Зависимость от любви

Я был с ней полностью согласен. О таких родителях можно было только мечтать. Я сам, когда приходил к Инне и общался с ее приемными родителями, то неизменно уходил от них в приподнятом настроении. В душе тепло становилось, сам я себе казался интересным, ценным.

Вот и сейчас при взгляде на них я почувствовал тепло и покой. Но переведя взгляд на собственную мать сразу весь сжался. Под ее блестящей внешностью скрывались боль и страдание, и почему-то я чувствовал себя виноватым, что у нее такое в душе. Хотя в чем я виноват? Может быть от того, что хочу жить своей жизнью, уйти от нее, не хочу оправдывать ее надежд и очень тягощусь ее ожиданиями? Ведь я словно в клетке, словно под тяжелым прессом.

Инна с Серегой все продолжали дурачиться, Сашка тоже ввязался в их кривлянье, а я вдруг почувствовал себя одиноко. Потерянность в душе зашевелилась с новой силой, и в этот момент я встретился взглядом с хохочущей на подоконнике Инной. Видно в моем взгляде было столько боли и тоски, что она вдруг перестала смеяться, спрыгнула с подоконника, а на меня посмотрела с досадой, будто я сделал ей что-то плохое. Меня это так поразило, что я застыл на месте, переваривая происходящее и не спуская глаз с Инниного лица, будто ожидая от нее чего-то обнадеживающего. Но она избегала смотреть на меня, при этом активно и с явным удовольствием общалась с Серегой и Сашкой.

На сцене появилась директор и попросила тишины. В это время мы снова встретились взглядом с Инной, и снова я наткнулся словно на стену из недовольства и неприязни. Да что такое? Почему она так смотрит на меня? Мне показалось, что у меня из-под ног выбили опору, и я совсем дезориентирован, потерян, и не знаю, что мне делать, куда двигаться.

Торжественное вручение аттестатов пролетело мимо меня. Я опомнился, когда началась дискотека, а родители ушли. Все одноклассники танцевали и веселились, Инна прыгала на середине зала на пару с Серегой, Сашка тоже отрывался возле них, выписывая кренделя, а я словно зомби стоял рядом с ними и только ради приличия дергался в такт музыке. Но когда заиграла медленная музыка, я оживился и с чувством собственника взял Инну за руку, увлекая ее на танец. Она положила руки на мои плечи и открыто посмотрела мне в глаза. Вот также прямо и открыто всегда смотрели в глаза и ее приемные родители. Такой взгляд словно говорил: мне нечего скрывать, я искренна, и ничего не боюсь. Она смотрела на меня, будто чего-то ожидая от меня. А я разглядывал ее красивое лицо, эти синие глаза, длинные ресницы, красивую линию губ… Но почему я чувствую себя таким виноватым? Будто я сделал что-то плохое для нее…

– Инна, ты прости меня, – нагнувшись к ее уху, сказал я.

Она дернулась, вздохнула, но взгляд ее смягчился:

– Дурачок! – она обняла меня, прижалась ко мне, и у меня будто гора с плеч упала, а под ногами снова образовалась твердь.

– Я так люблю тебя! Так тебя люблю! – бесконечно говорил я ей в ухо, и она еще сильнее прижималась ко мне.

