Здесь стреляют только в спину

– Поехали, – как-то просто и буднично вымолвил Борька. Понятное для всех спасателей словечко (да и для любого нормального мужика), но не всегда доступное «отмороженному» – разве что постфактум...

Короткий удар локтем в пах! Верзила, ахнув, скорчился. Борька вскочил, бросил пятку в ближайшего... Зарычал Кудеяр. «Ближайший» отлетел в осоку, кувырнулся через голову. Сташевич потянул шмонавшего за рукав, привстав с колена, перебросил через плечо. Классическое дзюдо... Метнулись трое с автоматами. Ближнему Турченко соорудил подножку – тот покатился по траве, выронив оружие. Грязная лапища сжала мой воротник, натянула – я увидела грязное запястье с фиолетовыми венами. Совсем я, видимо, чокнулась: вцепилась в него зубами, как рысь в запястье Сташевича! Фу, негигиенично... Обладатель прокушенной руки завопил как ошпаренный. Я вскочила, вырвалась, но получила такую затрещину, что села, контуженная. Как в тумане наблюдала завершение драки. Борька бился гладиатором, отвешивая зуботычины направо и налево. Его угомонил приклад в челюсть: взревев от боли, Борька рухнул на отмель. Сташевичу удалось приложить еще одного, после чего удар по затылку швырнул его лицом в траву. Турченко схватили двое, и лично «Кудеяр» лупил его по «интеллектуальной собственности», пока кулак не устал. Невзгода собралась дать деру, спрыгнула в воду, но не успела добежать до кустов – автоматная очередь вспорола воздух, и она встала, злобно матерясь.

Эти грязные оборванцы оказались подготовлены лучше наших! Их выдержке также можно было позавидовать. Они не стали глумиться над побежденными (а могли, им тоже досталось на орехи). Нас собрали в кучу – кто мог, передвигался сам, остальных волокли под локти. Бросили как попало. Двое остались сторожить, остальные занялись нашим имуществом.

– На хрена остановились?.. – простонал Турченко. – Ну плыли бы себе и плыли...

Нас положили с ним валетом – в неприлично-интимную «позу 69». В иной день я бы сгорела от стыда. Перебарывая боль в ушах, повернула голову.

– А кому приспичило? – Борька харкнул кровью с зубом, приподнял голову. – Ладно, не бери в голову. При нужде нас бы и с берега поснимали.

– Ты мне ногу отдавил... – просипела Невзгода.

– Ах, прости, золотце, я такой неуклюжий...

– Я, кажется, догадываюсь, куда мы попали, – прошептал, шепелявя, Сташевич. – Мы называем этот сброд «повернутыми».

Он приходил в себя. Повезло парню как утопленнику. Удар под затылок, если повредить головной мозг, может привести к параличу.

– Во всяком случае, это была честная игра, – прожевал, не слушая его, Борька.

– А что тут честного? – возмутился Турченко. – Семеро на троих... Отметелили, как хухриков, правильно... Я вон ни вздохнуть, ни перднуть... и зуб вынес, коз-зел...

– А кто они, Олег? – прошептала я.

– Встать! – скомандовал «Кудеяр». – По тропе – марш!

* * *

Я переживала странную контузию. Все видела, слышала, понимала, но пропала способность переживать. Даже за себя. Я брела в общей упряжке, не ощущая в душе ничего, кроме заглатывающей пустоты. Мир сузился в узкую тропу, протоптанную в зарослях. Остальное воспринималось как-то второстепенно. Звероподобный «Кудеяр» ушел вперед; виднелась его широкая спина, завернутая в мешковину. И автомат за спиной. Пострадавшие тащились в арьергарде – великовозрастный верзила с отбитым Липкиным «хозяйством» и прокушенный мною рябой упырь с водянистыми глазами. Первый был бледен как поганка, передвигался какой-то кособокой иноходью, второй прижимал к груди руку и кривился от боли. Молодцы, без эмоций. Однако могу представить, что они о нас думали.

Нас конвоировали четверо – двое сзади, двое спереди, причем вели себя индифферентно, тумаками не награждали.

– Плохи наши дела, ребята, – бормотал Сташевич, опустив голову. – Мы идем в поселок к сектантам. До меня дошло... Уж этого добра в Якутии, как грязи. Нам лекции читали про эту заразу; я увлекся, одно время наводил справки... Ну точно, по Хананге, в окрестностях Магалая, сект как минимум парочка: одна выше, другая ниже по течению, километрах в ста. В поганую мы влипли компанию... Эти черти оскандалились в одном из сибирских городов – то ли убийством детей, то ли антропофагией... то есть людоедством, не помню – сбежали севернее; почти никого не посадили, потому что из этого «проекта» гэбэшники торчали, как иголки из ежа... И всё, молчок. На картах их нет, в списках не значатся. А дела идут, контора пишет, методики отрабатываются...

– Их вожак, полагаешь, связан с ФСБ? – насторожился Турченко.

– Непременно. Либо помощники. В любом сектантском дерьме ГБ воняет хуже сортира. Да все мы знаем про эти поселки, наши районы. Но сектанты в гости не зовут, спасаются сами, да и вообще нормальный человек инстинктивно сторонится сумасшедших...

– А они и правда сумасшедшие? – спросила я.

