Завет вечности. В поисках библейских манускриптов

Разумеется, Британский музей не поместил бы рукописей на выставку, а ведущие газеты не печатали бы из них выдержки, если бы хоть кто-то заподозрил подделку. Гинзбург откладывал окончательное решение, но старательно выполненные переводы выдавали обуревавший его энтуаиазм. Лондонский корреспондент ливерпульской «Дейли Пост» писал 16 августа 1883 г.: «Д-р Гинзбург по-прежнему занят в Британском музее разбором текста новейшей антикварной находки, сделанной г-ном Шапирой; немногословие и таинственность, которой он окружает свою работу, заставляют многих поверить первоначальному утверждению,

374

что эти кожаные полосы на несколько сот лет старше христианской эры. Эти энтузиасты ссылаются на то, что, будь кожи поддельными, такой проницательный ученый, как д-р Гинзбург, уже давно разоблачил бы обман». Между тем ходили слухи, что единственным препятствием к покупке рукописей является отсутствие у музея в данный момент достаточных средств. Назывались уже имена частных лиц, предположительно готовых внести пожертвования. Некоторые утверждали, что казначейство выделяет Британскому музею огромную сумму из «фонда на непредвиденные общественные нужды».

Моисей Вильгельм Шапира, крещеный польский еврей, женатый на немке, многие годы занимался торговлей древностями и рукописями в Иерусалиме. Он снабжал библиотеки Берлина и Лондона ценными древнееврейскими текстами, происходящими главным образом из Йемена. Он нашел и впоследствии продал Германии комментарий к Мидрашу, принадлежавший перу Май-монида, который продолжали превозносить как выдающийся вклад в науку даже и после разоблачения Шапи-ры. Репутация его была весьма запятнана продажей Берлинскому музею «моавских идолов» — возмутительно грубой подделки, путь которой Шарль Клермон-Ганно, в то время французский консул в Иерусалиме, сумел проследить до самого места изготовления — мастерской, принадлежавшей одному из приятелей Шапиры.

Некоторые усматривали в Шапире чуть ли не ангела, невинную жертву палестинских фальсификаторов. Другие, главным образом крепкие задним умом сочинители мемуаров, такие, как Уолтер Безант или Берта Стаффорд, приписывали ему сознательное распространение самых злокозненных подделок. Как бы то ни было, провал затеи с «моавскими идолами» как будто недолго мешал ему вести дела. Он по-прежнему продавал древ-

375

ности и документы европейским коллекционерам. Несколько его рукописей были куплены Альфредом Сутро, мэром Сан-Франциско, и теперь хранятся в Публичной библиотеке этого города. Считалось, видимо, само собой разумеющимся, что ни один торговец древностями не застрахован от того, чтобы, сам того не зная, не выставить иной раз на продажу какую-нибудь подделку. Нанесенный «моавскими идолами» ущерб Шапира в достаточной мере компенсировал другими, бесспорно подлинными древностями. Кроме того, Палестина в ту пору грандиозных открытий Моавского камня и подземной Силоамской надписи[48], вообще в пору подлинного библейского ренессанса, была буквально наводнена различными подделками, разоблачить которые все сразу было просто невозможно. Клермон-Ганно, искусный изобличитель фальшивых древностей, посвятил этому вопросу замечательную книгу «Археологические подделки в Палестине» (1885), в которой, впрочем, Шапира выведен в роли злодея.

Шапира, согласно его версии, владел рукописями Второзакония несколько лет, прежде чем надумал их продать. Он утверждал, что повез их в Европу только после того, как сам убедился в их подлинности. Обстоятельства открытия были до странности схожи с находкой свитков Мертвого моря. В письме к одному немецкому другу Шапира утверждал, что в июле 1878 г. он посетил дом арабского шейха Махмуда ал-Араката. Там он разговорился с группой бедуинов, которые рассказали ему об арабах, воспользовавшихся как убежищем одной пещерой в Вади-эль-Муджиб, у восточного берега Мертвого моря, на древней земле израильского «колена

376

Рувимова». В одной из пещер им попалось «несколько кип очень старого тряпья». Разворошив хлопковую или полотняную обертку, они обнаружили внутри «колдовские заклинания». Пещеры, согласно описанию, были на удивление сухи, и это навело Шапиру на мысль о благоприятном стечении обстоятельств, которое могло бы способствовать сохранению документов столь же действенно, «как и почва Египта». Теряясь в догадках над тем, что за «колдовские заклинания» это могли быть, Шапира, по его словам, заручился поддержкой шейха и в результате заполучил фрагменты «набальзамированной кожи», в которых он впоследствии опознал пересказ «последней речи Моисея на равнине Моава».