А потом заиграла снова веселая музыка, и Инна перестала обнимать меня. Очень нехотя я выпустил ее из своих объятий. Если бы можно было постоянно вот так кружиться с ней и не выпускать ее никогда! Ну почему она словно уходит от меня, почему после минут счастья, наступают часы одиночества и тоски? Почему так? И неужели я готов стоять с ней вечно вот так обнявшись, чтоб чувствовать ее любовь и избавляться от боли в душе? Неужели мне самому не надоело бы это? Наверное, надоело, но сначала мне нужно было получить уверенность, что эти теплые объятия будут продолжаться столько, сколько мне нужно. В такие моменты мне вспоминалась наша кошка Пушинка. Она была домашней кошкой, улицу совсем не знала, но однажды, когда нам рабочие вносили новый диван, и входные двери были открыты настежь, Пушинка убежала на улицу. Я учился тогда в классе пятом и очень переживал из-за ее пропажи. Мы всей семьей ходили по дворам, звали ее, искали, но все было тщетно. Родители потом успокоились, а я все никак не мог войти в привычное русло. Но через две недели Пушинка сама пришла к нашему подъезду. Я как раз шел из школы, и вдруг ко мне под ноги кинулся истерично пищащий пушистый комок. Пушинка! Я так обрадовался, что даже заплакал. А она, миленькая, узнала меня, сама мне на руки запрыгнула. Грязная вся, исхудавшая, испуганная. Дома я привел ее в порядок: искупал, покормил. Но она целый месяц после этого никак не могла успокоиться. Постоянно мяукала, хотя до пропажи была молчаливой кошкой, лезла ко мне ночью под одеяло, чтобы спрятаться, и вообще стала какой-то приставучей, беспокойной, назойливой. Покой она обретала только у меня под рубашкой, куда постоянно пряталась, а ночью у меня под одеялом. Я даже устал от этого ее постоянного, назойливого приставания, но в то же время удивлялся, что этот маленький зверек так переживает, так мучается. Терпеливо я потакал всем ее капризам, обращался с ней ласково, жалел ее, гладил, и она стала отходить от стресса. Постепенно стала успокаиваться, перестала орать, прятаться, и стала прежней – полной достоинства кошкой-красавицей.

И вот сам себе я сейчас напоминал мою Пушинку, после того, как она нашлась и нуждалась в уверенности, что кошмара больше не будет, а будет покой, безопасность, сытость и любовь хозяина. Моя потерянность в душе требовала утешения, стабильной безопасности, понимания и принятия. Всего этого я ждал от Инны, и видимо был назойлив, как Пушинка. Но маленькой кошке все это простительно. А мне, взрослому парню, самому от себя было противно, противно от того, что ищу некой защиты от душевных терзаний у девушки. Но мое понимание происходящего не помогало мне никак. Казалось, что земля постоянно уходит из-под ног, а сам я словно выключенная лампочка. Свет и твердь я видел только в любви Инны. И я был уверен, что если бы получил от нее эту любовь, если бы как губка напитался ею, то тогда все в моей жизни наладилось, и я смог бы жить, учиться, работать. Но Инна, будто лимит наложила на любовь, будто удерживала ее, консервировала до поры до времени, а мне эта любовь нужна была именно сейчас, а не когда-то потом, когда она будет готова давать мне ее.

После дискотеки нас повезли на Волгу встречать рассвет. Мы гуляли по набережной, и я постоянно брал Инну за руку, лез к ней целоваться, обнимал. А она все стремилась, слово маленькая погоняться за Серегой или Сашкой. И эти дураки постоянно задирали нас, толкая и дергая за одежду.

– Да что вы как маленькие! – не выдержав, рявкнул на них я.

– Так рассвет же! – проносясь мимо меня, крикнула разгоряченная Инна. – Как можно стоять, когда так прекрасно!

Я попытался поймать ее, прижать к себе, но она словно легкая райская птичка вывернулась от меня. Я взглянул на Волгу, и обомлел. Огромное красное солнце всходило за Волгой, и девятиэтажки и трубы завода на том берегу, на его фоне казались маленькими. Это было совершенно фантастическое зрелище. Гигантский диск красной звезды медленно поднимался, окрашивая перистые облака в багровые тона. Все одноклассники замерли кучками, созерцая это зрелище. А Инна, не в состоянии выдержать этой красоты прыгала и издавала нечленораздельные звуки. И Серега все чего-то суетился возле нее – то, как она, прыгать начинал, то пытался ее повыше закинуть. При этом он хватал ее за талию, и мне все это очень не нравилось. Что за дикости такие? И чего он руки распускает? Но Инне все это видимо нравилось, по крайней мере, она не возражала.

А потом усталые мы ехали в нашем автобусе домой. Инна и я сидели на одном сиденье и я, конечно, держал ее за руку. Наконец-то она была со мной. Блаженно прикрыв глаза, я думал о том, что мог бы вот так вечно ехать с нею, держать ее за руку, чувствовать ее присутствие.

