Завидное чувство Веры Стениной

— Эня, — сказала однажды Лара, показав пухлым пальчиком на пластилиновую выставку.

Евгения взвизгнула:

— Она меня по имени назвала! Первое слово!

Лара обняла Евгению и повалила на пол со всей силы. Она была выше её ростом и крепче — богатырская девица. Сбитая, гордо признавала старшая Стенина.

Евгения рядом с ней — дитя подземелья. Лопатки под платьем, как накладные. Коричневые подглазья — сколько раз Вера говорила Юльке, что надо проверить печень, но мать-юла так и не собралась. В конце концов к врачу Евгению отвела Вера — девочку послали на зондирование, нашли холецистит. На обратном пути из поликлиники Евгения, позабыв, как только что плакала, глотая мерзкую трубку, рассказывала тёте Вере о своей мечте: когда она вырастет, то станет художницей.

— Мечтай осторожно, — посоветовала Вера. — И вообще, женщины хорошими художниками не становятся.

Евгения расстроилась, молча пинала камень до самого дома. А Вера вдруг вспомнила свой давний спор с Герой, когда она сама была на позиции Евгении.

— Ну вот назови хотя бы одну успешную художницу — такую, чтобы ценилась наравне со старыми мастерами! — требовал Гера.

— Артемизия Джентилески! — выпалила Вера. Она гордилась Артемизией и особенно любила ту её картину, где Юдифь вдохновенно отрезает голову Олоферну от имени и по поручению всех женщин.

Гера нахмурился:

— В первый раз слышу. Ладно, допустим. А ещё одну?

Вера начала перебирать в памяти одно имя за другим, но все они оказывались мужскими. С современными проще — Моризо [16] , Серебрякова, Кассат, Марианна фон Верёвкин, но Гера ведь требовал старых мастеров. Тот спор привёл их, помнится, в постель — впрочем, туда их приводили все споры, разговоры, да и вообще — все дни и ночи.

Сейчас она знала, кого ещё назвать, жаль, Гера не услышит. Конечно, женщины-художницы прошлого чаще всего рисовали приторные портреты, кустарные цветы и котят — но были среди них и великолепные исключения. Например, Софонисба Ангиссола [17] . Вазари сказал о той картине, где три сестрички Софонисбы играют в шахматы: «Им нужны только голоса для того, чтобы ожить». Вера в отличие от Вазари слышала голоса всех трёх девушек Ангиссолы — и даже упрёки Софонисбы: Юные дамы, ведите себя пристойно, вы мешаете мне работать. Ещё были монахини Сиенской школы и, конечно, Розальба Каррьера [18] , — её аллегории Великодушия и Справедливости, совершенно лесбийские, если глядеть на них испорченными глазами нашего века. Мир испортился — только поэтому Антоний Падуанский на полотне Элизабетты Сирани [19] видит несомненно педофильский сон.

16

Берта Моризо — французская художница, рисовальщица, представительница импрессионизма. Зинаида Серебрякова — русская художница, участница объединения «Мир искусства». Марианна Верёвкина — русская художница-экспрессионистка.

17

Софонисба Ангиссола — итальянская художница, первая известная художница эпохи Ренессанса.

18

Розальба Каррьера — итальянская художница и миниатюристка венецианской школы, один из главных представителей стиля рококо в искусстве Италии и Франции.

19

Элизабетта Сирани — художница болонской школы, представительница барокко.

— Тётя Вера, — сказала Евгения, — а если я вдруг стану мальчиком, из меня получится художник?

— Что за глупости? — возмутилась Стенина. — Лепи-рисуй, а там посмотрим.

Когда Ларе исполнилось три — в доказательство чему предъявлялся пухлый трезубец из пальцев, — Стенина решила восстановиться на факультете. Тетка из деканата встретила её как родную.

— Вы же работаете? — уточнила она, и Вера зачем-то кивнула. Давно пора найти работу! Весь вопрос в том какую? Кому он нынче нужен — недоученный в «искусственной» области специалист? Мама предлагала поспрашивать на заводе, но Вера придушила эту идею ещё в воздухе. Юлька обещала помощь одного своего друга — тот работал в коммерческом банке пресс-секретарём, писал годовые отчёты. К счастью, до цифр его не допускали, хохотала Копипаста, а то бы он там такого понаписал!

— А какое отношение я к банку… — начала было Вера, но Юлька, перебив, быстро объяснила ей, что, пока они тут рожали да кормили, в стране изменился состав населения. Раньше Россию населяли обычные люди и бандиты, а теперь — обычные люди и богатые. Хочешь — сиди на попе, жди, пока счастье свалится на тебя сверху, как яблоко на сэра. А хочешь — сама потряси яблоньку, сейчас это дозволено каждому. Например, Вера смогла бы работать с клиентами.

— Ни за что! — сказала Стенина. Есть люди, которые могут угождать и приносить, а есть те, которым угождают и приносят. Вера — во второй группе, и ни с подносом, ни с бэйджем Лара свою мать не увидит. Ещё чего!

