Здесь русский дух...

— Пускай отбивают! — отвечал Петр. — Невелика потеря…

— Неужели не любишь ее?.. — спрашивала мать.

Петр покачал головой.

— Не люблю, мамань… И никогда не любил.

— Тогда зачем женился? — удивилась Наталья.

— Назло, мамань…

— Кому назло-то? — не поняла Наталья, но Петр молчал. Ему не хотелось ворошить прошлое. — Забыть ее все не можешь? — догадалась мать. — Полно! Не рви себе сердце, сынок, выбрось ее из головы. Разбитую чашу уже не склеишь, а у тебя детки подрастают. Катерина обижается, что ты совсем не занимаешься ими. Так?

— Так, мамань…

— И? — вопрошала Наталья.

— Да охоты нет, — признался сын. — Это Катькины дети, она их хотела, а не я…

Мать вздохнула и покачала головой:

— Грешно, Петенька, так говорить, грешно! Детки-то в чем виноваты? Знаешь, я завтра к старцу пойду — может, ты со мной сходишь? Глядишь, он даст тебе совет.

Петр нахмурил брови.

— И не уговаривай, мамань, не пойду, — буркнул он. — Ты вот к нему ходишь — и чего?.. Тятенька наш как бегал к этой своей азиатке, так и до сих пор бегает, а ты ведь просила его образумить.

— Просила, сынок, — вздохнула Наталья. — И Бога молила… Видно, Бог не услышал меня…

3

Однажды Петр все же не выдержал и, дождавшись, когда солнце скроется за дальними сопками, отправился в Монастырскую слободу. Гнать коня не стал, заранее зная, что эта поездка ничего ему не даст. Если б ждала его Любаня — другое дело, а то ведь по хозяйству колдует. Мать старая, поэтому все заботы по дому легли на молодую женщину, а бабьи заботы, как известно, нескончаемые. Надо и в доме убраться, и еду приготовить для всей семьи, и дитя воспитать, и корм скотине дать… Вот и крутилась весь день, как белка в колесе. Жили б они с Захаркой отдельно от родителей, тогда и хлопот поменьше, но отец их не отпускает — нечего, мол, отдаляться, вблизи родней. Он и младшую свою дочь Варьку, выдав за местного лоботряса Кольку Семенова, оставил вместе с мужем при себе. Дескать, лишняя пара рук в кузнице не помешает, а тот взял да утонул пьяным в Амуре…

Катерине легче. После свадьбы сына Федор нанял артельщиков, и те в пару недель поставили новый дом для молодых. Изба как изба. С кутью — углом в избе, небольшой гостиной и спальней. Когда родился первенец, Петр подвесил на крепеж люльку. В этой же колыбельке потом спала и маленькая Дуняшка, отправив брата на лежанку.

Казалось, чего еще надо? Дом есть, хозяйство есть, детки растут, а в душе у Петра пусто. Тоска берет глядеть на него, а тут, встретив на берегу Любашку, воспрял духом. Надо бы еще раз с нею повидаться, — решил Петр, чувствуя, как в нем с новой силой разгорается любовь. Впрочем, время шло, а он все не спешил искать с ней встречи. Как вспомнит злющие глаза Любашкиного отца, так и вся охота пропадает. «У, змей ползучий! — про себя честил он его. — Это ты… ты испортил мне жизнь! Без тебя все могло быть по-другому»…

…Вот и окна кушаковского дома. В темноте их было бы трудно разглядеть, если б не этот тихий отсвет горящей в глубине избы лучины.

Тишина. Лишь слышно, как где-то на другом конце улицы сонно побрехивает дворовый пес и в ближней рощице негромко переговаривается пернатая мелочь.

Петр стоял и не знал, что делать. Постучать, как прежде, в окно?.. Если выйдет отец или тот же Захарка? Что он им скажет? Дескать, пришел навестить их дочь и жену?.. Об этом даже смешно думать. Наверное, он так и уйдет домой, вряд ли уже когда сюда вернувшись. Здесь чужая жизнь, не надо в нее ломиться.

