Затылоглазие демиургынизма

Глеб Федосеич написал заявление о приеме его и дочери в колхоз. Подписи поставили. И тут совсем неожиданно поднялась новая буча. Кому-то из памятливых насмешливых стариков пришло в голову для смеху подзудить ярого колхозного активиста Авдюху Ключева. Возьми да и выскажи на полном серьезе: ''Вот, Авдей Федорович, выслали вы в двадцать девятом на берег ледяного моря под белую волну кузнецов Галибихиных, а теперь в колхоз их принимать будешь, поди ведь проголосуешь, греќхи свои тем и замолишь. Авдюха взбеленился: "Не быть тому, не место бывшим мироедам недобитым в колхозе". Написал гневную жалобу на председателя и парторга, как неразоблаченных в свое время подкулачников. Но в райкоме секретарь Сухов ему объяснил, что прием в колхоз общим со-бранием решается.

На собрании Авдюху-Активиста осмеяли, не щадя его "заслуг". "Не активничал бы как бес, не зорил село, не позорил хороших людей, не кулачил, так и жили бы теперь по-людски". Мужики по-своему насмешничали: " Чего тебе теперь, Авдюха, противиться-то? Под твое начало доярки, мать с дочерью придут. Ты их и сделаешь пролетариями. А захочешь так и снова упечешь под белую волну".

Старик Соколов Яков Филиппович пресек, как он потом сказал, "казни непримиримого активиста". Чего душу человеку травить прошлыми грехами. А собранию сказал:

— Мы хороших работников в колхоз принимаем. Глеба-то Федосеича, мехаќника-кузнеца инженерного склада кто не знает. Всей семьей своей идет в колхоз.

Глеба Федосеича и дочь его Ольгу Глебовну с детьми — Леной, Костей и малолетним Сашей приняли в колхоз.

Позже собрания и как заявили языкастые бабы, такого "отлупа" Авдюха-Активист заболел. От должности заведования фермой отказался. К Старику Соколову Якову Филипповичу, парторгу колхоза пришел с покаянием. Так и сказал: "Каюсь вот, Филиппыч, перед тобой. Тебя, знать сила оберегает праведная, а я вот в темноте застрял, лукавый меня одолел". Коммунист во Христе ему ответил: "Мне известно было, что ты покаешься. Выглянешь и потянешься из тьмы своей к свету небесному. У каждого человека своя доля и ее нельзя его лишать".

И потом сказал как в обычном разговоре уже о сегодняшнем дне:

— Мы по-своему жизнь ладили, Авдей Федорович. — И посочувствовал старому коммунисту с Гражданской воины: — Все ведь хотели переделать к лучшему. А жизнь вот, не переделывается, а идет уложенным ей путем. Этого-то и трудно нам, скорым на слове все совершать, и не понять было самих себя. И теперь еще не понять тем, кто вожжи в руках держит, как это им кажется управляет. А на самом-то деле перечит ей, жизни-то праведной.

Большесельскую ферму Павел Семенович возложил на Агашу Лестенькову. Они с Верой переехали в отремонтированные колхозом новые дома в Больќшом селе. Глеб Фелосеич со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем с колхозными плотниками возвели стены и дома Деда Галибихина. Он стал чем-то похож на прежний дом кузнецов Галибихиных. Кровельщиков Глеб сам нанял. Дочка с детьми переехала из Хибин. Двухлетнего внука Сашу Глеб Федосеевич усыновил. Хотел, чтобы в родном селе возродилась фамиќлия кузнецов Галибихиных. Лена и Костя — дети погибшего на фронте солдата Кринова и должны оставаться Криновыми. От них и пойдет новый род ветќви Галибихиных.

Но разговоры все же выползали из каких-то потайных нор: председатеќль с парторгом пригрели-таки буржуя. И не случайно: сами из таких. Секретарь райкома — "Первый", вроде бы как в шутку сказал дедушке:

— Собираете потерянную рать, Данило Игнатьич!?

— Бывшее убыло, товарищ секретарь, — давая понять, что и "Первый" клюет на такие разговорчики. — А в мастеровом и трудолюбивом крестьянском люде ныне деревня пуще всего нуждается. Без них и зимогорью непоќвадно: холодно и голодно.

Как в весеннее половодье при заторе в узкой месте реки — стоит шевеќльнуться одной льдине, как тут же, дрогнув, порушится и весь затор… Пришла и Старику Соколову Якову Филипповичу, как он сказал, блажь в голову, перебраться в Большое село. Место приглядел по соседству с Глебом Федосеичем на освободившемся пустыре.

Дом Якова Филипповича, говорили Старовера, оставался единственным, можно сказать уже в бывшей Сухерке. И жена, Марфенька, упрашивала переќехать: в магазин за версты ходи, а там все под боком. И сын писал из Москвы, советуя переехать, перебраться к людям поближе.

