Здесь и теперь
Шрифт:
…В десять часов утра, свежевыбритый и невыспавшийся, с сумкой в руке, я стоял перед своим отелем. Нежно пригревало весеннее солнышко.
Только что автобус «Юлия» отошёл со всей туристской группой, повёз её на экскурсию в парк архитектора Гауди. Я ничуть не жалел, что остался один. Конечно, любопытно было бы взглянуть на причудливые виллы, на недостроенный собор, созданный знаменитым зодчим, но меня гораздо больше интересовали люди. А все эти вычурные здания можно было увидеть и на сериях цветных фотографий, которые наверняка продавались наискосок — в магазинчике с полосатыми
Надо было бы перейти мостовую и купить такой буклетик, посвящённый творениям Гауди, но ещё неизвестно, сколько могла стоить гипотетическая испанская шаль. Поджидая знакомую Анны, я решил с её помощью выяснить стоимость подобной вещи и по возможности немедленно её приобрести, пока оставались деньги.
Что-то обидное и несправедливое было в том, что я оказался здесь без Анны. И ещё подумал о матери: за всю свою трудную жизнь ничего, в сущности, не увидела, нигде не побывала…
Красная микролитражка остановилась у тротуара. Дверца распахнулась. Невысокая женщина вышла из машины, позвала:
— Артур! Это вы? Садитесь скорей! Тут нельзя парковаться!
Я сел в машину, и мы тут же тронулись с места.
— Извините, несколько задержалась, отвозила сына в колледж! — Катя вела автомобиль, курила, расспрашивала об Анне. У неё был московский говорок без примеси акцента.
— Вы давно здесь?
— Пятнадцать лет. Училась с будущим мужем в Москве, в Плехановском, а он испанец. Так и попала сюда. Вообще-то я из Киева. Что ж вы так мало рассказываете об Анне? А как её Гоша? Как чадо — этот анфан террибль? Два года назад ездила в Киев к сестре, по пути побывала у Анны и дома, и на даче. Там, признаться, было напряженно…
Не хотелось мне ни о чём рассказывать. Но пришлось.
Катя заплакала.
— Не надо, — сказал я. — Теперь мы с Анной вместе. Здесь в сумке сувениры для вас.
— Вот почему она не пишет… — Пока машина стояла у светофора, Катя утёрла слезы, глянула на меня. — Но вы-то хоть можете дать ей счастье?
— Не знаю.
— Извините, кто вы, чем занимаетесь?
— Недавно назвали дервишем. Знакомо вам это понятие?
— Как интересно. — Катя свернула с широкой авениды на тихую улицу.
— Признайтесь, подумали: Анне ещё дервиша теперь не хватает?
— Подумала, — кивнула Катя, вдруг спохватилась: — Откуда вы узнали? Читаете мысли?
— В данном случае это не трудно.
Подъехали к старинному розовому дому в семь этажей со стеклянной будочкой у ворот. В будочке сидел человек. Он приподнялся, почтительно кивнул Кате.
Ворота отъехали в сторону. Машина покатила вниз, в подземный гараж.
Черный с золотом «роллс–ройс», японский «дацун», итальянская «альфа–ромео» сверкали под ярким электрическим светом.
— Ничего себе кареты у ваших соседей, — сказал я.
— Этот гараж принадлежит нам. И все машины наши. — Катя заглушила двигатель. — Дело в том, Артур, что мой муж — миллионер. Владеет авиакомпанией. К сожалению, он сейчас в командировке, за границей. «Роллс–ройсом» пользуемся редко, разве что ездим на приёмы, «дацун» — его ежедневная машина. Третья принадлежит Кармен —
моей дочери, а я довольствуюсь «фиатом»: маленький, легко парковаться в городе. У нас с этим проблема.Вышли из машины. Лицо Кати исказилось, словно от боли. Я направился было к выходу из гаража, но Катя вернула к скрытой в стене двери, нажала ручку.
Это оказался лифт. Кабина, вся в бархате, зеркалах и бронзе, плавно пошла наверх.
— Что у вас болит? — спросил я.
— Нога. Зимой катаемся на горных лыжах. Ездим тут неподалёку, в Андорру. Сломала левую ногу. Вроде все хорошо срослось, а боль осталась.
— Где?
— В голени. Ничего не помогает. Прибегала даже к помощи парапсихолога, как у вас говорят, экстрасенса.
— Ну и что?
— Расскажу. Это очень интересно.
Вышли из лифта. Катя отперла дверь, и я вошёл вслед за нею в квартиру.
— Кармен! — позвала Катя. — Кармен! Гость из Москвы!
В просторный холл вышла прелестная девочка лет пятнадцати. Приблизилась ко мне, подставила щеку.
Я вопросительно взглянул на мать.
— В Испании так принято. Целуйте!
…В гостиной, пока Катя и Кармен готовили на кухне угощение, я осмотрелся. Мебель была японская — черно–лаковая с перламутровыми инкрустациями. В углах стояли высокие японские же полукруглые этажерочки. На каждой полке пестрели русские народные игрушки. Катя уже успела поставить на них и деревянные крашеные птички–свистульки, деревянные грибочки, самоварчики — всё, что я привёз.
— Сколько у вас комнат? — спросил я Кармен, когда она вошла с подносом, уставленным едой и напитками. Девушка, напряжённо улыбаясь, смотрела на меня.
— Она, хоть и родилась в Москве, уже забыла русский, — сказала мать, входя следом с другим подносом, где дымился в чашечках кофе. — Сама толком не знаю, сколько комнат. Хотите, покажу наши апартаменты?
Я пошёл вслед за Катей. Она отворяла одну дверь за другой.
— Вот кабинет мужа. Это — спальня. Это — комната Кармен. А тут царство моего сына, вы его сегодня увидите. Эти две комнаты для гостей. Тут библиотека. А это — моя комната, нравится?
Это было единственное помещение, где отсутствовала японская мебель. На полке над тахтой тянулся рад вятских глиняных игрушек, в углу висела маленькая бумажная икона Христа.
Катя, чуть прихрамывая, шла вперёд, показывала ещё какие-то комнаты, завела в огромную кухню с настоящим баром, где были полукруглая стойка и высокие вращающиеся кресла, где блистала чистотой автоматическая мойка, стояли электроплиты.
— А это считать за комнату или нет? — спросила Катя, отворяя ещё одну дверь между мойкой и плитой.
В длинном помещении снизу до потолка тянулись широкие полки, тесно уставленные консервами, жестяными, стеклянными, пластиковыми банками, бутылками, оплетёнными соломой бутылями. Все это было в ярких надписях, этикетках. Сверху с крюков свешивались копчёные окорока, колбасы. Тут же стояло четыре японских же холодильника.
Потом я сидел в гостиной, угощали блюдами, которых я никогда раньше не пробовал: какими-то рачками под лимонным соком, омаром, необыкновенно вкусным сыром с клубникой.