Зажечь свечу

2

А было вот как.

Неделю назад, в поезде, едва войдя в почти полный уже плацкартный вагон, пробираясь к своему месту, находясь в унылом, усталом, мрачном от неудач последнего времени состоянии, — их, неудач, было немало, ах как немало! — желая сейчас больше всего на свете лишь одного — забыться, отвлечься, — Голосов привычно отметил среди пассажиров сначала одну чем-то привлекательную девушку, за ней другую… То, что он машинально отметил их, было вполне естественно и не стыдно, однако со всегдашней своей раздвоенностью чувства и мысли он подумал: странно, наверное, выглядит со стороны взрослый тридцатилетний человек, едущий в серьезную командировку и тайком пялящий глаза на девчонок…

Вопрос этот для Голосова был всегда трудный. Сам факт противоестественного разделения людей на две крайности в связи с полом казался ему нелепым. Главную горечь, печаль вызывало вот что: почему человек в многочисленных и разнообразных моральных установках так упорно, так последовательно, хотя в общем-то безуспешно старается идти против природы? Сколько нелепых правил ввели мы именно в этой сфере человеческой жизни! Настоящий лабиринт. А в чем причина? Не в паническом ли страхе перед живой, естественной, полной хотя и страданий, но ведь и несомненных радостей жизнью? И не в старом ли, как мир, чувстве собственности, из-за которого одни люди пытаются во что бы то ни стало подчинить себе, закрепостить других? Хотя ведь и чувство собственности происходит все от того же — от страха жизни.

Так думал Голосов теперь, но не сразу, ах как не сразу пришел он к этим размышлениям. Сколько было метаний от одной крайности к другой…

Он отыскал свою полку и хотел уже бросить на нее портфель, однако сидевшие внизу женщины попросили его поменяться — перейти в соседнее отделение плацкартного вагона, чтобы им, женщинам, ехать вместе.

Голосов, разумеется, немедленно согласился и даже порадовался, потому что в соседнем отделении было пока что пусто. Он сел к окну и умиротворенно принялся наблюдать сверкание сначала медленно проплывающих, а потом уже проносящихся огней — поезд набирал ход. Наконец-то, наконец-то выехал, думал Голосов с удовольствием, радуясь тому, что можно пока забыть о суете последнего времени, пустых хлопотах, мучительных размышлениях, спорах с редакторами, поисках темы…

Здесь тоже был лабиринт. И серьезный. Окончил ВГИК с отличием, снял первый фильм — документальный, о неофашизме, — получил премию в ГДР, обласкан вниманием, но потом… Вот уже несколько лет бесплодные попытки найти сценарий, который удовлетворил бы и его, и руководство студии, нежелание заниматься халтурой… Да, лабиринт был серьезный, и из него Голосов пока что не выбрался. Но какие-то признаки верного пути все же были. Несомненно были! Вот что он начал понимать: как ни странно, два лабиринта — предыдущий и этот — крепко связаны. В жизни вообще все связано, одно зависит от другого. И в частности, отношение между полами, которое для некоторых представляется хотя и важным, однако все же не слишком, из области «этакого», о чем и говорить-то всерьез не стоит, на самом деле определяет очень во многом поведение каждого человека. Хотя как раз об этом всерьез почему-то никогда не говорится. Все как-то с подмигиванием, недоговариванием, между строк… Но именно потому Голосов считал извечную проблему особенно важной, вдвойне. Он видел, что здесь — полная неразбериха и она очень мешает людям. В последнем Голосов убеждался все больше и больше. А потому трудно было даже сказать, какой из двух лабиринтов важнее.

Да, многое еще предстояло решить для себя, во многом разобраться, и то, что он ехал сейчас в командировку, было очень кстати, потому что один из способов осмыслить свое положение как раз и был в том, чтобы отвлечься. Разумеется, потом придется вернуться на круги своя, однако идти будет легче и ясней станет верное направление. Это уж несомненно.

Не успел Голосов насладиться одиночеством и покоем, как на местах рядом появились ребята, как видно студенты. Они, едва положив свои немудреные багажи, достали две бутылки портвейна и принялись их распивать. Голосов пересел на боковое место, освободив им поле деятельности, и заранее огорчился, представив беспокойную душную ночь в подвыпившей говорливой компании. Но через некоторое время, глядя на ребят, успокоился: они, кажется, были из тех, кто даже в подвыпившем состоянии ведет себя в рамках.

А минут через пятнадцать после отправления поезда в вагон вошли еще двое — мужчина средних лет и красивая молодая девушка, светловолосая, стройная, в джинсовом модном костюме. Проводница, которая вела их, указала на свободные полки. Полка девушки оказалась как раз под полкой Голосова, а полка мужчины, ее спутника, — рядом.

