Зазаборный роман

— Сегодня возьму на три меньше, у нас есть чем догнаться, пусть братве будет!

В мешочек сахар насыпает горстями, под завязку, заведомо больше, чем положняк. И, не обращая ни на кого внимания, возвращается наверх. Затем берут хлеб и сахар жулики-блатяки с противоположного яруса третьего. Затем хватают все кому не лень, в первую очередь хозяева курток, блатяки мелкие, сильные отталкивают более слабых. И каждый день остается до пятидесяти человек, не получивших ничего. И чаще всего это одни и те же. Такая процедура раздачи паек очень стимулирует желание уехать отсюда. И черти с мужиками уезжают, Дверь открывается, зек забирает ведро, ящики с жижей, процеженные руками голодных чертей. Обед окончен, следующий через сутки.

С противоположным третьим ярусом у Махно интересные отношения сложились. Он пахан вокзала и это признается безоговорочно. Но ходить туда, к соседям, побаивается и не скрывает этого. Оказывается, Махно трон свой переворотом занял, сбросив прежнего пахана, свергнув его. Сбросив в прямом смысле, с третьего яруса. Труп черти оттащили к дверям:

— Командир, уснул, сам упал! — заявили и вытащили в коридор прежнего властителя. Дубак не спорил, революция свершилась, ура, товарищи! Очень знакомо, вот откуда эта славная терминология, —сбросить царя и так далее…

Я умный, я хитрый. Я не стал спрашивать-интересоваться, какие доводы и приводы сказал и привел Махно. Мне это надо? Нет! Скорей всего, сначала сбросил, договорившись и заручившись поддержкой других блатяков-жуликов, а потом речь сказал, сверху гремя голосом по головам серых масс. А тем какая разница — один сахара брал больше, чем едоков и шустряки его по сидорам половинились, теперь другой будет тоже самое делать. Мужикам-народу все едино.

Но вот Махно и побаивается туда ходить, но руку на пульсе противоположного третьего яруса держит. Через осведомителя. Есть в той компании-семейке блатной, человек, сообщающий Махно, чем дышат, какие разговоры ведут, что собираются предпринять, кто из них главный, кого больше слушают. И сообщает эти новости, умереть от смеха можно, на параше. Семьянин Махно знак подает, на краю нар становясь и подтягиваясь. Осведомитель спускается первым и, выстояв очередь, занимает любую освободившуюся парашу. Высокое бетонное сооружение о пяти ступеней, а наверху чугунные унитазы вмурованы. Наверно, антиквариат. Махно попозже спускается не спеша, с тремя телохранителями! и к параше вышагивает. Очередь почтительно расступается — пахан идет. Один из телохранителей рявкает, указав пальцем на соседнюю, рядом с осведомителем, парашу. Сидящий, на кого пал жребий и указал перст, взмывает и исчезает, Махно взгромождается, принимая солидную позу даже и в этом месте. Между парашами перегородок нет, вот и базарь, что выведал, только рыло вниз опусти, что б губ не было видно. Смех и только, конспираторы! Я спросил у Махно:

— Почему сам на связь ходишь, почему не пошлешь кого-нибудь?

— Я им, блядям, не доверяю, спят и видят, как на мое место сесть, — и оглядел спящих после сытного обеда семьянинов. Меня поразила злоба и откровенность слов. Махно продолжил:

— У тебя мозги не прочифиренные, может подскажешь еще чего-нибудь, чтоб не спалить стукача?

Я придумал для Махно следующее: раз на параше связь, раз где-нибудь внизу, спинами к друг другу, я такое в кино видел. Где в следующий раз встреча, можно договориться в предыдущий. И сигналы надо менять. Сегодня потягивается, завтра бреется… Махно согласился со мною и серьезно поблагодарил меня за ахинею.

Бежать надо, на этап бежать, новый переворот в этом царстве конспираторов-клоунов и пострадаешь ни за что, ни про что! Игры клоунские, но играют всерьез. И последствия могут быть серьезные.

Стал я чаще у двери караулить, в толпе желающих уехать простаивать. И дождался. Кликнули меня, обозвался я, оказалось на этот раз точно я, а не однофамилец, и бегом наверх. Сидор забирать и прощаться.

— Да не гоношись, Профессор, не гоношись. Через часок дверку отомкнут, не раньше. 'Гак что успеешь. Ты лучше вот что скажи — не надумал случаем тормознуться?

