальше и дальше.

Показались неподалеку полдюжины землянок рядом с большим пепелищем - то ли сюда из гор уже приходили "стреженцы", то ли искал себе пропитания какой-нибудь отбившийся от войска бенахский отряд. Из-под земли тут же высыпали, посмотреть шествие, все жители - сплошь дети, старики и старухи, но дальше пары шагов никто не решился отойти от жилища.