Завоеватели

— Угомониться не могут, — осудил людей маленький Тагет.

Ларс тревожно посмотрел на камень.

— Не нравится мне это.

— Да уж, — поддакнул Тагет. — Что уж тут может нравиться? Но ты, Ларс, не вмешивайся. Один раз уже нарушил Устав, хватит. Пусть сами разбираются.

— Надо будет посмотреть, что там случилось, — сказал Великий Магистр, убирая кристалл обратно в сундук.

Он огляделся по сторонам и вздохнул. В хибаре было, как всегда, неприбрано, повсюду стояли миски с немытой посудой, грязные металлические кружки. На душе у Великого Магистра стало муторно. Как все этруски, он был чудовищно ленив, что входило в явное противоречие с другой его этрусской страстью: он любил, чтобы все вокруг сверкало чистотой.

— Пузан! — громко позвал он. И когда великан явился, с испуганным видом озираясь по сторонам, приказал: — Помоешь посуду.

— Так я…

— Пузанчик, — вмешался Тагет, — Уставы надо чтить. Ты теперь Кавалер Третьей Степени. А по Уставу, посуду моет тот, кто ниже рангом, понял? Кто у нас в Ордене теперь ниже всех рангом?

— Кто? — заморгал Пузан.

— О Менерфа! Вот болван! Я тебе, Ларс, говорил: нельзя принимать в Орден кого попало! Пузанка, тебе Устав читали?

— Не помню я, — в тоске проговорил Пузан. — Ты меня, Тагет, не мучай. Что я должен делать? Посуду мыть?

Сразу став милостивым, Тагет кивнул.

— Так бы и сказал, — пробубнил Пузан. — К такому привыкши. А то заладил: Устав, Устав…

Он взял ведро и залил воды в бак, стоящий на печке.

Среди ночи раздались выстрелы. Косматый Бьярни и Тоддин Деревянный проснулись почти одновременно. В темноте кто-то, ругаясь, яростно застучал кремнем. Тоддин бросил горящий факел командиру, который ловко поймал его на лету, и, кое-как обуваясь, заорал на всю башню: «Тревога!»

Стреляли недалеко от Ратушной площади. Размахивая факелом, Бьярни раздавал указания своим людям. Его длинные растрепанные волосы развевались на ветру. У дверей Бьярни оставил двух часовых, которые немедленно зарядили мортиру и начали ждать, вглядываясь в темноту. Остальные с криками бросились вверх по улице.

Во время всей этой беготни Хильзен даже не поднялся с матраса. Его рана опять начала болеть, и он знал, что она не даст ему покоя до утра. Синяка тоже не спал. Стоял у окна, тревожно глядя в ночь. Потом позвал:

— Хильзен.

Не шевелясь, Хильзен отозвался:

— Что тебе?

— Как ты думаешь, что там случилось?

Хильзен приподнялся на локте:

— Днем и ночью от тебя покоя нет. Я спать хочу.

Синяка вздохнул. Хильзен поворочался с боку на бок и неожиданно громко сказал:

— Перебьют придурков за полчаса и вернутся.

Хильзен оказался прав. Прошло совсем немного времени, и часовые у входа в башню грозно закричали «Стой, кто идет?» После чего празднично зазвучала сочная многоголосая ругань.

— Явились, герои, — скучным голосом произнес Хильзен.

Подвальный этаж башни был ярко освещен факелами. Бьярни, разгоряченный и потный, обтирал ладонью лицо и торопливо рассказывал Хильзену:

— Напали на здание магистратуры. Самоубийцы какие-то…

— Ты не думаешь, что это может быть посерьезнее, чем просто самоубийство? — предположил Хильзен, морщась.

Бьярни поднял голову и с секунду пристально смотрел в бледное лицо молодого человека.

— Ты, конечно, умнее всех, Одо фон Хильзен, — сказал он язвительно. — Кроме тебя, конечно, думать никто не умеет…

Он обернулся и зло закричал на солдат, тащивших захваченных в плен неприятелей. Пленных было двое. Оба в неописуемых лохмотьях, залитых кровью и забрызганных грязью и снегом. Голова одного бессильно моталась, и Синяка видел два белых закатившихся глаз а на почерневшем лице. Солдат бросил свою ношу на пол.

— Осторожно, идиот! — взревел Бьярни.

Солдат посмотрел на командира ясными глазами (и Синяка узнал Хилле).

— Так он по дороге вроде как помер, — спокойно сказал Хилле и, не дожидаясь приказания, ухватил тело за ноги и поволок его прочь.

— Ну и дьявол с ним, — произнес Бьярни устало. — Ни черта вы не умеете. — Он возвысил голос: — И закопай его где-нибудь подальше!

— Ага, — сказал Хилле, и дверь за ним захлопнулась.

Второй пленник был еще жив. Норг и Тоддин привалили его к стене, чтобы Бьярни мог получше разглядеть его. Командир сунул факел в руки подвернувшемуся Синяке.

— Эй, кто там, посвети.

Пленник тяжело дышал. Его лицо было залито кровью и покрыто копотью. Но светлые глаза блестели лютой ненавистью. Бьярни поискал толмача и, не обнаружив, заорал, срывая голос:

— Синяка, черт бы тебя взял!

— Я здесь, — негромко сказал стоявший рядом Синяка.

Бьярни подскочил от неожиданности, однако довольно быстро взял себя в руки.

— Вечно шляешься неизвестно где, когда нужен, — сказал сердито и вдруг зевнул. — Устал я с вами, идиотами… Спроси этого ублюдка, сколько их и где они хранят оружие.

— Он не станет вам отвечать, — сказал Синяка. — Зачем зря тратить время? Шли бы лучше спать.

Бьярни поглядел на своего переводчика, и странная смесь раздражения и удивления мелькнула на грубом лице капитана.

— Ты себе не много стал позволять, а? — спросил он.

— Я сказал то, что думаю, — ответил юноша. — По-вашему, это много?

Бьярни вытащил пистолет и показал Синяке, что он заряжен.

— Я не собираюсь с тобой препираться. Если ты не будешь переводить ему мои вопросы, я пристрелю его на месте.

Синяка пожал плечами и обратился к пленнику.

— Это капитан Бьярни. Он спрашивает, сколько вас и где вы храните оружие.

— Будьте прокляты… — хрипло сказал окровавленный человек.

Бьярни, похоже, понял все без перевода.

— Там, в подвале, есть цепи, — сказал он, обращаясь к Норгу. — Не знаю уж, кого в них держали, но цепи хорошие, добротные, старые. Прикуешь его к стене. Веревки сними. А ты, — он повернулся к Синяке, — дашь ему воды. Не ровен час и этот сдохнет. Завтра поговорим. Остальным спать.

И затопал вверх, тяжело впечатывая каждый шаг в ступеньки.

Через полчаса Синяка спустился в подвал с кружкой воды и куском хлеба. В подвале было темно. Синяка вытащил из кармана огарок свечи, дунул на него, и во мраке затрепетал маленький огонек. Теперь Синяка мог разглядеть израненного человека, полулежавшего на каменном полу возле замшелой стены. Тяжелые цепи приковывали его к стене намертво. Одна свисала с обруча, охватывающего пояс, вторая держала руки.

Синяка поставил свечку на пол и присел рядом на корточки.