Зависть богов, или Последнее танго в Москве
Шрифт:
Соня поднырнула под рукой пожилого мужчины и ринулась к дверям Старицких. А что она может сделать? Ничего. Как в страшном сне. Человека берут за то, что он вставил кассету в видеомагнитофон и нажал на…
— В чем дело? — растерянный Игорь стоял на пороге своей квартиры, близоруко щурясь, поправляя пальцем очки, сползшие на нос. — У нас свет погас… Соня, привет. Это кто? Это к нам?
Милиционеры молча втолкнули его в квартиру и вошли следом.
— Ой, страшно! — ликующе прошептала понятая, бочком вползая в чужой коридор и зачем-то развязывая тесемки фартука.
Как в страшном сне. За кино,
Тогда и Соню берите. Сажайте Соню. Как там, у классика… «Кто изменяет мужу — тот изменяет Родине»? Вот, Соня изменяет мужу. С иностранцем. Дважды преступница.
Что за чушь лезет в голову?
Она все еще стояла на опустевшей лестничной площадке, прижав ладони к щекам.
Соседская дверь, скрипнув, приоткрылась на полпальца. Соня обернулась. Какая-то старуха, не снимая дверной цепочки, следила в щель за происходящим. Соседка! Ну да, та, которая подслушивает. Та, которая стучит.
— Это вы? — гневно воскликнула Соня. — Ваша работа?
Старуха быстро захлопнула дверь.
Соня влетела в квартиру Старицких. В полумраке коридора толклись понятые.
— А вы им кто? — спросила понятая. В левой руке она сжимала скомканный фартук, а правую, по локоть испачканную мукой, поднесла к лицу, понюхала. — Рыбой пахнет. Я рыбу жарила. Где бы помыть? Протокол же подписывать…
Соню почти мутило. Бред нашей жизни. Старуха-стукачка, понятые, менты, топочущие там, в комнате, где бедная Наташа вопрошает чужим, звенящим от волнения голосом:
— А в чем, собственно, дело? Что происходит, товарищи?
Соня вошла в комнату. Милиционеры расхаживали вокруг видюшника, оглядывая его хозяйским зорким оком, деловито нажимая на кнопки, бормоча:
— А где перемотка? А это что? Цвет? Звук?
Сейчас конфискуют на законном основании. Потом поставят у себя в околотке, будут смотреть. Не Бертолуччи элитарного, высоколобого — дешевое порно, тоже конфискованное на законном основании у какого-нибудь Игоря номер два.
— Гаврюков, врубай свет! — крикнул один из милиционеров и уставился на Игоря. — Вы хозяин квартиры? Документы ваши.
Игорь сидел у стола, держась изо всех сил — нога на ногу, дымящаяся сигарета зажата между пальцами.
— «Мальборо» курим? — язвительно, недобро спросил милиционер, нарочно коверкая название, сместив ударение на о.
— А что? — спросил Игорь с отчаянным вызовом. — Это тоже криминал? Что, и на «Мальборо» статью завели в УК?
— Помолчи, — прошипела Наташа. — Не нарывайся!
Она схватила со стола распечатанную красно-белую пачку из цековского буфета, протянула сигареты милиционеру, как можно радушнее, как можно естественнее улыбаясь. Бедная Наташа! Губы дрожат, улыбка вышла жалкой, искательной.
— Угощайтесь! Пожалуйста!
— Я все больше по «Белому морю», — отрубил милиционер.
Соня смотрела на него, все еще сжимая горло ладонью. Господи, семьдесят лет как в воронку ухнуло. Ничего не меняется. Ничегошеньки! Черная кость явилась раскулачивать белую. Черная кость ненавидит белую за то, что та ежеутрене распечатывает пачку «Мальборо». Белая кость презирает черную за то, что та знай смолит свой «Беломор».
Ничего не меняется. Зависть.
Самое русское чувство. Зависть и спесь. Как он смотрит на Игоря, этот молоденький рыжеусый милиционерик! Сейчас разомкнет пухлые детские губы и гаркнет: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время».Вспыхнул свет. Рыжеусый включил видео, победно выкрикнув:
— Так! Понятые, сюда!
— Такие дела, Софи. — Игорь подмигнул Соне, держался он молодцом. — Передачи мне будешь носить? В Большой дом? Наталья, вяжи узелок. Собирай допровскую корзинку.
— Помолчи-и! — простонала Наташа. — Не усугубляй!
— Служивые! Мне как, с вещами? — Голос Игоря звучал взвинченно. Уж лучше бы он и в самом деле помолчал, не тратил остатки сил на мальчишескую петушиную браваду.
— Успеешь, — пообещал один из милиционеров, с интересом глядя на экран, на старого Брандо, ведущего свою партнершу в безумном смертельном танго.
Соня тоже взглянула на экран. «Последнее танго в Париже». Десять дней прошло. Вечность. Десять дней назад Соня сидела вот здесь, в низком кресле, зажмурив глаза, плавясь от жары и стыда, изнывая от отвращения. Сил не было смотреть на эту парочку, на мутные, нечеткие очертания голых тел. Паршивая копия. Грязь и мерзость.
Десять дней прошло. Вечность. Жизнь будто сорвалась с якоря. Сонину лодку рвануло и понесло мощное течение, стремительное, вольное течение вольной реки.
И новые благословенные берега, и Андрюша на веслах, и нам еще долго-долго плыть вместе…
Но если теперь, по прошествии этих недолгих дней, так изменивших Соню, новая, заново сотворенная гребцом и Господом, счастливая, несчастная, безумная, умудренная Соня что-нибудь и знает о свойствах страсти… А она — знает! Если теперь она знает — она все равно смотрит на экран Игорева видео с отвращением. Сонино естество, ее переплавленные заново душа и тело отталкивают от себя, протестуют против грузного, старого, потного, взлохмаченного безумца, который еще цепляется за жизнь, но уже мертв и знает это. И юная женщина с бледным порочным лицом знает, что человек, швыряющий, опрокидывающий, распинающий ее в жутком пыточном танце, мертв. Она и сама мертва.
Это не страсть. Это агония.
А Соня жива. Она только теперь и живет. Только теперь, когда безошибочно улавливает, когда слышит беззвучные, четкие сигналы — сигналы Точного Времени.
— О боже! — прошептал кто-то, обняв Соню сзади за плечи.
Она оглянулась. Молодая женщина стояла у нее за спиной.
— Вы Сонечка, да? — прошептала женщина.
— Понятые! — торжественно изрек рыжеусый любитель «Беломора», выключив видео. — Значит, так, понятые. Вы присутствуете при изъятии кассеты с порнографическим, запрещенным в Советском Союзе фильмом…
— Это классика, — угрюмо перебил его Игорь. Он стоял возле секретера с откинутой крышкой, доставая из коробки с документами свой паспорт.
— …с запрещенным фильмом, — рыжеусый метнул в его сторону свирепый взгляд, — «Последнее танго в Париже»!
— Ужас какой, — выдохнула женщина, стоящая рядом с Соней. — Сонечка, я Люба, Наташина сестра. Это вам нужна квартира?
Вот ведь как устроена женщина! Вот Соня, она — женщина, она несовершенна, она это понимает, осознает.