– Ну, отчасти да. Фармакопея в еду, психологическая обработка с бредом Блаватской... Заодно могут распылить какую-нибудь психотропную дурь. Через неделю человек летит с катушек... Но не элита. Для верхушки это бизнес. Работа, проще говоря. «Хопёр инвест – воистину инвест!», понимаешь? Они выдумывают дикие параметры: посмотри на этих ребят – помесь христианства, буддизма, азиатских практик медитаций да плюс немытая расейская сермяга... Убойная сила. И не то бывает. Размножение «шестой расы» на неосвоенных территориях Сибири... Ждут конца света, при котором выживут «прозревшие» – это те, кто душой и задницей отдался Пастырю... Тьфу. И оружие собирают, тренируются – ну как же, конец света грядет, от заблудших отбиться...

– А может, сбежим? – пробормотала Невзгода. Хорошо ей говорить – меньше всех досталось.

– Да хрен теперь сбежишь. Эти псы натасканы, слов не понимают. У них в каждой секте есть рабы, а есть «продвинутые», то бишь перспективные: этих учат драться, стрелять, убивать. Идеальные киллеры, между прочим. Зря их, что ли, ГБ курирует?

– Вспомнил, – просвистел пробоиной в зубах Борька. – У этих ребятишек отделения были в крупных городах Сибири. А оскандалились, кажется, в Иркутске в девяносто восьмом. «Подготовленный» молодой отмороз вырезал соседскую семью. Зашел якобы позвонить – с ножом из столового набора. Деда с бабкой непосредственно в прихожей оприходовал, мамашу на кухне – она у плиты стояла, не слышала ничего; а потом за внучкой по квартире гонялся, пока не догнал. Для практики, видать... Опера копнули – а там такое творится... Естественно, следствие, суд. Еще троих взяли. Пришлось выселяться – и сотни три, твоими словами, «перспективных» подались в Якутию – «город Будущего» строить... Как же они назывались?.. Не то «Племя Возрождения», не то «Духовная Революция»...

– Ага, – презрительно фыркнул Сташевич. – Все разрушится по ходу апокалипсиса, а этот городишко уцелеет, взметнет знамя господне и всем покажет.

Какого черта они нагоняли тоску? Мало того что свирепые лбы по бокам (я бы значки таким на грудь вешала: «Хочешь подохнуть? Спроси меня, как»), так еще и в туалет не сходила. Я чувствовала, что защитный экран «контузии» начинает ослабевать, и в голову вселяются привычные кошмары.

Травяные заросли давно закончились. Мы шли параллельно берегу, обходя обрывистый утес. Тропу топтали явно двуногие. Обойдя холм, мы влились в сосновый бор, который неожиданно расступился, словно занавес на сцене. Вырос поселок.

– Так и есть, – вздохнул Борька, – бывший лагпункт. Готов держать пари, здесь имелась дорога на Магалай. Пока быльем не заросла.

Если в лагере во времена, когда страна оказалась в интересном положении, были также вышки и ограды, то сейчас их благополучно снесли. Иллюзия «вольного» города сохранялась – правда, не совсем убедительно. Поселок лежал в узкой долине между лесистыми холмами, на берегу ручья. До Хананги по прямой – метров сто. Вроде бы и рядом, но река за холмом, и плывущие по ней никогда не увидят местных придурков. Это умно.

Посреди поселка стояло здание свежей постройки. Окрашено зеленой краской, нижний этаж мощнее второго, на втором – резные наличники, наверху – вроде крохотной башенки с узкими оконцами. («А вот и Храм, – проинформировал Борька, – он же резиденция Учителя и пулеметное гнездо».) На задворках Храма – два обветшалых барака, отремонтированная двухэтажка, множество каких-то курятников, свинарников, коровников. В стороне осталось картофельное поле. Несколько молодых людей смиренного вида и разного пола ползали на корточках, пропалывая жиденькую ботву (картошка в нашей зоне рискованного земледелия навязчиво напоминает горох). Очевидно, трудотерапия в этом городе Будущего решительно не предусматривала малую механизацию (тяпку). За полем потянулись дощатые склады, амбары, смоленые бочки для копчения. Под навесом сушилось мясо – тонко нарезанные фрагменты туш висели стройными рядами, а трое «просвещенных», в грубых рабочих комбинезонах, не поднимая на нас глаз, разделывали очередную «жертву». Белокурая девица с бледным, нервно тикающим лицом в их компании смотрелась немного странно. За коптильней стояли дровяные склады, крытая брезентом лесопилка. Перед Храмом просматривалась круглая щебенистая площадка, окаймленная бордюрами из горбыля. На севере – опять огороды: чахлая свекла, морковкины метелки, картофель – вплоть до холмов, заросших пушистым хвойником.

– Как они зимой-то здесь выживают? – прошептала Невзгода.

– Печки топят, – буркнул Борька, – молятся, медитируют. Сутками сидят и думают о том, как в точке тантьен, ниже пупка, образуется энергия. Из чего возникает жизнь и куда катится. Иногда снег отгребают. Продвинутые охотятся, по мишеням постреливают... Кстати, не удивлюсь, если в этом гадюшнике обнаружится спортзал.

– И дизель-генератор, – добавил Сташевич. – Мазут покупают у магалайцев: наверняка им привозят. Не сидеть же без света.