Во время своего пребывания в Лондоне Шапира обратился к Гинзбургу с заявлением, опубликованным 11 августа 1883 г. в «Атенеуме»; здесь он полностью признавал весомость сомнений, возникших в отношении сокровища, которое он теперь предлагал Британскому музею. Он признал, что профессор университета Галле Константин Шлотман, которому в 1878 г. он отправил копии с рукописи Второзакония, объявил манускрипт подделкой и выбранил Шапиру за то, что тот выдавал его за священный текст. Чтобы воспрепятствовать Шапире публично объявить о своей находке, Шлотман также поставил в известность об этом германского консула в Иерусалиме барона фон Мюнхаузена. Между прочим, именно Шлотман прежде дал благословение на покупку Германией «моавских идолов», так что мы вполне можем понять его опасение связать свое имя с новой подделкой. Шапира сообщал Гинзбургу, что, получив предостережение Шлотмана, он поместил документы в одном из иерусалимских банков. Он также сообщил об этом неблагоприятном заключении другому ученому, которому ранее послал копию текста для ознакомления.

377

Но в конце концов Шапира засомневался. «Впоследствии, — писал он, — я стал снова размышлять о возражениях Шлотмана и пришел к выводу, что они в известной мере основывались на ошибках, допущенных мною при чтении текста. Я чувствовал, что теперь сам скорее смогу лучше судить о них, поскольку у меня накопилось больше опыта в работе с рукописями. Накануне Пасхи нынешнего года я подверг их пересмотру и вторично разобрал текст. Профессор Шредер, консул в Бейруте, ознакомился с ними в середине мая 1883 г. и объявил их подлинными. Он хотел приобрести их. В конце июля я повез тексты в Лейпциг, чтобы снять с них фотокопии. Их смотрели тамошние профессора. Доктор Герман Гуте, собирающийся о них писать, вполне в них верит. Первоначально рукописи в качестве бальзамирующего вещества были покрыты битумом. Впоследствии они еще более потемнели в результате обработки их маслом и спиртом. Масло употреблялось арабами, с тем чтобы рукописи не становились ломкими и не страдали от сырости».

Заявление Шапиры вроде бы поражает своей откровенностью, хотя в нем можно усмотреть и тонкий расчет, имеющий целью завоевать доверие, а также предупредить возможные слухи и обвинения. К сожалению, Шапира умолчал здесь об одном существенном обстоятельстве: во время своей предыдущей поездки в Германию он передал свитки на экспертизу в Королевский музей в Берлине, и там 10 июля комиссия под председательством профессора Рихарда Лепсиуса после полуторачасового обсуждения объявила эти рукописи на козьих кожах поддельными. Шапира не хотел заранее вызвать у англичан предубеждение. Сам он верил, что свитки подлинные, в чем его еще больше убеждало положительное мнение Шредера. Он хотел, чтобы суд британских экспертов был абсолютно беспристрастным.

378

Когда позднее лондонская «Таймс» сделала происшедшее в Берлине достоянием гласности, Шапира заявил в свое оправдание, что берлинцы, невзирая на свое заключение, выразили готовность за незначительную цену приобрести рукописи. Может быть, они только и добивались того, чтобы по дешевке завладеть его текстами? Невозможно было представить себе, чтобы какой бы то ни было музей разбазаривал средства на заведомые фальшивки, и поэтому Шапира увидел в сделанном ему предложении безошибочный знак того, что немцы в действительности считают рукописи подлинными. Тогда он поехал дальше, в Лондон. К числу многих загадочных обстоятельств в истории Шапиры относится и тот факт, что, когда англичане возвещали о сенсационной рукописной находке, немецкие ученые мужи почему-то хранили молчание. «Если немецкие профессора разоблачили подделку, то почему, — вопрошал „Атенеум", — они сделали предложение о покупке фрагментов? Почему, читая в германских и английских газетах сенсационные сообщения из Лондона, они не проронили ни слова? Почему не уведомили Британский музей?»

По прибытии в Лондон Шапира был встречен там, в общем, доброжелательно, хотя его причастность к афере с «моавской» керамикой и не была забыта. Ошибкой, впрочем, было бы думать, что все поголовно в Англии верили в подлинность кожаных свитков Второзакония. Скептики находились с самого начала. По всей вероятности, первым, к кому обратился Шапира, был популярный в викторианскую эпоху писатель Уолтер Безант, занимавший тогда пост секретаря Общества палестинских исследований. В своей насыщенной ядовитыми замечаниями, посмертно изданной автобиографии он описал эту встречу, хотя и отнес в ней весь скандал с Шапирой на шесть лет ранее. В 1877 г. (как писал Безант) ему