Зазаборный роман
Шрифт:
— Вот, нашел, Леха-Корабль; повторяю вопрос: зачем посылали Леху-Корабля, Алексея Кораблева в город Горький? Вам понятен вопрос?
— Да, но я Корабля в Горький не посылал.
— Не лично вы, а ваша группа.
— И группы не было, и не посылали его, что он солдат, что ли. Сам поехал, а зачем — не знаю. Я, вот, например, в Мин. Воды ездил. Что я там, груз на парашюте получал, из Америки?
— К вашей поездке в город Мин. Воды мы еще вернемся, а сейчас я повторяю вопрос.
Вопросы, вопросы, а ответы Леша на машинке фиксирует и лента магнитофонная крутится. Прогресс,
— Где ваша группа брала средства к существованию? Деньги где брали?
— Ну, мы цыганам несколько раз дрова пилили, стены разрисовывали, бутылки собирали, попрошайничали… Случайные заработки были, ходили на Ростов-Товарный вагоны с фруктами разгружать.
— Сколько раз вы лично ходили на разгрузку вагонов?
— А какая разница?
— Вопросы здесь задаем мы. Повторяю вопрос…
Вопросы, вопросы, а ответы Леша на машинке выстукивает. Стучи, стучи, дятел безмозглый, были б мозги — было б сотрясенье.
В сплошной горячке буден, как сказал один пролетарский поэт, пролетают вторник, среда, четверг…
В хате я только сплю и ем завтрак. Вся хата смотрит сочувственно, они видят, в каком состоянии приезжаю. Случайно услышал, что, мол, КГБ наркотики применяет. Это про меня сказано было. Видимо, вид у меня измотанный и удолбаный.
Пятницу, субботу и воскресенье сплю. Ем и сплю. Ничего не вижу, не слышу, ни в чем не участвую. Доспался до одурения. Ох, и умотал меня следак…
В понедельник выдергивают меня не с утра, как обычно, а с обеда. Вместе с Роман Ивановичем, ментом поганым, в кабинете пигалица очкастая, лет двадцати пяти. Юбка чуть выше колен, ноги загорелые, смотрит деловито и все остальное на месте.
— Я ваш адвокат, Лена, Елена Волоцкая, буду вас защищать.
— А у меня на адвоката денег нет!
— Это ничего, вы потом в колонии отработаете и вышлете.
— А вы что, меня оправдывать не собираетесь?
Роман Иванович прерывает нашу милую беседу:
— Вы приглашены, подследственный Иванов в связи с окончанием следствия и закрытием вашего дела. Вам все понятно?
— Да.
— Я буду читать ваше дело, вы и ваш адвокат контролировать правильность записанного с ваших слов. В случае несогласия, неточностей, неправильностей или ошибок вы имеете право ввести исправления или указать собственное мнение на тот факт, который по вашему мнению указан или освещен неправильно. Все ясно?
— Ясно.
— Начинаем. В январе 1978 года, я, Иванов Владимир Николаевич, 22 октября 1958 года рождения, место рождения — город Омск…
Монотонное бубнение чуть не усыпило. Спасли от сна загорелые коленки адвоката Ленки. Она чувствует мой взгляд, видит мое обостренное внимание и чуть улыбается — совсем немного, и чуть хмурится, и морщит лоб, и одергивает юбку… Она, непокорная, из тонкой и мягкой светло-серой материи, все норовит на перекос пойти и побольше оголить…
Ух жизнь, подлая, я — стриженый и в тюряге, а тут такой адвокат ничейный ходит. Эх, где мои шестнадцать лет, где мой черный пистолет?!
— Вам все понятно?
— Да, гражданин начальник. Но почему не написать просто — являясь агентами мирового империализма, неся чуждую советскому
строю философию, на страх всем честным людям планеты…— Я же говорил тебе, чужой ты. И постоянно из тебя это вылезает. Замечания, поправки имеются?
— Нет.
— А у вас, товарищ адвокат?
— Нет, с точки зрения уголовно-процессуального кодекса…
— Хорошо, хорошо, значит — расписывайтесь. Все. С плеч долой — из сердца вон. Вы мне, хипы, уже так надоели. Я на вашем вшивом деле полздоровья потерял.
Адвокат что то бубнит насчет суда и прочей галиматьи, а я смотрю на собирающего бумаги следака и такая злость меня разбирает… Не выскажусь — сдохну!
— Роман Иванович…
— Что? — поднимает голову от бумаг. Я и выдаю:
— Ты бы не сильно напрягался, а то по цвету рыла вижу — сдохнешь скоро. До моего суда не доживешь…
Роман Иванович несколько секунд смотрит на меня с ненавистью, с трудом сдерживая кипящую в нем ярость. Ярость благородная вскипает как волна…
— Я-то доживу и до суда твоего, и дальше, а вот как ты в зоне выживешь — вопрос.
На этом и расстаемся. Прощай, Роман Иванович, следак поганый, прощай!
Но напоследок я своего личного адвоката чуть-чуть ущипнул. За… ну на чем сидят. Самую малость. А она сделала вид, что не заметила. Молодец!
Когда у подследственного нет денег на адвоката, то гуманное государство предоставляет адвоката в кредит. Заранее зная, что жертва самого гуманного правосудия будет осуждена и отправлена в исправительно-трудовую колонию. Там-то у нее (жертвы) и высчитают из заработанного и за адвоката, и за все остальное.
Адвоката государство в лице юр. коллегии предоставляет всегда или ну очень молодого, или – ну очень (правильно!) плохого. Остальные в поте лица своего зарабатывают деньги, которые заплатила жертва самого (остальное смотри выше). За исключением хозяйственных преступлений (там, где деньги — логика другая), все заранее известно и неоднократно подтверждалось. Был бы человек, а статья найдется.
Дней через пять меня перекинули из два один в шесть девять. Как я понял, чтоб жизнь медом не казалась…
Большая хата, рыл шестьдесят. Шконок намного меньше и это естественно. Если на воле то здесь, то там дефицит, то почему шконок в тюряге должно хватать? Нелогично это.
Представляюсь в блатном углу и заранее они мне не нравятся. Да, по-видимому, им я что-то не глянулся. Рыла у них толстые, глаза пустые, но важно держатся, плечи широкие.
— Говоришь, политический? А че ты против властей попер?
— Да мне и следак также говорил….
— Ты за базаром следи, земляк, а то рога быстро обломаем!
— Так нет их у меня и не было никогда.
— Нам виднее!
— Что это вы меня напрягаете, я вам что то сделал? Меня менты напрягали, кум напрягал, еще вы…
— Ты че, оборзел?! С кем нас равняешь?!
— Я не равняю, я просто говорю…
Для первого раза спускаю базар на тормозах. Их шесть — я один, да и разобраться надо. Решаю Гансу-Гестапо ксиву написать. Оглядываю хату и вижу длинного, рыжего худого парня, весело скалящего мне зубы. Он сидел на скрученном матрасе под телевизором.