Завещание Холкрофта

– Ты не помнишь, как они выглядели?

– Конечно, помню! Одного я в особенности запомнил. Я бы его в толпе сразу узнал. У него…

В трубке раздался грохот.

Пистолетный выстрел!

Послышался звук падающего тела. Кто-то уронил телефон в вестибюле швейцара.

Ноэль бросил трубку, побежал к двери и распахнул ее с такой силой, что дверь стукнулась о висящую на стене коридора гравюру, и стекло разбилось. Ждать лифта времени не было. Он побежал по ступенькам вниз. В мозгу у него все смешалось, он боялся о чем-либо думать и старался лишь сохранить равновесие и не споткнуться. Он добежал до первого этажа и рванул дверь вестибюля.

Он в ужасе воззрился на открывшуюся перед ним сцену. Случилось худшее. Швейцар Джек сидел, откинувшись на спинку стула, из шеи хлестала кровь. Ему прострелили горло.

Он тоже встал на пути. Он собирался опознать одного из людей «Вольфшанце» и за это был убит.

Болдуин, Манфреди… Ни в чем не повинный швейцар. Все мертвы.

«…Все, кто встанет на твоем пути, будут сметены с лица земли… Всякий, кто встанет у тебя на пути, кто попытается отвратить тебя с этого пути, кто попытается ввести тебя в заблуждение… будет уничтожен.

…Как и ты сам, если ты хоть на минуту усомнишься. Или потерпишь неудачу».

Манфреди спрашивал, есть ли у него выбор. Теперь выбора не было.

Со всех сторон его окружала смерть.

Глава 5

Альтина Холкрофт сидела за письменным столом в своем кабинете и с недоумением разглядывала письмо. Ее точеное, костистое лицо – высокие скулы, орлиный нос, широко поставленные глаза и дугообразные брови – казалось столь же величественно невозмутимым, как и ее осанка: даже сидя в кресле, она держалась прямо. Ее тонкие аристократические губы были плотно сжаты, она дышала ровно, хотя каждый вздох и выдох был преувеличенно глубоким. Она читала письмо Генриха Клаузена так, как читают статистический отчет, опровергающий информацию, которая ранее считалась неопровержимой.

На другом конце комнаты у окна стоял Ноэль и смотрел на убегающие к горизонту холмистые лужайки и сады, которые раскинулись вокруг особняка в Бедфорд-Хиллс. Верхушки кустов уже покрыты мешковиной, воздух свеж, и утренние заморозки испещрили еще зеленую траву редкими светло-серебристыми пятнами.

Холкрофт оторвал взгляд от пейзажа за окном и посмотрел на мать, пытаясь подавить чувство страха и мелкую дрожь, охватившую его тело при мысли о происшествиях прошлой ночи. Мать ни в коем случае не должна заметить, в каком он ужасе. Интересно, о чем она сейчас думает, какие воспоминания зароились у нее в голове при виде этих закорючек, написанных чернилами рукой человека, которого она некогда любила, а потом возненавидела. О чем бы она ни думала, для него ее мысли останутся тайной, если она только не решит их высказать. Альтина всегда говорила лишь то, что считала нужным сообщить.

Она, похоже, почувствовала на себе его взгляд и подняла глаза. Но лишь на мгновение – и снова погрузилась в чтение письма, отвлекшись еще раз только для того, чтобы поправить упавшую на лоб прядь аккуратно убранных волос. Ноэль подошел к столу и стал разглядывать книжные полки и фотографии на стене. «Эта комната отражает склад натуры ее владелицы», – подумал он. Здесь уютно, здесь изысканная обстановка, но вместе с тем во всем чувствуется, что хозяйка ведет активный образ жизни. На фотографиях изображены мужчины и женщины верхом на лошадях, во время охоты, на яхтах в штормовом море, на лыжах в горах. Да, несомненно: эта комната принадлежит женщине, но все же здесь витает мужской дух.

Это был рабочий кабинет его матери, ее святилище, где она уединялась для отдохновения и сосредоточенных раздумий. Но эта комната могла бы также стать прибежищем мужчины.

