Завещание с простыми условиями

— Ну, должен же быть какой-то выход!..

Я повернулась к нему и собиралась что-то сказать, как вдруг неизвестно откуда на дороге появилось такси. Оно вынырнуло из темноты, с той стороны, откуда мы пришли.

Я увидела, как глаза Дуганова расширяются от неожиданности и изумления.

Он выпустил меня из объятий, и мы выскочили на дорогу навстречу нежданному подарку судьбы.

Машина, которой мы преградили путь, резко остановилась, и из окошка высунулся угрюмый водитель.

— Сойдите с дороги, — грубо крикнул он, — а то задавлю!

Я рысью метнулась к нему.

— Нам нужно на ту сторону моста, — закричала я, цепляясь за приспущенное стекло передней дверцы, — отвезите нас, пожалуйста!

— На ту сторону не везем, — категорично заявил водитель, — мост разобран.

Еще две соленые капли обожгли ресницы и побежали вслед за первыми.

Неужели совсем ничего нельзя сделать?..

— А в объезд сейчас уже поздно. Там дорога опасная. Я не поеду.

Значит, существует какой-то объезд!

Я вцепилась в дверь мертвой хваткой.

— Пожалуйста, довезите нас в объезд. Пожалуйста! Я вас умоляю!..

Я готова была целовать грязные колеса его машины.

Взгляд человека, сидящего за рулем, стал ледяным. Прозрачные глаза сузились, и он медленно завел двигатель.

— На ту сторону не везем.

Дуганов, вывернув карманы, достал оттуда смятые тысячные купюры — штук семь.

— Вот, возьмите все! — попытался он сунуть бумажки шоферу.

Тот презрительно отшвырнул деньги, и они разлетелись по дороге.

Евро! — вспомнила я.

И бросилась за отъезжающей машиной.

— Я заплачу больше! Намного больше! — зашлась я в надрывном крике.

Он приостановился, смерил меня взглядом — платье до пят и наброшенную поверх него старую куртку — и усмехнулся, так, что дрожь пробежала по моей спине.

— У вас нет таких денег.

— Есть! — выкрикнула я и, открыв баул, вытащила с его дна несколько пачек и кинула через окно ему под ноги.

Подернутые мутной пеленой глаза водителя сверкнули алчным блеском. Он секунду поколебался, потом, озираясь, спросил:

— Сколько еще есть?

— Полтора миллиона! — умоляюще заверила я, забираясь вместе с баулом в машину. Рядом поместился Дуганов.

— Хорошо, — бросив хищный взгляд на пачки, валяющиеся под ногами, наконец, решился таксист, и машина бросилась вперед через кладбище, прямо к стоящему стеной лесу, — бросай деньги!

Одну за другой, я кидала вперед пачки. Одна попала в лобовое стекло; бумага, скрепляющая купюры, треснула, и деньги веером рассыпались по всему салону.

По удовлетворенному вздоху таксиста я поняла, что ему это очень нравится.

Едва не сшибая кресты, такси летело по узкой змеящейся тропинке через кладбище и, наконец, с размаху ворвалось в непроходимую стену леса. Под колесами затрещали сухие ветки. Сквозь стекло не было видно никакого просвета, но водитель уверенно вел машину — видимо, этот путь был ему знаком. Я вцепилась в руку Дуганова, нервно перебирая его вспотевшие пальцы. Мы ехали очень долго, протискиваясь сквозь плотно стоящие в темноте деревья; их суковатые ветки царапали стекла и, казалось, хотели ворваться внутрь и выкинуть нас из отчаянно мчавшейся машины…

Наконец, впереди замаячило какое-то светлое пятно. Оно стало приближаться, расширяться, и я увидела, что этот восходящий поток света летит мне прямо в лицо. И от страха зажмурила глаза что есть силы…

Машина споткнулась об этот наплывающий свет, налетела на него, как на незримую преграду, раздался грохот, затем легкий звон — и я ощутила стремительный полет сквозь мягкое сияющее зеркальное облако.

…Я открыла глаза, и их тут же, до глубины зрачков заполнил свет ноябрьского солнца, живой и теплый. Впереди высилось знакомое здание почты, на крыше ее сидели голуби, а сама крыша золотилась в ярких лучах.

Я сидела на остановке «Улица Некрасова» и держала за руку щурящегося Дуганова.

Рядом стоял расстегнутый челночный баул, голубой, с белыми и красными полосками.

Дуганов посмотрел на меня, и я как будто вошла в его глаза — синие, светлые, схожие с озерной гладью, а на дне их таился смех.

И тут же он выплеснулся наружу. Дуганов засмеялся — счастливо, как смеются только влюбленные и дети.

Что-то защекотало мне горло — и изнутри волной вырвался такой же смех, взрывной и яркий, разбивая накопленную за эти дни тоску и горечь. Отголоски его сливались и летели вверх, к самому небу, чтобы отразиться оттуда игривым и ласковым светом.

Маленькая квартира встретила нас небывалым покоем и уютом — забытым за эти долгие дни, показавшиеся десятилетием. На плите стоял чайник с кипяченой водой. На тарелке увядал бутерброд с сыром. А в окно спальни приветливо стучалась желтая береза.

И заливистой трелью раздался звонок телефона.

— Марта! — жизнерадостно закричала мама. — Наконец-то. Тебе вообще невозможно дозвониться! Где ты пропадаешь?!. Ну, поздравляю, именинница! Знаешь что — на Рождество мы ждем тебя у себя в гостях. Хоакин на этом решительно настаивает. И скажу тебе по секрету, у него есть друг…

— Мама! — Как же я была рада слышать ее голос!

— Его зовут Абелардо. У него свой цветочный магазин на побережье, но это только начало. Ему двадцать семь лет…

— Мама, я выхожу замуж, — вклинилась я в ее монолог.

Возникла пауза. Однако мама быстро взяла себя в руки.

— Как? Опять? И он, конечно, какой-нибудь талантливый тромбонист… или актер кукольного театра!

Мама перечислила парочку моих неудачных романов.

— Он художник.

Синьора Виктория на том конце провода в ужасе всплеснула руками.

— Боже мой! Все даже хуже, чем я предполагала. Расписывает стены клуба или рисует афиши?

— Да, причем чудесные, и выставляется с ними в Вене, Париже и Страсбурге.

— Ты шутишь?

— Вовсе нет. В марте будет выставка его работ в Австрии.

Сроки других выставок я просто забыла.

Опять возникло замешательство. Потом, вздохнув, мама уточнила:

— Ну вы хоть любите друг друга?

— Конечно! — заверила я ее, ощущая в россыпи своих волос губы гениального живописца.