Здесь слишком жарко (сборник)

А Яков смотрел на гостей и не мог отделаться от странного чувства, будто гости напоминают ему индюков. В них действительно было много индюшачего: жирные шеи и щеки были в явной дисгармонии с маленькими, заплывшими глазками; маленькие головы и огромные животы, короткие тоненькие ноги, при всей их напыщенности, создавали ощущение карикатурности происходящего.

Яков невольно думал о том, чем вызвано такое сходство и терялся в догадках. Может быть – из-за их пристрастия к индюшатине? Яков вдруг поймал себя на мысли, что эти люди ему глубоко антипатичны.

Веселье гостей нарушил Виктор, заметив на одну из фраз о Союзе, что был директором предприятия, которое по своей площади превосходило весь Израиль. После этого веселье гостей пошло на убыль, и вскоре они засобирались.

Когда Ирина напомнила Мордехаю про мужа, он поморщился: «сегодня Шабат, давайте среди недели, ближе к концу». На приготовленные Ириной справки и резюме ни он, ни его спутники даже не взглянули.

Прошел следующий Шабат и еще Шабат. Потом начался Песах – еврейская Пасха. И тут Мордехай вдруг неожиданно объявился, позвонив по телефону и пригласив всю семью к себе на виллу – отмечать праздник.

Положение семьи, между тем, становилось все более отчаянным. Здоровье Виктора не улучшилось, комиссии пока не вынесли никакого решения, а завод, на котором работал Виктор, не торопился выплатить ему компенсацию. За помощью обращаться тоже было не к кому. Единственным их родственником в Израиле был Мордехай.

На вилле у Мордехая собрались его дети и внуки. Здесь и встретились в первый раз дети и внуки обоих братьев. По еврейскому обычаю, в богатых семьях на большой праздник принято приглашать бедных родственников. На это раз подобная роль была отведена семье Якова. Дочь с зятем, внук Якова и сам Яков сидели в углу и чувствовали себя именно бедными родственниками. С ними никто не общался и вообще казалось, что их не замечают.

В конце концов дочь вызвала такси и вместе с мужем и сыном уехала домой. Эта встреча окончательно определила ее отношение к Израилю и она решила, что ни за что не останется здесь.

А Яков подумал тогда: «Что толку ломиться в наглухо закрытую дверь?» Война давно закончилась, но ненависть и вражда остались. И победитель в этой войне не он, а Мордка. Так думал старик.

Все эти годы, когда рушилась привычная жизнь, одним из строителей которой был и он сам, Яков чувствовал себя солдатом, которого предали его командиры. Его дети и он вместе с ними выпорхнули из разоренного гнезда. Тогда казалось, навстречу новой жизни. Но эта новая жизнь оказалось мерзкой старухой из нищего еврейского местечка. Он вспомнил вдруг рассказы отца о жизни в еврейском местечке, которые пересказывала ему мать. О хедере с его полуграмотным, злопамятным ребе, многодетной, голодной семье в затхлой избе, о матери, валявшейся в ногах у самодовольного, лоснящегося от жира раввина с просьбами о детях.

Мать рассказывала ему, что его отец ненавидел местечко всем сердцем. Оно было для него символом нищеты, унижений и безысходности, и вся жизнь отца была войной против той, старой жизни.

Сколько сил, сколько жизней было положено, чтобы вырваться из гетто и вот теперь, на старости лет, он снова оказался в гетто. Что ждет здесь его детей, его внуков? Перед ним вдруг снова возникла ухмыляющаяся физиономия Мордке. И тогда он четко для себя решил, что его дети не станут здесь жить.

Прошло четыре года. Практически каждый день Израиль содрогался от взрывов. Хмель самодовольства от ощущения себя империей улетучился, и вместо него наступило тяжкое похмелье. Уже практически никто не вспоминал о совсем недавнем величии, начало которому было положено в 67-ом.