С первого взгляда девушка очень понравилась Голосову. Даже сердце защемило. Хотя он конечно же старался этого не показать.

Она села за тот же столик — напротив Голосова — и, достав журнал, тотчас погрузилась в чтение. А Голосов смотрел на нее все чаще и чаще, и все больше и больше она нравилась ему. Густые, чуть рыжеватые волосы, огромные серо-зеленые глаза, небольшой милый носик, маленькие, но очень пухлые губы, красивые нежные руки… Внешность выражает ведь суть человека, и что-то давнее было в ее облике, казалось Голосову, из девятнадцатого века, или восемнадцатого даже, из портретов Боровиковского и Рокотова, но и налет современности был на ее лице в то же самое время. Смелость, порывистость, уверенность в себе удивительно сочетались с нежностью и женственностью. Как это сочеталось, трудно было понять, но это сочеталось и создавало странную двойственность, а потому и особенную таинственность. Да, при всей нежности и застенчивости, была, казалось, в ее лице, в фигуре, в движениях искушенность и смелость. Голосов, осматриваясь вокруг, недоумевал: как могут мужчины оставаться спокойными в ее присутствии? Ребята распивали свой портвейн как ни в чем не бывало, спутник девушки принялся что-то читать, как и она, проходившие мимо люди тоже не обращали на нее особенного внимания. Удивительно! Или Голосов, как часто с ним бывало, просто фантазирует, приукрашивая и как бы совершенствуя своим воображением действительность?

Ему и в голову не пришло пытаться знакомиться с ней. Хотя в принципе он был бы, конечно, не против. Да, тут тоже был его принцип: он считал, что знакомиться люди должны уж совсем запросто. Надуманное равнодушие, с которым принято поглядывать друг на друга в поезде, в метро, даже просто в уличной толпе, всегда злило его. В нем тоже была, с его точки зрения, привычная, застарелая ложь. Ну почему, к примеру, не улыбнуться тому, чье лицо нравится тебе? Почему не познакомиться запросто? Разве на самом деле люди безразличны друг другу? Разве не взаимоотношения людей между собой — главное на земле? Так почему же?

Но, почему-то стараясь поглядывать на девушку как можно реже, Голосов принялся отстраненно философствовать вот над чем: как, каким образом молодые красивые женщины, а в частности именно эта — на вид ей было года двадцать два, — защищаются от несомненно все же многочисленных и часто конечно же весьма агрессивных попыток встречных мужчин? Что помогает им? Напускная грубость, высокомерие? Или, наоборот, безукоризненная, обезоруживающая вежливость? И кто этот лысеющий спутник ее? Муж? Отец?

Все дальнейшее, однако же, произошло настолько просто, естественно, само собой, что Голосов, как ни старался потом, не мог вспомнить, с чего же, собственно, начался их разговор. И где был в этот момент его привычный и строгий внутренний редактор. Ведь он отсутствовал.

Проводница разносила чай, потихоньку допивали свой портвейн студенты, спутник девушки сидел тихо и читал. Все было вокруг по-прежнему как будто бы, а мир для Голосова переменился.

Сначала об одном недавнем кинофильме говорили они с девушкой, потом о другом, затем о спектаклях популярного московского театра… Выяснилось вскоре, что девушка едет в тот же город, что и он, она родом оттуда, а учится в Москве, в институте, а сейчас у нее каникулы, и она везет в подарок матери телевизор — он в почтовом вагоне, — а мужчина, который пришел с ней, ей даже не знаком. Просто кассирша, очевидно, ошиблась с билетами, и места ее и этого мужчины в соседнем вагоне оказались заняты. Поэтому они здесь оба.

Едет же она совершенно одна, и трудно ей, конечно, будет завтра с телевизором. Но ничего, справится как-нибудь. Договорится с таксистом. Красавица из восемнадцатого века с телевизором, усмехнулся Голосов про себя, радуясь этому милому образу. И очень естественно предложил ей вдруг свою помощь на завтра.

— Я в командировку еду, а учреждения открываются в девять-десять утра, поезд же приходит в семь. Время у меня будет, я с удовольствием вам помогу, — сказал он, улыбаясь.

И девушка с благодарностью это его предложение приняла. Как ни в чем не бывало.

Вот вспомнили они еще об одном фильме — это удивительно все-таки, как их мнения совпадают! — обсудили и режиссера — он и ему, и ей нравится, опять сходится! — и необычайное взаимопонимание вдруг возникло. Казалось, стоит одному из них только подумать о чем-то, как другой тотчас без слов это же самое понимает. Голосов был в волнении. И девушка, судя по всему, тоже.

Тут в их разговор попытался вклиниться один из студентов, но девушка тотчас стала острой и резкой — решительно и умело она осадила паренька. У Голосова мелькнула мысль: вот так она и защищается! Но только не от него.