Завет воды
Шрифт:
Господь, на скольких же похоронах Ты заставил меня побывать за эти шесть месяцев? Если предстоят еще одни, пускай это будут мои. Сначала Ты забрал Малыша Нинана. Об этом давай не будем говорить. Потом Одат-коччамму. Да, она была старой. Или шестьдесят девять, или девяносто шесть. «Выбирай, — говаривала она. — Одно из двух. А мне к чему знать?» Но неужели она должна была умереть, навещая сына? Я молилась вместе с ней и провела с ней в одной комнате больше ночей, чем с любой душой на этом свете, кроме разве Малютки Мол. Ты должен был оставить ее рядом со мной, когда решил забрать. Потом Ты пришел за женой Самуэля, она в одночасье схватилась за живот и умерла, мы даже не успели отвезти ее в больницу. Хватит уже, Господь. Мы знаем, да, Ты всемогущий, всевластный. Почему бы Тебе не отдохнуть,
Да, это чистой воды богохульство, но ей все равно. Она как старое каучуковое дерево, которое больше не сочится соками под топором сборщика, не осталось слез, но не чувств — или ей так кажется. Но слезы все же выступают на глазах, когда она слышит, как женщины поют «Самаямаам Радхатхил». На Колеснице времени. Эта погребальная песнь сплетается с воспоминаниями о смерти отца — худшем дне в ее жизни — и звучит в душе все громче с каждой последующей утратой. Колеса колесницы всегда вращаются, приближая нас к концу пути, к нашему истинному дому, к рукам Господа… Но, Господь, некоторые, как ДжоДжо или Нинан, едва успели подняться на эту колесницу. Куда Ты спешишь?
Едва они прибыли в Тетанатт-хаус, как Элси бросилась ей на грудь, тело ее сотрясали рыдания, которые никак было не унять. И она могла лишь утирать ее слезы, целовать и крепко обнимать. «Муули, муули, Аммачи чувствует твою боль». Прошло шесть месяцев с тех пор, как Большая Аммачи видела невестку — Элси уехала сразу после похорон. Большая Аммачи потрясена, насколько похудела девочка, волосы ее поседели на висках; какой тревожный признак у такой молодой женщины.
Большой Аммачи отчаянно хотелось воскликнуть: Где ты была, муули? Знаешь, как у нас с Малюткой Мол душа болела за тебя? Ей столько всего нужно рассказать невестке, столько всего, что Элси, наверное, хотелось бы знать, — к примеру, что Лиззи наконец прислала письмо, но без обратного адреса, сказала, что родила мальчика… но сейчас, конечно, неподходящий момент. И Большая Аммачи просто обняла Элси и просидела с ней рядом на диване битых два часа, потому что Элси не отпускала ее; бедная девочка похожа на напуганного ребенка, который ищет место, где жизнь перестанет причинять ему боль. И Большая Аммачи предложила себя — свои руки, свои объятия, свои поцелуи… и свое желание забрать ее боль. Разве не это делают матери для своих детей? Для чего еще нужны родители?
На кладбище, как только гроб опустили, Мастер Прогресса говорит:
— Мы должны идти, Аммачи, если хотим успеть вернуться до ночи.
Элси вцепляется в руку свекрови, рыдает, не отпуская.
— Муули, — печально говорит Аммачи, — я бы осталась, но Малютка Мол…
Она хочет добавить: Может, ты вернешься со мной? Парамбиль — твой дом. Позволь твоей Аммачи позаботиться о тебе там…
Но в Тетанатт-хаус собралось так много гостей, и, конечно, Элси должна остаться, было бы бессердечно просить ее уехать прямо сейчас. И что гораздо важнее, разрыв между Элси и ее сыном так велик, что едва ли мольбы Аммачи что-нибудь изменят.
По пути домой она с любопытством, словно в первый раз, смотрит из окна автобуса на бесконечные рисовые поля, на прокаженного, сидящего на дренажной трубе, приглядывается к домам, где в тусклом свете различает фигуры людей — старик читает, две девчушки играют, женщины стряпают… Каждая семья живет свою жизнь, и никто не избегнет боли. Однажды все эти люди станут тенями, и сама она тоже будет похоронена и забыта. Она так редко выбирается из Парамбиля, что позабыла — она тоже всего лишь крошечная пылинка в Божьей вселенной. Жизнь исходит от Бога и драгоценна именно потому, что коротка. Время — дар Господень. Как бы много или мало ни было его у человека, оно даровано Богом. Прости меня, Господь, за то, что я сказала. Что я могу знать? Прости, что подумала, будто мой маленький мир — это все, что имеет значение.
