«Зайцем» на Парнас

— Позаниматься хочешь? — спросила сестра Лида, снимая чулок, и зевнула. — Рассказ новый?

— Если бы рассказ! — ответил я таким тоном, точно мне было очень досадно. — Опять, понимаешь, «Известия». Все-таки очень хотят, чтобы я у них сотрудничал.

— «Известия»? — радостно переспросила сестра и даже перестала снимать чулок. — Значит, будешь заметки писать? А не выйдет опять… чего?

Видно, работа в газете для нее была куда более солидным делом, чем сочинение рассказов. Я пренебрежительно пожал плечом.

— Вот чудаки вы все! И теща так смотрит: «Не сумели, Виктор, репортером?» Тогда ведь я сам отказался: надо было «Карапета» редактировать. Отказался бы и сейчас, да сам ответственный секретарь упросил. На своей машине отвез в редакцию, такого жару дал за меня завотделу!

— Смотри, Витя, удержись в этот раз.

Я с досадой уткнулся в блокнотные записи: вот бабье!

Лист чистой бумаги, чернильница всегда придают мне уверенность. Квартира заснула, а я все грыз кончик розовой ученической ручки и усиленно обдумывал: чем бы расцветить материал, чтобы он стал интересным?

Из-под дивана вылезла крыса, глянула на меня глазами Лифшица, поспешно юркнула обратно в нору. И я вдруг решил писать не заметку, а развернуться на фельетон, и крупно вывел заголовок: «Подземка». В самом деле: пусть-ка эти редакционные крысы посмотрят, на что я способен. Довольно ненужной скромности, пора приподнять забрало.

Начал со времен царя Додона. Описал, как в прошлом веке в непроглядную осеннюю слякоть московские пешеходы теряли в грязи калоши, в налитых колдобинах увязали конки, извозчичьи пролетки и ночную окраину, слабо освещенную редкими газовыми фонарями, оглашали вопли: «Помогите! Утопаю!» И кончил тем, как теперь, при советской власти, быстро и удобно будет ездить в комфортабельных, блистающих яркими плафонами поездах метро. Фельетон мне показался очень остроумным, патриотичным, и я заранее улыбался, предвкушая, какой фурор произведу в отделе.

Вместо заказанных тридцати строк, у меня получилось триста: их я на следующий день не без торжественности и положил перед заведующим отделом. Первый раз я увидел, как рыжие брови Лифшица полезли на лоб. Он взял мой фельетон, пересчитал страницы, недоуменно спросил:

— Да вы представляете себе, что такое информация?

Фурор начался. Я молчал. «Представляешь ли ты себе, конопатый таракан, что такое талант? — хотелось мне спросить заведующего отделом. — Задание выполнено? Будь любезен — проверь, а там увидим, каким тоном зароешь».

Лифшиц облизнул губы.

— Хорошо, я прочитаю. Только вы явно не в тот отдел принесли материал. Сейчас мы сдаем номер, я попрошу вас зайти завтра к десяти утра.

Это был четверг.

В отдел информации я вошел точно в назначенное время. Я не хотел, чтобы заведующий имел ко мне хоть маленькую прицепку. Сотрудники переглянулись, и мне показалось, что они лишь делают вид, будто продолжают работать. Лифшиц вежливо ответил на мой поклон, ровным тоном заявил:

— С информацией ваш материал о метрополитене не имеет ничего общего. — Он вперил в меня желтые глаза вчерашней крысы. — Но он не имеет ничего общего и с фельетоном: я показал вашу «Подземку» в литературном отделе. Фельетон высмеивает, у вас же материал положительный. Очевидно, вы нетвердо представляете себе газетные жанры… да и вообще специфику репортажа. Вообразили себя Кольцовым или Гарри. Ваш материал я передал секретарю Цыпина: там его и получите.

Лифшиц сделал вескую паузу. Я почувствовал тихий толчок снизу, как будто где-то произошло землетрясение, колебание почвы достигло «Известий» и ударило меня в пятки. Казалось, в следующую секунду качнется пол, рухнет и под ногами зазияет пропасть.