Яков по-стариковски коротал вечера у телевизора, который сообщал подробности очередного взрыва.

В это время, зазвенел телефон. Вместо голоса Яков услышал отчаянные рыдания. Это был Мордехай. Яков пытался успокоить брата и одновременно понять, что же произошло. Наконец до него дошел страшный смысл обрывочных фраз брата – его внучка погибла сегодня, во время взрыва в каком-то тель-авивском кафе.

Рассказав дочери о случившемся, Яков как бы извиняясь добавил: нужно бы поехать к нему. Пока Яков говорил, на лице дочери не дрогнул ни один мускул. «Я останусь с Витей, он болеет» – наконец ответила дочь.

«Все же он мой брат, да и все эти взрывы – наша общая беда», – будто извиняясь, говорил Яков.

Вдруг лицо дочери покрылось красными пятнами от гнева. «Почему же тогда, когда я их умоляла со слезами, чуть ли не на коленях, когда я была в отчаянии и Виктор не мог встать с кровати, почему тогда они даже не посочувствовали нам?! А теперь ты хочешь ехать их утешать?! Вспомни хотя бы как они смотрели тогда на нас, там, на вилле у Мордке и здесь, у нас дома!» – крикнула дочь.

«Все-таки я поеду», – сказал Яков.

Поскольку автобус в район вилл не ходил, Яков взял такси и поехал к брату.

Когда он вошел, Мордке неподвижно сидел на полу, а его жена рвала на себе волосы и даже не выла, а как-то зловеще рычала. Сын Мотки с окаменевшим белым лицом, на котором не осталось и следа вечного загара, обнимал свою жену – безутешную мать погибшей девочки.

В углу сидели заплаканные, притихшие дети. Яков сел возле брата. Так он просидел минут двадцать возле него, но все не находил слов для брата. Перед ним сидел высохший, лысый старик с воспаленными глазами, шептавший себе под нос какие-то непонятные слова. А Яков все сидел возле него, не находя нужных слов и все не решался положить руку на плечо брата.

Бывший гуру

Провожая своих гостей, Аркадий все повторял одну и ту же фразу: моя жена – это просто чудо. При этом он как-то беспомощно потирал руки и улыбался жалкой, натужной улыбкой. В этот момент он был похож на старого, местечкового еврея, жалкого и одинокого. За его фальшивым восторгом явно сквозили страх и растерянность. Но у него не было для этого ни сил, ни мужества, чтобы признаться себе в реальном положении дел, и он стоял с идиотской, восторженной улыбкой и так же идиотски-восторженно восхвалял свою чудо-жену, хотя она не имела никакого отношения ко всему предшествовавшему разговору.

Казалось, весь этот спектакль был рассчитан именно на нее. Оно так и было в действительности. Затылком он чувствовал, что она внимательно за ним наблюдает, за каждым его жестом, за каждым его словом, движением лица, или поворотом головы. Ее внезапные появления и постоянно вопрошающий взгляд сильно угнетали его в последнее время. Незаметно приоткрыв дверь, она украдкой наблюдала за его разговорами с посетителями, опасаясь, что что-то пойдет не так, и в этот момент она напоминала маленькую собачонку, бесстрашно защищающую своего большого хозяина.

А он при ее появлении, чувствовал себя незадачливым школьником, застигнутым врасплох матерью или учительницей. Он не знал, в чем виноват перед ней, но был абсолютно уверен, что его вина будет выявлена и доказана, после чего он будет опозорен и наказан.

В последнее время он сильно тушевался в ее присутствии, чувствуя себя дворняжкой, которую подобрали на улице и теперь кормят из милости.

Сам того не замечая, он растерянно потирал руки, как будто ему было холодно и напряженно ждал, когда же гости уйдут. Когда гости уходили, ему все казалось, что в их взглядах и выражении лиц была скрытая насмешка. Впрочем, может быть это ему лишь показалось?