— Нет, Махно, не надумал. Не таи зла, воли хочется, пусть урезанной, зоновской, но воли. А тут дым висит, как над Лондоном туман. Поеду!

— Ну, решил, так решил, спасибо за советы! Эй, Зуб, Вадька, Шнапс, покидали что есть понемногу Профессору в сидор. На этап едет пацан, собрать надо. Держи пять и не поминай лихом!

Я и не поминаю лихом. Поминаю как есть. Стою у двери, сидор потяжелевший на плечо повесил, на лямку, иду. Зеки вокруг тоже ждут. И дождались.

— Кого назову — обзывается и на коридор! — крикнул рослый дубак с красным рылом и началось…

Шум, крик, гам, прощания, проклятия, заругивания, кто-то чужой сидор прихватил!..

Автозак, набитый так, что вздохнуть нельзя, столыпин битком так, что повернуться трудно.

— Поехали! Поехали! Поехали!!!

На воле снег лежит, я мельком видел, когда в столыпин из автозака под рев солдат, сигал. В вагоне холодно, тесно… Закемарил сидя, внизу, прижатый в угол. На второй полке тоже сидя ехали, теснотища. Закемарил и вспомнил, как Махно меня уговаривал остаться… Долго я не мог понять, чем импонирую умным жуликам, босякам крутым. А общаясь с Махно — допетрил. Нравится жулью, что я всем своим поведением и жизнью говорю, что могу и я до блатяка дотянуть, нема косяков, ментов ненавижу и долблю их, как только возможность выпадает. Но! Но так, как судим я за политику, а раньше не сидел и блатным не был, то знаю свое место и выше мужика никуда не лезу… И настоящим блатным, с головою, это по душе.

Заснул я и проснулся от рева, заглушающего все. Сначала не разобрал в чем дело, а потом сообразил — это мы приехали. Просто приехали.

— Приехали!

— Выходи!!

— Бегом!!!

Лязгает решка и у нашей секции, все выпуливаются по одному, солдат даже не прикрывает решетку и стоит рев:

— Бегом! Бегом! Бегом!!!

Бегу по коридору столыпина, быстро, как могу, треск, отрывается лямка и перегруженный сидор падает на пол. Нагибаюсь, подхватываю его и бегу дальше. Под рев:

— Раззява! Беггомм!!! Сука, бегом!!!

Бегу, поворот, прыгаю в автозак и чтоб не терял сидора, не тормозил конвейер, получаю ощутимого пинка. Сапогом по жопе!.. Ну, бляди!

Сижу на одной половине, так как другая горит, отнимается и сидеть на ней невозможно… Ну, гад!

Везут. Холод. Темно. Лязг ворот, лязг дверей, лязг решки. Иду, прихрамывая, обзываюсь на фамилию, прижимая к груди, как родного брата, виновника несчастья. Так в обнимку и вошли в хату.

Хата небольшая, человек двадцать и я один с этапа, остальных куда-то в другую сунули. Нары от стены до стены, в два яруса, одна параша, неужели бывают такие хаты, после Свердловского ада даже и не верится.

— Откуда, земляк? — с излишне блатными, протяжными нотками все тот же надоедливый вопрос.

— Оттуда, — показываю на дверь и располагаюсь наверху, посередке.

— Тебя по-человечески пытают, ты, в натуре…

Внимательно смотрю на «пытальщика» и мгновенно все срисовываю. Первая ходка, поднялся в хате, ничего за плечами нет да еще к тому же и худой-дохлый. Пялит глаза, губы растягивает в презрительную ухмылку, сдвигает брови. Клоун! Набор знакомый, только в его исполнении вызывает смех. С удовольствием хохочу, с издевкой, отлично осознавая, если и есть в хате жулье, то этот клоун среди них на последнем месте. Поэтому и хохочу. Блатяк растерялся:

— Ты че, ты че?

— Ниче, я тебе должен? — перестаю хохотать и спрашиваю. Он еще больше теряется:

— Ну я спросил…

— А кто ты, чтоб пытать, обзовись?

— Как, обзовись?..

— Ты кто?

— Валет…

— Вот и будь им, а меня не трожь!

Ложусь на брюхо, так как жопа побаливает. А блатяк не унимается:

— Слышь, Мартын, он с нами говорить не желает!

Ого, есть еще и Мартын, яйца повесил на тын. Второй подает голос:

— А мы его попросим!