Уполномоченные уже давно подсмеивались над Стариком Соколовым Яковом Филипповичем, называя его парторгом на отшибе"… изредка появлявшееся большое на-чальство тоже с усмешкой спрашивало: "Что это за торчок среди поля?" Эмтеэсовские трактористы "староверский скит" распахали. Даже промежуќток между палисадником и колодцем плугами разодрали. Каждую весну приходилось заново протаптывать тропку от дома к большаку. Подќ вести что — дожидайся осени, когда поля уберут. Проехать по живому полю — грех незамолимый.

Старику Соколову Якову Филипповичу, не изжившему вконец "староверские замашки", не больно хотелось расставаться со своей волей и обжитым уютом. Все прилажено, под рукой, просторно, не на глазах у завистливого люда. И овчину выделать в сарайчике, и с иглой за шубой спокойно посиќдеть на досуге на широком столе. Чего греха таить — и заграницу молча послушать. Правды-то иной раз и больше оттуда, чем от своих сладких посулов… Но понимал — подошла пора покинуть "староверскую крепость". Противиться больше нельзя — парторг… Будто о беде вселенской, стихии небесной, высказал дедушке, принимая рассудком словно "кару Божию":

— Староверу-то каково свой скит покидать без велю и желания. Тут все руками праотцов перетерто. Будто изгнание тебе от силы неправедной нашло. Что же это мы в уменьшение свое на волю свою петлю накидываем. Ох-хо-хо, в рот те уши! И сам не поймешь, и другим не объяснишь, что делаем. И не делать нельзя. Петля-то на твоей шее, охотников затянуть ее хоть отбавляй.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

К дедушке зачастили за справками на паспорта. Уезжали не только из Большого села и других деревенек, но и из Мохова. И не одна молодежь, а и семейные. Велика Русь, много места в ней и много больших дел. И каждое дело наперед другого должно свершиться… Дедушка-председатель увещевал: "В своем доме самим надо жизнь ладить, а не бежать очертя голову незнамо куда. У себя ладно и в миру порядок. От худа уходить, к худу и придешь, и в то же время дедушка-крестьянин негодоќвал и сердился на себя, не по воле попавшего в начальство — в эти самые демиургыны… Чего пустыми посулали людям голову морочить, нет у тебя божьего права кого-то возле себя удерживать. И странное дело, получив паспорта, уезжающие винились перед дедушкой-крестьянином: "И хотелось бы, Данило Игнатьич, остаться дома, но что поделаешь. С коровой мочи нет вожжаться, а без коровы мужику не прожить!" Молодые — те уезжали молча, будто из-под стражи уходили, радуясь свободе. Знали — работа найдется. В городах все мужицкими руками испокон веку вершилось, а теперь особенно. Это даже начинало уже и сердить деревенский люд. Все летит как в прорву — деревни оголяются. Даже для Николаевсой и Сибирских дорог меньше мужиков требовалось, а строились они не дольше нынешних. Там не скопом людей на разные сооружения бросали, а надзор знающих люќдей был.

Леонид Смирнов призвался в Армию. И мать довольна была, что отслужит так может и нет вернуться в колхоз. Колька, брат Леньки, после десятилетки пришел к дедушке за справкой на паспорт.

— Куда, Коля метишь? — спросил дедушка.

— Учиться бы дальше, — ответил Николай, — да как прожить?.. Мать и так намаялась, самой бы промаяться. На стройку пойду, не выбрал еще. Много вербовщиков ходит.

— Может, пойдешь в училище комбайнеров- трактористов, — сказал дедушка. — Новое открывается с широким профилем. Работа в эмтеэс не хуже, чем в городе или в лесу. Потянет и тебя, Коля к крестьянству. С дедом Галибихиным ферму механизировали. Он имеет опыт заводской работы, а в деревню свою и дочь с ребятами вернул. Жила у него крестьянская. На таких Русь вот и воскресится.

Колька колебался, сказал, что и мать советует трактористом.

Дедушка велел ему зайти через денек-два. Справку и выдаст.

— Да в общем, Коля, чего тянуть, — сказал дедушка будто по чьей подќ сказке, — получай и сейчас. И тут же написал: — Вот и бери, со справќ кой в кармане и думай…

Колька пошел в училище комбайнеров-трактористов, открывшееся в небольшом городке неподалеку, верстах в тридцати от Мохова.

Некоторых парней и девчат, да и пожилых, дедушка отговаривать не пытался. Надумал, так что же и поезжай, куда надумал. Он жил верой в то, что время выправит ухабистые зигзаги деревни. Сначала люд из деревень отсеется. Но потом будет возвращаться, но тот, кто по складу души хлебопашец-сеятель, а не на дуде игрец. Считал, что уход крестьян из деревень худо и для города, и для всей державы. Даже это и опасно. Корни природные народа рвутся. Человек вроде бы уже без своей роќдовой основы. Слепая погоня за количеством рабочего класса, вроде как державной силы. А на чем этой силе держаться, если теряется род, корни которого только и могут накрепко укрепиться в отчем пределе. А так бы на местах деревенские таланты толкало к овладению по своему техникой и рождало новые отечеству таланты. А когда мастер или пахарь без своей головы и без опоры под ногами — худа и жди.