Здесь и теперь

Эта улыбка, эти неумело подкрашенные тушью глаза не могли скрыть беды. Той, что переживают в одиночку… Я встретился с ней взглядом. Захлестнула волна сочувствия. И я решился.

— Видите ли, мне кажется, вам следует записаться на рентген, проверить правую грудь… — Дорого стоило мне каждое слово. Ведь все это могла быть игра воображения, чушь.

— Ой, а что там — злокачественное, рак? Дергает уже неделю, в подмышку отдаёт. — Глаза Тамары глядели моляще…

— Не знаю. Просто нужно сделать рентген правой груди.

— Не правая у меня. Левая.

— Левая? — На секунду я задумался. Ну конечно, левая! Она же сидела напротив. — Тамара, я не врач, ничего в этом не понимаю, честное слово. Что вам стоит сделать рентген, чем раньше, тем лучше. Сейчас это лечат.

Я заставил себя снова отвернуться к телефону. Может быть, это и выглядело жестоко, но мне больше нечего было сказать. И Тамара ушла к столу.

— Анна Артемьевна, не поздно звоню? Четверть одиннадцатого.

— Нет. Я ждала.

— Я не из дома, я в районе Текстильщиков.

— Текстильщики?.. А можете подъехать на метро по кольцу к «Проспекту Мира»? И я вас встречу.

— Где?

— Снаружи. У выхода.

— Хорошо. Буду там не раньше, чем минут через сорок. — Я положил трубку, столь же поражённый тем, что она назначила встречу так далеко от собственного дома, сколь и тем, что только что из уст Тамары получил подтверждение тому, что казалось чистой игрой воображения.

2

Неделю назад Йовайша задал такое упражнение: сидеть с прямой спиной, расслабленно. Закрыв глаза, сосредоточиться на верхней части собственного мозга. Первые два дня упражнений не дают никакого эффекта, кроме тяжести в голове. На третий сознаю, что вижу сноп золотистого света. Этот свет пробивается внутри головы откуда-то справа. В следующие дни он возникает и слева.

После упражнения свет исчезает, но голова остаётся ясной.

Что же это за свет такой необыкновенный? Я уже знаю: если спрошу Йовайшу, тот снова загадочно улыбнётся, толком ничего не ответит. Вечная моя трагедия: желание знать и бессилие познать.

3

Кроме носового платка с червивой мукой и некоторого жизненного опыта (а ведь меня за тем и посылали — учиться у жизни) я привёз в Москву ещё и характеристику. На бланке с грифом областной газеты напечатано:

«2 августа 1952 г.

ХАРАКТЕРИСТИКА

Студент Литературного института Артур Крамер в течение двух месяцев проходил практику в редакции нашей газеты. За это время т. Крамер участвовал в литературной правке материалов, опубликовал пять корреспонденций и очерк. Язык этих материалов, разработка тем — интересны.

К недостаткам практики т. Крамера следует отнести тот факт, что после командировки в глубинный район он привёз статью, из которой видно недостаточное знание вопросов сельского хозяйства».

С этой бумажкой прихожу к началу учебного года в институт и узнаю в канцелярии, что я переведён на заочное отделение с обязательством в месячный срок устроиться на работу и предоставить справку.

Выйдя из канцелярии, сразу напарываюсь на руководителя моего семинара, лауреата Сталинской премии. Тот швыряет в урну окурок, тащит меня за угол коридора, шепчет:

— Хотели совсем вышибить. Большего я для тебя сделать не мог. Теперь выкарабкивайся сам, добро?

— Добро-то добро. Да куда меня возьмут? С неоконченным образованием. После школы…

— Мой тебе совет: срочно уезжай из Москвы. В провинции грамотных нехватка, запросто устроишься в какую-нибудь газетку, теперь это тебе знакомо, будешь приезжать на сессию, отчитываться стихами на семинарах. Стихи-то привёз?

— Привез.

Он отыскивает пустую аудиторию, закрывается там со мной. Со стен смотрят портреты классиков — Сервантес, Грибоедов, Лермонтов…

Сейчас мне не до стихов. С трудом вспоминаю написанное до поездки в станицу Степановскую. Чем дальше читаю, тем нетерпеливее барабанит мундштуком папиросы по столу мой руководитель. Обрываю чтение.

Тот закуривает.

— С нового года я назначен редактором журнала. Толстого. Хотел бы тебя напечатать. Талантливо, искренне. Да кому это нужно? Ты вот только что был на практике. Лесополосы видел?

— Видел.

— На строительстве Волго–Дона был? Поля пшеницы видел? Газеты читаешь?

— И газеты читаю, и поля видел. Но видел и кое-что другое.

Он задумчиво разглядывает меня сквозь дымок папиросы, произносит:

— У каждой собаки своя шерсть. К гладкошёрстным ничего не пристаёт, а есть лохматые, всякий репей цепляют.

— Вы что, собаку завели?

Спрашиваю по простоте души. Но в глазах его это дерзость, нарушение рамок наших отношений. Встает, направляется к двери.

««Молодая гвардия?. Орган Курского обкома и горкома ВЛКСМ — Крамеру.

Уважаемый т. Крамер! Вакантных мест в редакции нет. С приветом, зам. редактора Приваленко».

«ЦККН Украины — А. Крамеру.

В редакциях республиканских, областных и многотиражных газет, выходящих на русском языке, нет незамещённых вакансий. Зам. зав. отдела пропаганды и агитации Лазебник».

««Красноярский рабочий? — Крамеру.

Вакантных мест нет».

Кто счастлив от этих стереотипных отказов, так это мать.

— Пока жива, с голода не умрём. Никуда не надо ехать — пропадёшь. С понедельника начну работать на полторы ставки.

До того как рассылать запросы во все концы Советского Союза, я, конечно, пытаюсь устроиться здесь, в Москве. Не берут, даже нормировщиком на завод, даже учеником токаря: «Зачем нам заочник Литературного института?» А скрыть своё студенческое положение я не могу, потому что нужна справка именно в институт…

Каждый новый конверт с отказом доламывает. Уходя в предрассветный мрак на работу, мать вместе с завтраком оставляет деньги на день и записку: «Не волнуйся. Всё будет хорошо».

Мне двадцать лет. Я думаю о смерти.

Однажды ночью появляюсь на Красной площади.

Часы таинственно отбивают четверть. Таинственно звучат мои шаги по брусчатке. У Спасской башни подхожу к часовым.

Те было насторожились. Но я поднимаю руку, делаю круговое движение ладонью.

Часовые засыпают.

Прохожу в Кремль, иду по его территории, глядя на единственно светящееся окно. Подхожу к дворцу, мановением руки усыпляю охрану. Бегом поднимаюсь по устланной коврами лестнице.