Юлька дёрнула плечом — не хочешь, процитировала скомороха Букашкина, быть музой — не надо. А Вера купила в ларьке газету с объявлениями «Ярмарка» — увлекательное чтение! Чего здесь только не делали: и продавали, и колдовали, и просто болтали друг с другом — примеряли на себя будущие чаты. Вера с трудом пробиралась сквозь этот словесный лес, набранный чёрным и красным шрифтом, — отдельные слова цеплялись к ней накрепко, как ветки с колючками.

И нашла в конце концов — можно даже сказать, услышала крик:

«Средней школе № 268 срочно нужны учителя истории, английского языка, изо и химии». Вера вспомнила двести шестьдесят восьмую — она была в двух дворах от её дома, в девятом классе они с Бакулиной ходили туда на «дискачи». Потом можно будет девчонок пристроить, мелькнуло у Веры. И вообще — это лучше, чем работать с клиентами, пусть и за большую зарплату. Учительский хлеб показался ей вдруг вполне съедобным — такой аппетитный каравай.

На другой день Стенину уже привечала школьная директриса, лицом своим напомнившая Вере отрубленную голову, какие насаживают на кол для устрашения врага: растрёпанные волосы, кожа прилипла к скулам, как первый слой папье-маше, широко распахнутые, словно бы вечно ужасающиеся глаза, и сама — бледня бледнёй, сказала бы мама. Симпатичная, в общем, женщина. И встретила Веру на десять баллов из десяти.

— Искусствоведческий? Прекрасно, Вера Викторовна! Будете вести у нас изо.

— Ой, вот только не изо. Я рисовать не умею.

— И не надо! Пусть дети рисуют.

— Нет, изо я вести не буду. Исключено.

Директриса насупилась:

— А сами вы что хотели взять?

— Я думала, эстетику.

Отрубленная голова расхохоталась, и на щеках её проступил страшноватый румянец, похожий на шрамы.

— Какая уж теперь эстетика, Вера Викторовна! Народ деньги зарабатывает! У меня сразу пятеро уволились — кто в банк, кто секретарём. Ольга Яковлевна по математике ушла бухгалтером в совместное предприятие.

— Математику точно не смогу, — испугалась Вера. — Вот если историю…

Директриса тут же, как фокусник, подсунула ей чистый лист и начала диктовать уверенным голосом:

— В углу справа пишем: «Директору средней школы номер двести шестьдесят восемь цифрами… Кобыляевой М. В. от… заявление… Прошу принять меня… Дата… Подпись…». Когда сможете выйти?

Она спрашивала так же умоляюще, как те девочки во дворе, что лет пятнадцать назад кричали в окно: «А когда Вера выйдет?»

Самозваная историчка созналась, что ей вначале надо найти садик для дочери. Оставлять Лару с бабушкой она не хотела, кроме того, малышке нужно привыкать к общению, будь оно неладно.

У директрисы тут же нашлось быстрое решение: в ближайшем детском комбинате держали место для её собственной внучки, но дочь с мужем вдруг сорвались в Москву.

— Вашу девочку возьмут в младшую группу, — разливалась Кобыляева. — Тем более что дети, которые не посещали детский сад, болеют все первые годы школьной жизни, — добавила она на прощание, любезно придержав дверь.

Вот такая случилась история.

В школе Стенина не любила этот предмет. Даты, тяжёлые и острые, как пики, требовалось учить, а они никак не запоминались, проваливались на самое дно памяти и гнили там никому не нужные, как кости безвестных воинов, павших в сражениях. Битвы при Мунде, Гастингсе или Молодях сливались в одну большую битву. Вера не видела правителей живыми людьми — в её представлении на тронах восседали безликие имена, буквы, ряженные в шапку Мономаха или горностаевую мантию. Лишь несколько человек были безусловно реальными: Наполеон на Аркольском мосту, Филипп Четвёртый, вырождавшийся буквально на глазах у Веласкеса, и, конечно, Франциск Первый кисти Клуэ: вот он мог бы запросто выйти из рамы и спросить у Веры Стениной какое-нибудь «са ва».

Это была идея! И она Вере сразу понравилась — отныне истории искусства предстояло стать просто историей. Любая картина тянула за собой целую связку ассоциаций и честных свидетельств эпохи — вскоре Вера бодро объясняла пятиклассникам Римский Египет при помощи фаюмских портретов. Брюллов пригодился на уроке про Помпеи с Геркуланумом. Караваджо (вы знаете, что он был убийцей? — и вот уже даже мальчики слушают так, как никакие мальчики никогда в жизни её не слушали), так вот, Караваджо лично присутствовал на казни Джордано Бруно. Гойя великолепно справился с темой «Расстрела повстанцев», и даже Пикассо выложился до конца, рассказав о Второй мировой войне в «Гернике».