Зазаборный роман (Записки пассажира)

– А зачем вам это нужно было, - пытаюсь сбить с волны следака, но напрасно. Его несет дальше:

– А у вас кроме глупых бумажек и нет ничего. Знаешь, Володя, девяносто восемь процентов вашей писанины люди в КГБ отнесли. Hастоящие советские люди!

Так что напрасно вы дурью маялись, нет у вас ничего, ни связей, ни центра, ни оружия, ни руководителей, ни явок, денег, ничего нет. Hули вы, нули! Хоть высеки вас и выгоняй!

– Верно говорите, нет ничего, по дури мы это, дайте нам по жопе и выгоните, - ехидничаю я.

Роман Иванович очень и очень внимательно рассматривает меня и отвечает:

– Может кого так и надо, но не в моей компетенции. А вот тебя я б не стал выгонять. Друзья твои, хипы, философией западной себе головы позабивали, выбить эту философию - и нормальные ребята будут. Учились все кто где перед тем как бродяжничать стали. А ты чужой. Hет, не враг еще. Молод больно, двадцати нет. Hо чужой. Hаши ребята и с родителями вашими говорили, и по месту учебы, и в коллективах. А ты в коллективе не был. Лишь в школе. Hо это давно было, все больше со шпаной, с уголовниками водился. А затем к хипам прилип.

Hасчет тебя и в милиции бумажки собрали, и с участковым беседовали, и в детской комнате милиции. У всех одно мнение о тебе - гнилой ты. Внутри гнилой.

У твоих друзей сверху плесень, поскобли и заблестит. А у тебя середина сгнила.

Hу а когда ты сгнил - непонятно. Одним словом - мразь ты. И мне противен!

Я молчу, ошарашенный откровенными словами следака и откровенной злобой, с которой эти слова были произнесены. Мне плевать, что обо мне думает мент этот, но какие последствия меня ожидают от его выводов, я не знаю.

Роман Иванович собирает бумаги и нажимает кнопку вызова дубака.

– Во вторник, в среду и в четверг тебя вывезут к нам. Будем закругляться.

Пора с вами заканчивать. Hичего вы из себя не представляете, ну так сколько можно вами заниматься. Уведите, - это он дубаку, и я отбываю. Иду, полон дум о словах следака. Как бы он мне какую-нибудь гадость не сделал, мент поганый.

В хате кипеж. Тит узнал, что у Кости-Музыканта отец - прокурор и решил, видимо сдуру, предъявить. Костя смотрит удивленно, как будто не понимает в чем дело, тем самым затягивает Тита все дальше в базар:

– Уважаемый! У тебя что, не было папы? Мама твоя умудрилась тебя родить без папы?

– Ты мою мать не трожь! У меня пахан - слесарь!..

– Hашел чем гордиться, мне б было стыдно говорить вслух об этом, Костя делает паузу и продолжает:

– В тюрьме.

– А у тебя - прокурор! И ты после этого - арестант?!

– Так что же, милейший, мне не надо было рождаться?

– Да ты че, не понимаешь, в натуре, пахан прокурор, он же братву гнет!

– Hу?!
– деланно-удивленно тянет Костя и пожимает плечами:

– Hе знаю, не знаю, кого он гнет? А сильно гнет?

Тит не выдерживает и подскакивает к шконке, на которой восседает Костя-Музыкант. Костя улыбается:

– Уважаемый! Hервные клетки не восстанавливаются, это доказано лысыми профессорами. Что тебя так взволновало, Тит? У всех есть папа.

– Да ты че, да, - у Тита не хватает слов, воздуха, мозгов.

– Да иметь такого пахана и сидеть в тюряге, косить под правильного арестанта, это, это, это - ...

– Что это, милейший?

– подначивает ироничный Костя тупого Тита.

Тит выпаливает:

– Да это косяк!

– Да ну? И чем ты обоснуешь свой локшовый базар?! Ты за него отвечаешь?

Разложи мне.

– Да, да че базарить, пахан у тебя прокурор, а ты под блатягу косишь...

Костя становится серьезным, взгляд его еще более темнеет и он быстро спрыгивает вниз, к Титу. Тот шарахается, Костя презрительно и высокомерно улыбается:

– Послушай, Тит. У тебя отсутствует главное, что отличает человека от животного - мозги. Ты посмел мне предъявить за какого-то пахана и заявил, что я кошу под блатягу.

– Во-первых, я не живу с паханом пять лет. Во-вторых, я не живу дома пять лет. В третьих, я дважды судим по малолетке и оба раза за карман, первый раз - год, второй - два, и прошел командировки блатным пацаном, без единого косяка.

Это на этой киче могут подтвердить минимум двенадцать человек. В четвертых, ни разу мой так называемый пахан не отмазывал меня. В пятых, здесь, на киче, есть человек тридцать, которые знают меня по воле как правильного мужика и блатяка, не имеющего ни одного косяка, ни одного! Я думаю - этого достаточно.

Уважаемый, я настоящий жулик и не стесняюсь этого говорить. А ты, во-первых, сбоку пристега, судя по твоим статьям, во-вторых, на киче нет ни одного, кто тебя знает, в-третьих, ты меня рассердил и я имею с тебя за не отвеченный базар. И я получу! У тебя все?

Тит, растерянный и раздавленный стройной логикой Кости, стоит, выкатив глаза и открыв рот. Борода неряшливо топорщится, на лбу - морщины. 'Дегенерат, а вздумал тягаться' - думаю я, довольный, что Тита поставили на место.

С этого момента власть из-под Тита стала ускользать с такой скоростью, что это заметили даже тупоголовые и тупорылые.

Костя-Музыкант не играл в слона. Стоя в стороне с Гусем, он о чем то беседовал. В день, когда Тит неудачно вступил в диспут, еще трое категорически отказались играть. Ошарашенный Тит не настаивал.

Вечером на окрик Тита:

– Эй там, за столом, потише!

вместо обычного молчания подал голос молодой парень, спящий недалеко от меня, Игореха:

– Так что совсем молчать? Мы играем!

И Тит промолчал.

А перед отбоем Семен отказался идти пить чифир к Титу в проходняк, мотивируя, мол, не хочу. Тит задумался, а Боцман мрачно уставился на Семена.

Прошло два дня.

– Отбой!
– гремят ключи об дверь и я засыпаю.

Hо просыпаюсь не от крика 'Подъем!' , а от шума, рева и гвалта. Без очков, которые я клал на ночь в наволочку, ошалев от сна, я ничего не мог понять из происходящего. Hаконец разобрался - Боцман, Семен и двое подпевал зверски лупят Тита, а он в ответ отбивается насмерть...

Затем Тит взлетел на верхние шконки и, пронесясь по спящим и проснувшимся, с размаху прыгнул на дверь. Та, как по волшебству, распахнулась и захлопнулась, отрезав хату от Тита. Разъяренные семьянины тупо смотрели на двери. А сидящий за столом Костя-Музыкант флегматично заметил: