Здесь русский дух...

Не помогли орочонам и их призывные крики и даже попытки заарканить самых ретивых оленей. Природа оказалась сильнее человека, не сумевшего противостоять животному страху.

Возвращались они к своим семьям, кипя от злости. Как же! Без оленей они вмиг стали нищими, и теперь их ждала голодная смерть.

Но, как оказалось, самое страшное ждало этот народ впереди. Когда они воротились назад, их глазам открылась страшная картина. На заснеженном поле, истоптанном множеством копыт, в лужах крови лежали изувеченные тела их матерей, жен, детей и стариков…

Подавив в душе крик, молча глядели тунгусы на мертвецов. Вот теперь они и впрямь лишились всего.

Не сговариваясь, люди повернули коней в ту сторону, куда узкой дорожкой уходили следы маньчжурских коней.

Словно снежный вихрь, спустившийся с гор, обрушились орочи на убийц, оглашая округу своими дикими криками. Они дрались так яростно, так неистово, что маньчжуры вынуждены были спасаться бегством, но чувство мести неукротимо. Вместо празднования победы тунгусы, воинственно крича и улюлюкая, стали преследовать врага. Они метали в злодеев копья, осыпали их стрелами, душили арканами, а самые ловкие прямо на ходу прыгали к ним за спину и острыми ножами перерезали горло…

Тем все могло и закончиться, если б на помощь к кирасирам не пришел со стороны Чучара отряд легкой кавалерии, и теперь уже тунгусам пришлось под напором превосходящих сил противника уносить ноги. Чтобы сбить маньчжур с толку, они разбились на несколько групп и разными дорогами ушли к границе. Кому-то из них повезло — они выжили, другим же чужая земля стала могилой…

Среди тех, кому удалось уйти от погони, был и старый Улуй со своими братьями и старшим сыном Оронканом. Все они пришли в Албазин просить атамана принять их в свое войско. Что еще оставалось делать? Маньчжуры убили их родных, из-за них они остались без своих кормильцев-оленей, и если русские им откажут, они умрут от тоски и безысходности. Им надо было выжить и отомстить ненавистным маньчжурам…

2

…Черниговский встретил гостей ласково. Он велел своему сподручнику Игнашке Рогозе провести их в казенную избу, где путников усадили за стол, выставив перед ними расписанный утками кубок с домашним пивом. На одной его ручке было начертано: «Неси», на другой: «Не плещи».

Не дав гостям даже толком рассказать, зачем они пожаловали, Никифор собственноручно разлил пиво по стаканам и кружкам.

— Давайте, гости дорогие, выпьем, а то дорога у вас была трудная, умаялись, — улыбнулся он, поднимая стакан.

Гости пили и ели как-то нехотя, все время поглядывая на Никифора. Мол, когда ж ты нам дашь слово сказать?

— Кусяин… — в конце концов не выдержав, заговорил Улуй. Чужих слов он нахватался еще в ту пору, когда весь их род жил бок о бок с русскими. — Мы приходи не арака пить… Хотеть в войско твой вступать.

— Во как! — удивился Никифор. За эти годы он почти не изменился, если только седины в бороде прибавилось. — С чего вдруг? Оленей надоело пасти?

Тогда Улуй рассказал ему обо всем, что случилось с его людьми на маньчжурской земле.

— Наша хоти белый царь служить, за жены свои и детки маньчжу мало-мало отплатить… — закончив свой рассказ, заявил он.

Никифора потрясла речь Улуя.

— Ироды! — воскликнул он. — Как же детей-то малых можно убивать? Погодите, доберемся мы до вас! Дайте только срок… — Он умолк, словно бы обдумывая что-то. Ноздри его дрожали от гнева, а в глазах застыла боль. — Царю белому, говорите, пришли служить? — немного успокоившись, обвел он взглядом гостей. — Что ж, люди нам нужны, но только вы не привыкли к нашей оседлой жизни. Вдруг сбежите?

