Завещание каменного века (сборник)

Еще один голос извне:

— Включаю установку принудительной очистки памяти. Подсоедините психоамортизатор.

Слышен щелчок и легкое потрескивание…

Затем начинается рассказ человека, подвергнутого обработке. Перевод внутреннего текста на письменную речь сделан автодешифрующей установкой Маклина.

— Это правда? — недоверчиво переспросил я: мысль о возможности такого чувства не умещалась в моем сознании.

Нейропсихопатолог молчаливо кивнул и настороженно посмотрел мне в глаза.

Я еще раз заглянул в раскрытую книгу с тайной надеждой, что слов, так поразивших меня, не окажется в ней, что это была всего лишь болезненная галлюцинация в моем воспаленном мозгу. Но все буквы были на месте на этой пожелтевшей от ветхости странице:

«Страх — самое сильное из переживаний, какие испытывали люди древности. С установлением ВСБ (всеобщей системы безопасности) чувство страха атрофировалось, так как не стало существовать угрозы внезапной смерти. Поколения людей, живущих в эру Благоденствия, никогда больше не будут испытывать этого проклятого чувства, принижающего человека до уровня животного…» — прочитал я еще раз, хотя статья и без того запечатлелась в сознании.

Профессор Тресбли долгим взглядом профессионального гипнотизера смотрел мне в глаза. Руки его, засунутые в просторные карманы больничного халата, были стиснуты в кулаки — я видел это сквозь полупрозрачную ткань. Блекло-розовый цвет стен и мебели раздражал меня, хоть и считалось, что именно этот цвет действует на пациентов наиболее благотворно и успокаивающе. Тресбли вынул руки из карманов, поднес скрюченные пальцы к моему лицу: у меня возникло ощущение, будто он копошится ими в самых потаенных извивах моего мозга.

— Где вы добыли книгу? — спросил он строго.

— Она была закопана в земле под полом стоянки моей межкосты. Скорее всего она попала туда случайно, когда наш квартал начинали перестраивать, лет двести назад, — объяснил я.

— За каким дьяволом вы лезли под пол?

— Я уронил ключ от межкосты — он провалился в щель.

— Один раз можно было воспользоваться общим транспортом. На другой день изготовили бы новый ключ.

— Но я не подумал, что это приведет к таким последствиям.

— Во всех затруднительных случаях советуйтесь с Автоматическим Доброжелателем. В последующем это предостережет вас от внезапных травм. Хорошо, что вы сами обратились к нам. Хуже было, если бы пришлось вызывать по повестке. Надеюсь, хоть этот последний экземпляр. — Последние слова он прибавил тихо, будто про себя.

Он отвел от меня взгляд и я почувствовал облегчение.

— Это уже третий случай, — произнес он, повертываясь ко мне спиной, и стал рыться в катушках чьей-то памяти, раскиданных на столе. — И все трое пострадавших сами явились к нам без вызова.

— Так я пострадавший?

— Ну, не на столько, чтобы это повлекло опасные последствия, — утешил он меня и, внезапно хлопнув ладонью до столу, обернул ко мне свое внимательное лицо. — И этот том будет уничтожен, — сказал он так, словно это могло интересовать меня.

— Что теперь будет со мной?

— Вас подвергнут очистке памяти на консесте.

— Но я уже очищался однажды, не помню только по какому случаю.

— Было бы странно, если бы вы помнили — консеста работает безотказно. Значит, вас однажды очищали уже?

— Да. Это должно быть отмечено в моих документах.

— Проверим, проверим, — озабоченно пробормотал он, легким щелчком включая дежурный видеоратор.

— Личную карту Джекли Видора — ЖС/742, — затребовал Тресбли.

На гравитационном экране зажглись колонки зеленых и оранжевых цифр — копия моей личной карты. Тресбли внимательно вглядывался. Я тоже. Только я решительно ни черта не понимал в этой арифметике.

— М-да, — сказал он, выключая экран. — Дела… — И снова окинул меня взглядом с головы до пят. Ничем особенным я не выделялся: типичный представитель разумного биоиндивида с планеты Тибия.

— М-да, — машинально повторил он, — вторичному очищению памяти мы не можем подвергнуть вас — опасно для жизни.

— Ну и что, — возразил я. — Мне было бы очень любопытно.

— Для вас, конечно, — согласился он. — Только все равно это невыполнимо: ВСБ автоматически отключит консесту, если вас поместить в нее, а пользоваться психоамортизатором можно только с разрешения правительства — повышенный расход энергии.

— Жаль, — воскликнул я: мне так хотелось хоть однажды испытать настоящий риск.

— Вам придется напрячь силы и постараться забыть все, — сказал он и посмотрел на меня с сочувствием.

Его скорбный и грустный взгляд перекинул мои воспоминания в пору далекого детства. Именно так смотрели на нас старые няни, которые ухаживали за нами в приюте общественного воспитания. Их морщинистые лица тоже были грустны. Это, правда, было только у самых дряхлых нянь, у тех, что родились еще до начала эры Благоденствия; рожденные после были жизнерадостны и беспечны, как крольчихи из приютского питомника. Воспоминания давних детских обид, когда я еще нуждался в чьем-нибудь утешении, пробудились во мне внезапно.

— Скажите, профессор, а вы сами испытывали страх? — спросил я.

Он вздрогнул, тень какого-то смутного давно пережитого чувства скользнула по его лицу, но он тотчас же совладал с собою. И все же я сразу понял — в тот день я был необыкновенно прозорлив — он знал страх. Какое же, должно быть, это сильное чувство, если даже воспоминание о нем способно так взволновать?

— Простите, я задал глупый вопрос, — виновато пробормотал я.

— Ничего, — деланно рассмеялся он и непривычно громким в этом помещении голосом добавил: — Я выпишу вам рецепт таблеток амнезии. Они немного помогут.

Он быстро черкнул несколько слов и, сложив рецепт вдвое, сунул мне в руку. Он вышел проводить меня на крыльцо.

— Прочтите, что написано в рецепте, — почти беззвучно прошептал он.

Устроившись на сидении в своей межкосте, я заглянул в рецепт.

«Приходите ко мне домой сегодня вечером после часа Веселой Зарядки», — прочел я.

Тресбли встретил меня за оградой дачи и показал место, где можно было приткнуть межкосту. Домашний робот-слуга подал нам кофе по-тенбийски и нигаринские сигары.