Завещание с простыми условиями
Шрифт:
Напротив меня оказалась роскошная дверь подъезда.
Со страшным скрежетом она распахнулась настежь, и я увидела, как блестит из мрачной глубины кабина лифта.
Не знаю, как я очутилась сначала возле нее, потом внутри.
В углу огромной кабины лифта, которая так потрясла меня, когда я впервые ее увидала — я еще тогда подумала, что здесь можно перевезти стадо коров, — я сидела, сжавшись в комок, а она везла меня все выше и выше…
Хотя я не нажала ни на одну кнопку.
Время вновь растянулось, и я ехала так долго, что даже подумала, что страшный лифт никогда не
Я так явственно представила себе эту картину, что еще сильнее вжалась в угол и поводила по стене глазами в поисках, за что бы ухватиться.
Но ухватиться было не за что — стены были безукоризненно гладкие — ни единой зазубринки.
Однако лифт внезапно остановился, огромная пасть его с лязгом разверзлась, и я вылетела прямо к порогу уходящей под потолок дубовой двери с табличкой «Профессор Вильгельм фон Краузенштайн».
Выкинув меня, лифт уехал.
Незапертая дверь квартиры бесшумно приоткрылась.
Как зачарованная, я встала, отряхнула платье, медленно отворила ее и вошла.
В прихожей горел свет.
Из гостиной в щель под дверью тоже пробивалась полоска света — свет горел и там.
Маленький пучок света показался и из-под лестницы.
Вся квартира была озарена сиянием.
В воздухе царила необыкновенная, возвышенная атмосфера.
Все застыло в предвосхищении и нетерпеливом ожидании какого-то события.
ВЕЛИКОГО события.
И все было к нему готово.
На полке под телефоном стоял пятирожковый подсвечник, тот самый, из кабинета. Во все его гнезда были вставлены горящие свечи.
Чем-то похоронным веяло от этого торжественного свечения.
Набросив поверх платья висевшую на рогах куртку, не разуваясь, я сразу прошла в гостиную.
Гостиная была ярко освещена. Все предметы интерьера будто принарядились — ослепительно сияли золотые рамы картин; обычно строгие лица красавиц и мореплавателей теперь улыбались; чуть посветлели темные шторы, блестела и переливалась поверхность орехового столика…
Камин дышал теплом.
И среди этого великолепия господствовал портрет.
ПОРТРЕТ ЦАРИЛ.
Я встала у двери и смотрела на него.
Не просто смотрела — любовалась.
Не могла оторвать глаз.
В голове будто переключили какую-то программу.
Я подошла ближе.
Папа!
Одной ногой он уже ступил на мягкую траву, вторая еще оставалась на мосту; мост тоже преобразился: из старого и поблекшего он стал как будто совсем новым — мне даже почудился запах свежих досок…
Под бликами солнца синела веселая река.
Дунул слабый ветерок, и ароматы трав и цветов полились прямо в нос.
ИДИ СЮДА. ВРЕМЯ БЛИЗКО. ЕГО НЕЛЬЗЯ ПРОПУСТИТЬ.
Подожди… Я хочу узнать…
Его губы тронула снисходительная усмешка.
ЧТО Ж, СПРАШИВАЙ.
Какое сегодня число?
ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ НАСТУПИТ 2 НОЯБРЯ, И ЗАВЕЩАНИЕ ВСТУПИТ В ЗАКОННУЮ СИЛУ.
Но ведь меня самой уже не
будет! Завещание — только ловушка. Зачем ты обманул меня?НИКАКОГО ОБМАНА НЕТ. КВАРТИРА СТАНЕТ ТВОЕЙ, И ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ В НЕЙ НАВЕЧНО.
Но ведь у меня была возможность отказа?
БЫЛА. ОДНАКО ТЫ НАПРАСНО КОРИШЬ СЕБЯ ЗА ТО, ЧТО НЕ УЗНАЛА ЭТОГО РАНЬШЕ. ЭТО НИЧЕГО БЫ НЕ ИЗМЕНИЛО.
Почему?
ТЫ ВСЕ РАВНО НЕ СМОГЛА БЫ ЕЮ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ. ТЫ НИКОГДА БЫ НЕ СМОГЛА ВСТРЕТИТЬСЯ С АДВОКАТОМ, ЧТОБЫ ВРУЧИТЬ СВОЙ ПИСЬМЕННЫЙ ОТКАЗ. Я НЕ ДОПУСТИЛ БЫ ЭТОГО.
Я горько усмехнулась.
Зачем же нужен был этот пункт об отказе?
ЧТОБЫ У ТЕБЯ БЫЛ ВЫБОР. ЭТО ЧЕСТНО.
Но ведь на самом деле никакого выбора нет?
КОНЕЧНО, НЕТ, — ответил он почти ласково.
А почему ты не отпускал меня? Почему не давал мне уйти? Ведь тогда бы я нарушила условие, и моя душа…
ТЫ БЫЛА НУЖНА МНЕ ПОСТОЯННО. ВСЕ ЭТИ ОДИННАДЦАТЬ ДНЕЙ.
Я взглянула на часы. Они показывали без пятнадцати двенадцать.
Я почувствовала себя Золушкой из сказки.
Его глаза взглянули прямо в мое сердце.
И цепко ухватили его в свои сети. И оно забилось в этих сетях, как больная птица.
ПОДОЙДИ КО МНЕ ПОБЛИЖЕ, МАРТА. ТЫ ДОЛЖНА БЫТЬ РЯДОМ.
Я медленно приблизилась. Он вытянул вперед руку и…
коснулся меня.
Сначала бедра, потом рукава фиолетовой куртки…
И резко отдернул руку. Комнату разорвал нечеловеческий вопль. Гримаса боли исказила его красивое румяное лицо. Портрет ожил — завибрировал, будто затанцевал на стене. От этого танца рама на нем треснула. Заверещал ветер, синяя река потемнела и вздыбилась, по ней поползли «барашки», деревья начали клониться из стороны в сторону, переплетаясь друг с другом черными ветвями, а ароматы стали пронзительными и неприятными — к ним все сильнее примешивался острый запах мертвечины.
На какое-то мгновение отец выпустил меня из-под своей власти.
И я увидела, что большая стрелка часов уверенно шагнула к цифре 10.
Бежать! Немедленно бежать!
Я выскочила из гостиной и стрелой метнулась к выходу, но у самой двери запуталась в длинном платье, наступила на его подол и шлепнулась на пол.
«Вот черт! Черт, черт!»
Дверь гостиной хлопнула с такой силой, будто раздался взрыв, и сорвавшись с одной петли, жалобно закачалась на второй.
Он выбежал за мной — в безукоризненно белом камзоле, с развевающимися волосами и разъяренным от гнева лицом. Весь дом сотряс его громогласный крик. Он летел прямо на меня, а я, сидя на полу, в ужасе пятилась к двери, не отрывая взгляда, глядя прямо ему в лицо…
не успевая вытащить ноги из-под подола своего смертного облачения.
Он нагнал меня в одну секунду.
Его глаза сверкнули бешенством. Зловонное дыхание обожгло щеку.
Папочка…
Не смотри ему в глаза! — вдруг впервые за много дней прорезался внутренний голос.
Резко отвернувшись, я судорожно сунула руку в карман куртки, в надежде достать оттуда увесистый камень и запустить им в красивое, страшное, мертвое лицо моего отца.
Мелькнула полубредовая мысль: я ведь не нарушаю условий? Я еще хозяйка своей души?