Серега, сидящий вместе с Сашкой впереди нас, повернулся к нам, посмотрел на Инну меж сидений. Я видел его лицо сквозь не до конца сомкнутые ресницы.

– Ну, че, – обратился он к Инне. – Когда свадьба?

– Чего? – устало переспросила Инна.

– Когда свадьба, говорю, – громче переспросил Серега.

– Какая еще свадьба?! – капризно произнесла Инна. – Отстань!

– Ну, у вас же любовь! – чуть ниже Серегиного лицо в проеме меж сидений возникло заинтересованное лицо Сашки. – Ей, Колян, пригласишь на свадьбу?

Я ничего не ответил, но сквозь ресницы видел друзей и мысленно усмехался над их словами.

– Отстань от него, он спит, – вяло сказала Инна. – И я тоже устала. Спать хочу.

– Тебя Колян очень любит, – зачем-то сказал Серега Инне. Та тяжело вздохнула и ничего не ответила.

– А ты его любишь? – не отставал от нее Серега. Вот пристал! Я уже хотел поставить его на место, чтоб он отстал от Инны, но услышал ее голос:

– Не знаю я, Сережа, иногда, кажется, что люблю, а иногда бежать от него хочется, потому что он словно душит меня, кислород перекрывает, будто в тиски зажимает! И все я ему чего-то должна, должна, должна! И вину постоянно чувствую, что вот у него такая любовь ко мне, а мне почему-то плохо от его любви. Устала я от этого! Он считает меня своей собственностью, хочет жениться на мне, а я не хочу! Ничего не хочу! Разве я его собственность? Я свободный человек, свободная личность, но рядом с ним я словно его придаток. Ему плевать, что я хочу, о чем мечтаю, лишь бы возле него сидела и млела от любви. Но если любовь такая, то не надо мне ее…

Она говорила все это с таким чувством, будто у нее давно это наболело, и вот она сейчас выплескивала все это, не замечая, что я давно открыл глаза и смотрю на нее. Но вот она мельком взглянула на меня, наткнулась на мой взгляд, осеклась, смутилась, покраснела…

А я выпустил ее руку из своей, выпрямился и внешне был вроде спокоен, но в душе моей все горело, полыхало, бушевало! Боль достигла предела, и мне хотелось орать, и в душе моей действительно был вопль, адский вопль безнадежия. Видимо в глазах моих отражался весь ужас, который был сейчас в моей душе, потому что Инна, глядя на меня сжалась вся, съежилась. И мне стало жаль ее, а к себе я почувствовал такое сильное презрение, что хотелось убить самого себя. И еще я вдруг сразу понял, как мучил ее. Я пытался использовать ее, чтобы заглушить свою потерянность, а она не знала, куда деться от меня… Но разве это любовь? Разве от любви хочется бежать? А ведь ей хотелось бежать от меня. Что же я за существо такое, которое постоянно мучается и мучает других? Что я за существо? И как все, что говорила Инна обо мне, похоже на то, что я всегда думал о своей матери. Именно возле мамы я чувствовал себя в тисках, чувствовал себя виноватым, постоянно старался облегчить ее жизнь, и она пользовалась моими чувствами, как должным, при этом совершенно игнорируя мои собственные желания, мечты, стремления. Но сам-то я что же? Чем я лучше своей матери, если вызываю такие же чувства в других?

Автобус подвез нас к школе и все стали выходить, чтобы разойтись по домам. Вот и все. Школьные годы подошли к концу, всех нас ждала новая жизнь. И меня тоже.

– Коля… – тихо тронула меня за руку Инна.

– Не надо, все хорошо, – я посмотрел ей в глаза, так же прямо и открыто, как это делала всегда она. – Ты права во всем, я действительно слишком навалился на тебя, прости.

Инна опустила свои длинные ресницы и молчала. А я как-то сразу понял, что между нами все давно кончено, просто я никак не мог себе в этом признаться и все цеплялся за нее. Да и она, видимо не понимала, что происходит и тихо тяготилось происходящим.