— Кроме того, Авдеев, в своем «фельетоне» вы сообщили о том, что известно первоклассникам: едва ли есть смысл вторично открывать Америку. Запомните: журналист должен точно знать материал, который дает читателю. Вы пишете, что московские конки застревали в грязи. Этого не могло быть. Вагоны конки двигались по рельсам, которые прокладывались по основным улицам, мощенным булыжником. Ясно? «Извозчик» происходит от слова «извоз» и поэтому пишется через «з», а не через «ща», как у вас. — Он облизнул тонкие губы, бесстрастно закончил: — Задание отдела вы, к сожалению, опять не выполнили.

Сотрудники кусали трясущиеся от смеха губы. Уж лучше бы действительно накатилось землетрясение, обрушился потолок и меня завалило обломками. Сознаюсь: не на такой фурор я рассчитывал.

Я забрал материал, уронив листок, повернулся, ослабевшей рукой открыл дверь.

В длинном коридоре, несмотря на день освещенном молочно-золотистыми плафонами, меня нагнал сотрудник отдела информации в туго перепоясанном пальто, сделанном под верблюжью шерсть. Только что он больше всех смеялся надо мной, и я слегка отвернулся. Сотрудник неожиданно замедлил шаг, пошел рядом.

— Вы, Авдеев, знакомы были раньше с журналистикой? — заговорил он, дружелюбно блеснув на меня стеклами очков. — Впервые попали? И сразу в «Известия»?

Не разыграть ли хочет? Я промолчал.

— Я вижу, вы нетвердо представляете себе, как делается газета. Каждый отдел в ней имеет свои строго обусловленные задачи. В сельскохозяйственном у нас сотрудничают агрономы, геодезисты, зоотехники… академикам заказывают статьи. В строительном — инженеры, виднейшие архитекторы, знатные каменщики. В отделе литературы и искусства выступают крупные критики, прославленные писатели, актеры, композиторы. Понимаете? Жанры тут строго распределены, и сотрудники обязаны в них хорошо разбираться. Промышленный отдел не может принять стихотворения, рецензию на пьесу… ясно вам? Информация же — это сообщение, а сообщение всегда должно быть коротким и точным. «Известия» — это же целый мир. Если вы интересуетесь фельетоном, проштудируйте Гарри… Михаила Кольцова в «Правде». Фельетон — это знаете… эге! А в общем, не унывайте: привыкнете и… насобачитесь. С ходу ничего не берется. Я, к слову сказать, репортерствовать начал в губернской газете и лишь четырнадцать лет спустя попал в Москву.

Эва, оказывается, в чем дело?! Проклятая «информация» — вот что она означает по-газетному? Верхогляд! Вообразил, что «Известия» — «семечки». Почему было не расспросить знающих людей? Все гонор, самонадеянность! Ну и плюхнулся в калошу, теперь плавай.

Что мне оставалось? Поплакать в рыжий ворс верблюжьего пальто сжалившегося надо мной сотрудника? Видимо, он решил, что я надулся на весь белый свет, вежливо кивнул мне на соседний коридор:

— В секретариат сюда.

И исчез за одной из дверей.

Конечно, я не пошел к Цыпину. Очевидно, ответственный секретарь редакции тоже терпеливо объяснил бы мне, чем отличается фельетон от информации, и вновь привел в отдел. Да Лифшиц и без него дал бы мне новое задание. С ходу в самом деле ничего не берется, как сказал сотрудник в очках. И все-таки — ша! Хватит! Снова позориться? Нет, я уже был сыт по горло газетной поденкой и не хотел больше видеть рыбьих глаз своего заведующего. Главное: какой из меня репортер? Жилки нет. «Не та рыло», как сказал бы хозяин моего «угла», повар Андриян Иванович. Провались эта собачья работа, — нашли ищейку! Что я, без нее не проживу? Тем более сейчас, когда я получил за «Карапета» толстенькую пачку кредиток.

Перейдя шумную площадь, я, по обыкновению, свернул на Тверской бульвар, углубился в самую темную аллею, сунул руки в карманы, подняв и сгорбив плечи.

«Завидуют! — оправдал я свой новый провал. — «Извощик» пишется через «з», — мысленно передразнил я Лифшица. — Народного языка не знаешь! Достоевский плевал на знаки препинания… чихал и я на грамматику. Захотел, разве не стал бы фельетонистом? Набил бы руку и шпарил не хуже вашего Кольцова и Гарри, читатели животики б надрывали. Чужак я здесь».