После короткого плавания на лодке они бредут к дому пешком от причала. Впереди виднеется Парамбиль, туманный силуэт на фоне неба, такой же, каким видели его глаза юной жены полвека назад. Электрическая
лампочка не горит, даже масляные лампы не зажжены, от чего ее досада на Филипоса только усиливается.Когда прибыл посыльный с новостью, что Чанди скончался, Большая Аммачи тут же бросилась к Филипосу.
— Ты должен ехать. Быть рядом со своей женой, — сказала она сыну. — А может, потом, через несколько дней, привезешь ее домой.
Сын читал, лежа в кровати, глаза как булавочные головки.
— Ехать? — рассмеялся он. — Как ехать? Я и стоять-то долго не могу, не то что ходить. И почему я должен тащиться туда со своими костылями и торчать там, как прыщ на лбу, который всем мешает? Она прокляла меня. И я заслуживаю проклятия.
Он теперь настолько одержим чувством вины, что всякий раз, как она бранила его, сын лишь радовался. Аммачи сдалась и попросила Мастера Прогресса сопровождать ее.
— Мой сын стал ножом, который не может ничего разрезать, огнем, который не может согреть даже кофейник.
У Малютки Мол уже было видение, как мать возвращается без Элси. Она сползла со своей скамеечки, улеглась на циновку и тихо всхлипывает. Малютка Мол очень редко плачет.
Большая Аммачи зажигает лампу. Из своей темной комнаты ковыляет Филипос, щурясь, как циветта. Он опирается на один костыль. Сломанная лодыжка зажила, но раздробленная пятка все еще болит. Никто не понимал, насколько сильно он разбился, прыгая с дерева, когда снял тело Нинана, пока на следующий день нога его не стала похожа на ногу Дамо, даже такого же серого цвета, только кривая. К невыносимой боли утраты Нинана добавилась боль физическая.
Филипос плюхается на скамеечку Малютки Мол. Большая Аммачи садится рядом, ждет, что он спросит про Элси. Вместо этого сын рассеянно роется в подвернутом конце своего мунду, как обезьяна, ищущая вшей, пока не находит маленькую деревянную коробочку. Когда он открывает крышку, доставая облатку опиума, мать замечает, что ему надо бы подстричь ногти. Такая коробочка есть в каждом доме, старинное лекарство от болей в спине, бессонницы и артрита. Большая Аммачи лечила им головные боли мужа. Зря она дала коробочку Филипосу. Сын стал рабом опиума.
Он сосредоточенно ковыряет бамбуковой зубочисткой, извлекая колечко снадобья, потом привычным движением катает его между пальцами, пока не получится блестящая черная жемчужина. Когда она была маленькой, ее бабушка ела эти жемчужины, и они казались девочке такими прекрасными. Однажды бабушка позволила ей лизнуть палец, от мерзкого горького вкуса ее тут же вытошнило. Большая Аммачи борется с искушением выбить чертову коробочку из рук ее некогда прекрасного сына, но зелье уже у него во рту.
— Аммачи, — бормочет он, — ты не принесешь мне немножко йогурта и меда?
Она встает, пока не успела сказать чего-нибудь ужасного. Пускай уже ест свой йогурт.
Через несколько недель после похорон Чанди она опять пишет Элси. До сих пор все письма оставались без ответа, но ей необходимо сообщить Элси, что состояние ее любимой Малютки Мол плохо как никогда. Подлинная болезнь Малютки Мол — раненая душа. Бедняжка почти ничего не берет в рот, говорит, что поест, когда Элси вернется. «Когда люди, которых она любит, уходят, — пишет Большая Аммачи, — для нее это подобно смерти. Умоляю тебя, приезжай». Сколько всего не сказано в этом письме. Лиззи снова написала им, и снова без обратного адреса — видимо, не хочет, чтобы ее местонахождение было известно. Лиззи рассказывает, что во время беременности с ней произошел несчастный случай, в результате которого ручка младенца выскочила из ее живота. Чудесным образом ребенок, названный Ленином, родился здоровеньким. Не пишет Большая Аммачи и о том, как в один прекрасный день куда-то пропал Филипос, а потом вернулся с новеньким велосипедом — и с ободранными в процессе обучения коленями, локтями и подбородком. Поводом к новому приобретению стал категорический отказ Джоппана покупать другу опиум — сказал, что хватит. После смерти Нинана Джоппан неделями не отходил от Филипоса, даже спал в его комнате. Но теперь из-за опиума они рассорились. Большая Аммачи подозревает, велосипед предназначен только для того, чтобы дать ее сыну возможность самостоятельно приобретать зелье в государственном магазине около церкви. Но ни о чем этом она не упоминает в письме к Элси.