— Нет-нет! — замахал руками Улуй. — Наша не беги, наша воевать хоти… Бери нас к себе, кусяин, не пожалеешь. Тунгус верный друг — никогда не предавай. Бери, кусяин…

— Ладно, если просите — мы это дело обмозгуем… — произнес Никифор. — Чего там маньчжуры?.. — неожиданно спросил он Улуя.

— Ой, кусяин, беда!.. Маньчжу большой войско собирай, — сказал тот. — Шибко большой. Воевать вас хотеть…

— Откуда знаешь? — насторожился Черниговский.

Улуй покачал головой.

— Ой, кусяин! Тунгус везде ходи, много гляди и слушай, — сказал он. — Говорю тебе, маньчжу большой войско собирай… Бери, кусяин, нас, воевать вместе будем. Я знай, у вас не шибко народу, а маньчжу много, ой как много!

Черниговский нахмурился. «Выходит, плохи наши дела, — подумал он. — В Москву надо отписать — пусть пришлют подкрепление. Иначе… — он глубоко вздохнул. — Не миновать беды»…

Хотя на Москву уже давно здесь не надеялись. Никифор помнил, как они с бывшим приказчиком сыном боярским Григорием Лоншаковым писали царю, прося у того помощи. «Китайцы по пятьсот человек и больше приезжают под Албазинский острог, ясачных и служивых грабят, соболей и запасы отнимают». И что? Да ничего! Ответили, мол, держитесь. Позже каждый новый приказчик начинал с того, что обращался за подмогой к царю, но Москва молчала. Отстранились от амурских дел и якутские воеводы, а тем временем цинский император, готовясь к войне, стал открыто нашептывать гадости монгольским князьям, чтобы те нападали на русские крепости.

«Очирой-Саин-хан и его брат Батур-Контайша хотят идти в Селенгинское и Иркутское поселения, — с тревогой писал царю селенгинский приказчик Данила Строганов. — Сидим мы сейчас в осаде и ждем от тебя, царь-батюшка, помощи…» Такие же тревожные вести приходили и из Нерчинска. «Собирается маньчжурский царь напасть на Нерчинское и Албазинское поселения, а в тех поселениях пороха и свинца мало…» — писали царю даурские казаки.

…Никифор хотел сначала послать кого-нибудь из сподручников за воеводой, чтобы тот послушал, о чем говорят тунгусы, но в эту минуту дверь отворилась, и в избу вместе с клубами морозного пара вошел невысокий светлобородый человек в овчинной шубе и надвинутой на самые глаза мохнатой казачьей шапке. На левом боку у него на тонком ремешке, перекинутом через плечо, висела сабля, ножны которой и рукоять были отделаны серебром. Пришел местный воевода Алексей Толбузин.

— Вот и наш Ляксей Ларионыч!.. — обрадовался Черниговский, вставая из-за стола поприветствовать начальство. Сам он сейчас числился человеком отставным, хотя многие казаки так и продолжали признавать в нем своего вожака, называя его не иначе, как атаманом.

Алексей Ларионович прибыл на Амур в 1682 году — за два года до того, как образовалось Албазинское воеводство, в состав которого вошли земли верхнего и среднего Амура, а также бассейна реки Зеи. К тому времени здесь уже построили и обжили больше двадцати поселений, деревень, где проживало до двух тысяч русских. Сначала Толбузин занимал должность приказного, а в июне 1684 года высочайшим указом его назначили первым воеводой.

— Вот это морозец! — потирая замерзшие руки, проговорил Толбузин, обводя собравшихся своим ясным взором. — Никак гости к нам пожаловали? — увидев сидящих за столом тунгусов, спросил он. — Чего ж вы их не раздели-то? — сказал он казакам. — Чай, запарятся в шкурах-то своих у печки.

— Да мы, Ляксей Ларионыч, говорили им, но те все по-своему хотят… — объяснил Черниговский. — Они круглый год шкуры не снимают. Привычка, понимаешь ли.

— Что ж, привычка — практически природа, — утирая мокрую бороду рукавом кафтана, согласился с ним Толбузин.