Заведение
Шрифт:
— Бери выше! Не продюсер, темнота, а генеральный директор. Это тебе не просто актёр, зачисленный в штат!
— А ты сама в штате?
— Все мы, то есть люди, делающие программу, штатные работники радиостанции с почасовой оплатой. Все до единого, даже музыкант Шуберат–хан. Знаешь, ведь он из местных, работает на станции давно и может выполнять любую работу. Конечно, основной его инструмент — саранги [35] , но он и за диктора может, и за радиотехника, и даже за осветителя — словом, мастер на все руки!
35
Саранги —
Ученая дама не поверила. Она была уверена, что Рева попросту завидует ей.
Вдруг Реву точно осенило.
— Ты с ним долго общалась? — выразительно взглянув на неё, спросила Рева.
— Почему бы мне с ним не поговорить?.. Ты что-то недоговариваешь, Рева. Нехорошо скрытничать перед подругой! А вдруг в разговоре с ним я что-нибудь сболтну невпопад — ты же сама обижаться будешь.
— Ну если уж тебе так интересно, скажу, — промолвила Рева. — Но только ему — ни слова… Дело в том, что Моди — женолюб, каких мало. Все об этом знают.
— Неужели? А на вид такой простодушный, ну прямо как ребенок.
— Ребенок! Скажешь тоже! Этому ребенку и в аду места не найдётся. Ты знаешь, Рама, сейчас у него пять любовниц, и каждая уверена, что она — его единственная женщина… зеница ока.
Рама расхохоталась:
— Тебе, Рева, следовало стать поэтессой.
— А ты не смейся… Если описать все любовные похождения Моди, получился бы огромный роман… целая эпопея!
— Так за чем стало? Взяла бы и написала… Вот напишешь и станешь великой писательницей.
— Ну что ты, Рама, где уж мне! Эту честь я уступаю тебе.
— Ха–ха–ха! — пуще прежнего заливается Рама.
И только тут до Ревы — как всегда, с большим опозданием — доходит: да ведь Рама Нигам явно неравнодушна к Братцу Лалу. Ну что ж, придется выкручиваться. Напоследок надо сказать о Моди что-нибудь лестное.
— Неужели все пятеро его дам работают на радиостанции?
— Конечно! Готовят программы. Ну, как ты теперь.
— Смотри, Рева, обижусь.
— Мне смотреть нечего. Ты лучше сама смотри! Вместо того чтобы ссориться, лучше заказала бы сладости.
Неужели ученая дама закажет сладости? При её-то скупости?
В комнату шумно вваливаются взволнованные Патнешвари и Сипра Маджумдар:
— Слыхали? Дороти-то, Дороти… замуж вышла.
— Дороти? Наша Дороти — и вдруг замужем? Поразительно!
— Поэтому, наверно, и отпуск взяла?
— За кого хоть вышла? Муж-то откуда?
— За железнодорожника… А родом он из города Гая.
— Вот это здорово! Жена — в Банкипуре, муж — в Гая, а дети, наверно, родятся на свет в Моголсарае?
Все смеются.
— Ну что ж, — весело продолжает Рева, — за такую новость хозяйке не грех бы и угощение выставить.
Рева подходит к двери.
— Рамрати, а Рамрати! Тебя госпожа Нигам зовёт!
Ученой даме волей–неволей приходится раскошелиться.
— Вот тебе пять рупий, — небрежно протягивает она бумажку вошедшей Рамратии. — Купишь на все сладостей. И ещё соленого печенья — специально для госпожи Вармы.
Рамратия хмуро удаляется.
— Ну что ж, Рева, каждому свое. А вдруг и для тебя кто-то найдётся? Бедняга учится в Джамшедпуре, а тут сиди каждый вечер перед микрофоном: «Внимание… Внимание! Говорит радиостанция Патны!» Что скажешь?
—
Если случится такое, Лы ещё раз угостишь меня, правда? Сладости тогда будет покупать Братец Лал.Патнешвари и Сипра Маджумдар удивленно переглядываются: что ещё за Братец Лал?
Не прошло и четверти часа, как о замужестве Дороти знало все общежитие.
— Нынче, кажись, у тех, на втором этаже, свадьба, — глядя в окно, комментирует Джанки. — Смотри-ка, Рамратия целую корзину всякой снеди потащила.
Кунти ходит хмурая. Тут поневоле будешь хмуриться: пошла было к мэм–сахиб жаловаться, а та даже слушать её не стала. Рукмини, единственный человек, с которым она могла бы отвести душу, на выходные укатила домой. Кунти одна сидит в четырех стенах, из комнаты глаз не кажет. За целый день она про себя всем косточки перемыть успела, а прослышав о свадьбе, решила злорадно: ну и черт с вами, танцуйте, веселитесь. Там сладостями оделяют, может, и вам перепадет… Чтоб вы все подавились!.. Я и сама тоже… Нет, молчок, никому ни слова. Будет и у нас свадьба. Вы глазам не поверите.
Джанки негромко смеется: подумать только, за неделю ни словом с Кунти не перекинулась.
— Эй, ты… воительница! — заглядывая в дверь, миролюбиво говорит она. — На меня-то за что сердишься?
У Кунти уже сидит Тара Дэви, забежала вроде бы на минутку, проведать. На самом же деле явилась прощупать, чем дышит Кунти, да передать, что сказал личный секретарь мэм–сахиб. Дело тонкое — посоветоваться надо бы. А тут ещё Джанки принесло, это уж вовсе некстати. Ненадёжный она человек, и вашим и нашим хочет быть милой. Знаем мы таких!
— А наше начальство уж очень Вибхавти стало выделять: по душе, видно, пришлась, — как ни в чем не бывало продолжает Джанки, заходя в комнату. — Сегодня даже чаем её угощала.
— А как тебе нравится Гаури? — подхватывает Тара Дэви. — Рыбу с винегретом у начальства жрала!
Самой Кунти Сукхмай Гхош, личный секретарь мэм-сахиб, тоже кое-что сообщил. Но об этом она пока помолчит, так будет лучше.
— Мэм–сахиб едет в Дели, — хмуро бросает Кунти. — Сначала в Дели, потом в Бомбей… Словом, уезжает на целый месяц.
— Значит, этот месяц всеми делами заправлять будет наша Бэла?
— Нет, тебе поручит! — хмуро усмехается Кунти.
— А кто она, наша начальница-то, — незамужняя, вдова или, может, ещё кто?
— И не замужем, и не вдова, а всегда — молодуха.
Лёгкий смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.
— Болтают, будто девица, что живёт здесь… ну, как её… вот память проклятая… Да, вспомнила, Аннапурна… будто эта самая Аннапурна — родная дочь ей.
— Вот тебе и скромница недотрога!
— Она только за другими следить горазда!
— В своем-то глазу…
— А может, враньё? Чего не наговорят по злобе-то…
— Может, и враньё… Попробуй проверь!
Снова смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.
— А ты разве не замечаешь, как она каждый вечер часа на полтора куда-то исчезает? — громко произносит Тара.
— Вечером, слыхала я, ходит она в какой-то ашрам, — откликается Джанки. — Саньяси [36] там живут, Рамратия говорила…
36
Саньяси — странствующий аскет.