Он сел в кожаное кресло перед письменным столом и прикурил сигарету от золотой зажигалки «Колибри» – прощального подарка юной леди, месяц назад съехавшей с его квартиры. Его рука дрогнула, и он непослушными пальцами сжал зажигалку.

– Ужасная привычка, – заметила Альтина, не отрывая взгляда от письма. – Мне казалось, ты бросил.

– Я уже бросал. Много раз.

– Это сказал Марк Твен. Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее.

Холкрофт нервно заерзал и переменил позу.

– Ты уже в который раз его перечитываешь. Ну, что ты думаешь?

– Я не знаю, что и думать, – сказала Альтина, откладывая письмо в сторону. – Письмо написано им. Это его почерк, его слог. Самодовольство даже в раскаянии.

– Так, значит, ты считаешь, что он все же раскаивается?

– Похоже на то. Во всяком случае, создается такое впечатление. Я бы хотела узнать больше. У меня возникает ряд вопросов, касающихся этого фантастического финансового предприятия. Это просто невероятно.

– Вопросы лишь порождают новые вопросы, мама. Люди в Женеве не хотят, чтобы им задавали какие-либо вопросы.

– Мало ли что они не хотят. Насколько я тебя понимаю, хотя ты был весьма краток, они просят, чтобы ты приостановил свою деятельность, по крайней мере, на полгода, а возможно, и на больший срок.

Ноэль опять почувствовал смущение. Он решил не показывать ей договор, составленный в «Ла Гран банк де Женев». Если же она будет настаивать, он, конечно, покажет ей эти бумаги. Если нет – тем лучше. Чем меньше ей известно, тем лучше. Пусть она держится подальше от людей «Вольфшанце». Он ни на секунду не сомневался, что Альтина может вмешаться.

– Я изложил тебе основную суть дела, – сказал Ноэль.

– Этого я не отрицаю. Я говорю, что ты был излишне краток. Ты говоришь о каком-то человеке из Женевы, но не называешь его имени, ты говоришь о каких-то условиях, о которых очень бегло упоминаешь, говоришь, что речь идет о старших детях людей, чьи имена также остаются втайне. Ты многое недоговариваешь.

– Только ради твоего блага.

– Это звучит снисходительно, а учитывая содержание письма, даже оскорбительно.

– Я не хотел, чтобы у тебя создавалось такое впечатление. – Холкрофт подался вперед. – Они не хотят, чтобы этот банковский счет имел к тебе хоть какое-то отношение. Ты же читала письмо, ты понимаешь, о чем идет речь и кого это касается. Тысячи и тысячи людей, сотни миллионов долларов. Я себе даже представить не могу, кому придет в голову взвалить такую ответственность на тебя. Ты была женой этого человека, ты сказала ему правду, ты бросила его, потому что он отказался тебе поверить. Когда же он наконец осознал, что все сказанное тобой – правда, он сделал то, что сделал. Возможно, до сих пор живы люди, которые способны убить тебя за это. Я не хочу подвергать тебя такой опасности.

– Понятно. – Альтина произнесла какую-то фразу, потом поднялась с кресла и, подойдя к большому окну, выходящему на залив, повторила произнесенные ею слова: – Ты уверен, что именно это обстоятельство беспокоит людей в Женеве?

– Да, он… они… это подразумевали.

– Я подозреваю, что их беспокоит не только это.

– Не только.

– У меня есть еще одно соображение. Сказать?

Ноэль напрягся. Не то чтобы он недооценивал проницательность матери – раньше такого почти не случалось, – но, как обычно, его раздражало, когда она умудрялась формулировать свои догадки прежде, чем он – свои.

– По-моему, это очевидно, – сказал он.

– Ты так считаешь? – Альтина отвернулась от окна и взглянула на него.

– Это же сказано в письме. Если источники этих вкладов станут известны, возникнут проблемы с законом. Кто-то может потребовать вернуть эти вклады, начнутся тяжбы в международном суде.

– Верно. – Мать отвела от него взгляд. – Это, конечно, очевидно. Я поражаюсь, что тебе позволили вообще что-то мне рассказать.

Ноэль выпрямился, подозрительно глядя на мать: ее слова встревожили его.