Здесь стреляют только в спину

* * *

«Не нравится мне это», – сказал напоследок Сташевич, и я как губка впитала его слова. Телячий восторг сменился холодком внизу живота. Но какая альтернатива? Не останусь же я одна на дымящейся сопке.

Вертолет продолжал висеть, пока мы спускались. Серебристое брюхо мерно покачивалось, застывая в точках экстремума. Когда мы ступили к подножию, он взмыл, поболтался в воздухе и отвалил за бугор. Мы остались одни в мрачном ущелье. Метрах в сорока – каменистая площадка, подходящая для посадки аппарата, заросли кустарника; выше – ели, пихты, голая гряда.

Помечтать о будущем не дали. Едва унялось дребезжание, образовалось новое – помощнее.

– Вот оно, – сказал Сташевич, снимая с плеча «Каштан». – За нами летят. Не нравится мне это, коллеги. Задницей чую.

От волнения он даже хрипеть перестал. Говорил звонко, с тремором.

– Да иди ты в задницу со своей задницей! – взвизгнула Невзгода. – Нравится ему, не нравится...

Сташевич лихорадочно вертел головой.

– Я в кустах, если что. А вы не маячьте, как бельмо, рассоситесь.

События неслись, обгоняя логику. Очередное брюхо – внушительнее первого, со спонсонами для посадки на воду – выкатилось из-за обрыва, как солнышко, подалось вниз, на площадку. В ином месте оно бы не село. Волна воздуха взбудоражила ущелье: разметалась трава, затряслись кусты, и к внутреннему холоду добавился внешний – мурашки поползли по коже...

Вертолет сел, как балерина из фуэтэ – мягко. В проеме образовался человек; дружелюбно, с улыбкой на губах, поманил рукой. Осанка ровная, неломающаяся. Во что одет, не понять. А за ним в салоне еще несколько голов – торчат, как штакетины из ограды.

– У них оружие! – выкрикнул из кустов Сташевич. – Осторожнее!

– Ну что, пойдем? – Борька задумчиво почесал переносицу, шагнул осторожно – не в трясину ли?

– О чем тут думать, пойдем! – Невзгода тоже тронулась с места.

– А я, пожалуй, повременю... – Турченко шагнул в сторону, сунул руку в карман.

Наши колебания не остались незамеченными. Ждать, пока мы раскачаемся, не стали. По склону рубанула длинная очередь. Покатились мелкие камни...

– Ко мне! – громыхнул человек в дверях. – Шаг в сторону – стреляем на поражение!

Не уйди Сташевич «по нужде», каюк бы нам обеспечили. Пока мы судорожно открывали рты, за нашими спинами отрывисто застучал «Каштан». Тут и началось светопреставление! Автомат строчил безостановочно, короткими очередями. Пули стучали по железу вертолета. Человек на подножке не остался в долгу – ответил с одной руки, без упора. Разброс пуль – словно рукой швырял. Но мы уже разлетались кто куда. Я визжала, плевалась словами, которые никогда не входили в мой лексикон, зарывалась лицом в лопухи... Наши парни оказались не промах – тоже открыли огонь. Но и с вертолета стоящему на подножке пришла подмога: одновременно забили несколько стволов.

Что тут началось! Полный хопёр. Я перекатилась через кочку, зарылась в вонючий гумус, стала хлопать себя по карманам – где Борькин пистолет?! Нашла, вытащила. Замолчал «Каштан» (убили? заряжает?). Остервенело затрещал второй – видно, Борька занял позицию.

– Стреляйте! – истошно завопил Сташевич (жив мужик). – Стреляйте! Даша! Люба!

Танцуют все, блин! В такой переделке мне еще бывать не приходилось. Ну и дела. Было страшно – не передать, но о смерти, видимо, не думала. Чего бы тогда привстала да еще полчерепа выставила из кустов?

И очень вовремя. Взмахнув руками, выронил автомат и выпал из вертолета мужчина с громовым голосом. Свято место занял другой, наладил ствол на ущелье.

– В бак стреляйте! – вопил Сташевич. – В бак!!!

Я в пылу азарта тоже внесла свою лепту – подняла пистолет и трижды выстрелила по корпусу. Откуда я знаю, где у него бензобак?! Я и тормоз не знаю где. Мамочки...

Винт завертелся на полную катушку. Вертолет дрогнул, оторвал полозья от земли. Двое с автоматами скрылись в салоне. Аппарат взмыл на пять-шесть метров, дал крен и красиво вошел в вираж. Пули высекали из него искры, но ущерба не наносили. Стрельба утихла. Как-то судорожно подергиваясь, вертушка ушла за обрыв. На площадке осталось мертвое тело...

Я пришла в себя за обжитой муравьями кочкой, сидя, с ладонями на ушах. Вскочила, заметалась вокруг куста, не зная, где выход. Поток сознания хлынул из головы: я что-то бормотала, трясла пистолетом. Народ выпадал из укрытий. Бледная, как от зарина, Невзгода не могла подняться с корточек – то ли забыла, как это делать, то ли разучилась. Турченко тупо клацал затвором – патроны кончились. Пострадавших не было: успели рассыпаться и Сташевич вовремя открыл огонь – не дал стрелкам покинуть вертолет, чтобы занять позиции.

– Валим отсюда, ребятки, – бормотал Сташевич. – По овражку, быстро, быстро! Прилетят опять – пожалеем, что мама родила...

– Да что за публика? – истошно вопрошал Борька. – Откуда? Какого?..

– Пошел, пошел! – пинал нас Сташевич.

Мы бежали на восток по пади оврага. Я замешкалась, оказалась последней. Кто-то из мужиков, кажется Турченко, нагнулся над телом, подобрал автомат, выдернул что-то из подсумка. Я обогнала его, отметив на бегу: покойник одет не по-нашему. Комбинезон из черной ткани, шапочка с плотным натягом – попробуй надень такое дерьмо на спасателя...

Турченко обогнал меня, схватил за руку.

– Быстрее, Дарья Михайловна, быстрее... Ну чего ты смотришь, как рыба на крючок?

Стиснув зубы, я помчалась кенгуриными прыжками.

Рев вертолета вгрызался в уши, как сверло бормашины в нерв. «Ты слишком молода, чтобы умереть, – взволнованно твердил внутренний голос, сибарит и гедонист. – Не вздумай, я этого не переживу...» Я рванулась, как пробка из шампанского, обогнала троих, и только ткнувшись в сутулую спину Сташевича, умерила прыть. Форвард из меня никудышный...

Мы бежали, как тараканы – по очерченной дорожке. Ни налево, ни направо. Овраг – извилистая нить без рукавов: всегда найдут. Уже нашли... Мелькали лопухи и заросли крапивы, ущелье то сжималось, то растягивалось, каменные завалы преграждали проход... Глубокий перпендикуляр разлома – как второстепенная дорога по отношению к главной... Выход?

– Сюда! – махнул Сташевич, забирая вправо.

А вдруг ловушка? Мы влетели в новый овраг и обнаружили петляющую наверх трещину. Проход завален камнями, но это не баррикады Парижской коммуны, тропа найдется. Тысячу лет назад здесь тек ручей, заливая дно «главного» оврага. Русло приседало, ширилось и в одно прекрасное столетие опустилось, образовав извилистую горку...