Едва Петр подумал об этом, как скрипнула калитка и из нее кто-то вышел. Любашка! Он мог узнать ее и в полной темноте, а тут месяц над головою висит — какой-никакой, а все же свет. Быстро-быстро забилось сердце казака.

— Любаня! — тихо позвал он.

— Кто здесь?.. — испуганно проговорила та.

— Да я это… я… Петр…

— Петя?.. — изумилась Любаня, увидев у заплота всадника. — Ты чего тут делаешь?

— Тебя поджидаю, — ответил тот.

Она всплеснула руками.

— Ты с ума сошел?.. — В голосе ее и нескрываемая радость, и испуг. — Я никогда в такой поздний час не выхожу на улицу, но тут мне соль понадобилась… К соседке решила сбегать… — скороговоркой объясняла она, а сама на окна оглядывалась. Не дай бог, отец их вместе увидит.

— Любушка, не могу без тебя!.. — с места в карьер начал казак.

— Тсс! — прижала палец к губам Любаня. — Пойдем-ка отсюда…

Они дошли до конца улицы и завернули за угол. Петр спрыгнул с коня.

— Любушка!..

— Петруша!..

Влюбленные бросились друг другу в объятья.

— Любая моя… — шептал Петр, покрывая поцелуями шею, лицо, руки Любы… Голос его дрожал, а сердце так бешено колотилось, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

— Любый… Любый… — закрыв глаза и дрожа всем телом, повторяла она. — Я так ждала… так ждала тебя…

— Любушка, милая, а уж я как страдал… Так страдал, так страдал…

— Бедный мой… Бедный… — отвечая на его поцелуи глубокими страстными вздохами, говорила она. — Давай же, зацелуй меня до смерти… Еще… Еще…

Долго они так терзали друг друга, пока вдруг Любаня не очнулась.

— Пора мне, Петенька, — отталкивая Петра от себя, проговорила она.

— Как же так?.. Как же так?.. — спрашивал он, не желая отпускать молодую женщину.

— В другой раз, любый… В другой раз…

— Сможешь ли ты в другой-то раз убежать? — привлекая ее к себе, спросил Петр. Он еще не остыл, и сердце его билось все так же бешено и громко.

— Смогу, Петенька… Я баба умная, что-нибудь придумаю. Сейчас тебе лучше уйти…

Счастливый и окрыленный, возвращался Петр домой. Ему хотелось кричать от радости. Хотелось петь. И он запел:

Тень, тень, потетень! То у Спаса звонят, Да у старого Егорья Часы говорят…

Голос у Петра молодой, звонкий. Петь он любил, и все чаще пел песни, которые знал еще по Москве. Вот и сейчас он вспомнил ту, что пели во время застольев его соседи.

Эй, бей в доску, Поминай Москву! Как в Москве-то вино По три денежки ведро…

…Любашка сдержала слово. Стали они встречаться с Петром. Встречи эти были нечастыми, но зато столько радости они приносили обоим любовникам.

— Проклятый любодей! — прознав про их игры, набросилась на мужа Катерина. — Так и знай: еще раз пойдешь к ней — убью или сама на себя руки наложу.

Кто-то подсказал ей, чтобы она сходила к здешнему колдуну Митрофану Суворину. Мол, только он сможет отвадить твоего Петра от Любки. Тот и научил ее нужному заговору.

«Как мать быстра река Волга течет, как пески с песками споласкиваются, как кусты с кустами свиваются, так бы муж мой Петр не водился с проклятою Любкою, Кузнецовой дочкою ни в плоть, ни в любовь, ни в юность, ни в ярость, — стоя на коленях перед образами, шептала она теперь на сон грядущий. — Как в темной темнитце и в клевнице есть нежить простоволоса, и долговолоса, и глаза вупучимши, так бы Любка эта проклятая казалась моему Петеньке такой же простоволосой и долговолосой, и глаза вы-пучимши… Как у кошки с собакой, у собаки с росомахой, так бы у Петеньки с Любкой не было согласья ни днем, ни ночью, ни утром, ни в полдень, ни в победок. Слово мое крепко…».