Здесь птицы не поют

— Жарко сегодня было, — невпопад сказал Рогозин.

— Хороший день, — согласился якут. — Небо чистое очень. С вертолета далеко все видно. Не знаю — зачем мы дальше поехали? У этих охотников точно лодка есть. Здесь без лодки никак. Захотят прийти — придут. Если люди плохие — река нас не спасет. Если хорошие, то зачем прятаться? Что в голове у Семена?

— Устав строевой службы, — засмеялся Арни.

Рогозин смотрел по сторонам, рассчитывая вот — вот узреть где-нибудь на берегу лодку испугавших всех людей. Но долго ничего не видел, пока за очередным поворотом в опускающихся сумерках не показалась заброшенная пристань.

Мостки, неровные, будто сколоченные артелью слепых, заходящие в реку метров на восемь, полуразвалившаяся хибара на берегу, штабель досок — все было почерневшим, заброшенным, некрасивым. Висящая на одной петле дверь на чердаке хибары качалась на ветру и, должно быть, иногда громко хлопала по стене, но за шумом моторов и воды этого не было слышно. На крыше кое — где росла трава, а под окном заметно было приличных размеров пятно мха. Полузаросшая дорога уходила куда-то вдаль от пристани, теряясь среди угрюмых скал, словно обжимающих дорожную ленту вместо обочин.

— Что это? — воскликнул Рогозин, показывая пальцем на следы, оставленные когда-то цивилизацией.

— Это, паря, давно лагерь был, — глотая набегающий ветер, громко ответил Юрик. — При Сталине еще. Очень плохой лагерь. Вечером я тебе всю историю расскажу, сейчас не могу — ветер в рот попадает, задыхаться могу!

— Ага, — осклабился Арни, щеки которого действительно раздувались, наполняемые встречным ветром. Он проорал, но слышно было и в самом деле очень плохо: — Послушай этого… Он расскажет!

Лодки повернули направо вслед за изгибом русла, и Виктор недолго провожал взглядом зловещие полусгнившие мостки — они скрылись за поросшей редким лесом скалой.

Вечером на очередной стоянке, нарубив дров и натаскав воды для общего котла, он только случайно вспомнил о виденном, когда услышал чье-то:

— Сталина на них нет, сук!

В голове запустился воспитанный образованием шаблон «Сталин — тиран — ГУЛАГ» и перед глазами вновь мелькнули почерневшие мостки, дорога между скал, хибара с травой на крыше — ведь это был запечатленный образ единственного лагеря, который имелся в памяти.

Рогозин нашел Юрика, курящего на берегу какую-то жуткую смесь из накрошенного сигаретного табака и пылеподобного сушеного мха. Он забрался на огромный булыжник, принял там позу лотоса и сидел так, совершенно погруженный в созерцание заката. И даже не заметил, как к нему подобрался Виктор. А тот дернул якута за рукав куртки и напомнил:

— Ты про лагерь рассказать обещал.

Солнце почти спряталось за серой сопкой, воздух был прозрачен и свеж (если не считать специфического запаха из трубки). Река с убаюкивающим рокотом катила прозрачные, слегка позолоченные зарей воды по бесчисленным камням. Ветер стих, окончательно запутавшись в скалах.

Если бы Виктора спросили, зачем он хочет услышать еще одну страшилку «от якута», он бы, наверное, ответить не смог. Просто хотелось еще немножко послушать сказки из мрачной якутской мифологии, присутствовало в них какое-то необъяснимое очарование.

— О! — сказал Юрик и замолчал, попыхивая трубкой.

Солнце закатилось-таки, блеснуло последним лучом и пропало, погрузив ущелье с рекой в первозданную темноту. Пару минут Рогозину казалось, что рассказчик собирается с мыслями, но молчание затягивалось и Виктор не выдержал:

— Эй, — он снова дернул якута за рукав. — Так ты…

Он не успел договорить, потому что Юрик вдруг завизжал тоненько, упал под камень, на котором сидел, перевернулся на четвереньки, успев, по — видимому, еще в падении каким-то образом выхватить из ножен на поясе здоровенный тесак, блеснувший отраженным от далекого костра светом в полутьме так угрожающе, что Виктор поневоле закрылся руками.

Но дальше ничего не произошло.

— Кто здесь? — донеслось из-под камня настороженное.

Голос Юрика странным образом изменился — он стал одновременно глух и тонок.

— Кто здесь? — повторил он еще раз.

— Й — а-а, — проблеял испуганный неожиданной метаморфозой Рогозин.

Из-под камня донесся облегченный выдох, Юрик поднялся на ноги, уверенным движением бросил нож в ножны, вытер покрывшийся бисеринками пота узкий лоб, отряхнул от песка руки.

— Зачем ты меня напугал? — спросил он.

— Я? — Виктору и в голову не могло прийти, что он может кого-то напугать.

— Ты — ты, — кивнул якут. — Подкрадываешься, пугаешь. А если бы у меня инфаркт был? Кто так делает?

Рогозин ошарашено замолчал в недоумении — меньше всего он ожидал от Юрика упреков в своем злоумыслии. Немного подумав, одновременно наблюдая за тем, как якут взбирается обратно на булыжник, он развел руки и пробормотал:

— Ну прости, я не хотел.

— Ладно, проехали, паря, — якут устроился рядом. — Так чего хотел-то?

— Про лагерь там, — показал Рогозин рукой на реку в сторону, с которой они пришли.

— А — а-а! — засмеялся Юрик. — А я-то думаю — чего он меня пугает?!

— Да не пугал я тебя!

— Ага, а почему я тогда с камня туда, вниз, упал? Ветром сдуло, да?

Разговор приобретал какой-то дурацкий оттенок, все время возвращаясь к одному и тому же как в какой-нибудь дешевой пьеске непризнанного гения. Рогозину это не нравилось, раздражало, бесило, но, помня о мхе в трубке якута, он был осторожен.

— Я же попросил прощения.

— Да ладно, я уже и забыл. Но ты меня больше не пугай.

— Не буду, — пообещал Рогозин.

— Хорошо, — улыбнулся якут. Его жидкая щетина над верхней губой, которую он по недоразумению называл «усами», встопорщилась.

И он снова замолчал.

Через четверть часа Рогозин понял, что никакого рассказа не будет и решил идти к костру, устраиваться на ночлег. К тому же одна из ночных вахт — утренняя — досталась ему и он резонно рассудил, что если не выспится как следует, то подниматься будет тяжело.

— Это под самый конец было, — вдруг сказал Юрик, когда Виктор уже слез с камня. — Сталин уже мертвый был совсем. В пятьдесят третьем.