Здравствуй, брат, умри
Шрифт:
Я растерялся, смотрел по сторонам, пытаясь понять, что все-таки происходит. Второй дикий уже исчез куда-то, Глазунья тоже, не видел я ее, дичата пищали и закрывали от листьев головы руками, надо было бежать, а они… ну, растерялись, как я.
Рыжий что-то зашипел по-своему, по-дичарски и попытался поползти, но не смог. Или я в нем что-то нарушил, или внутренности ему из-за страха скрючило, судорога разбила, так, он только руками греб, а ноги и не шевелились. Он завыл. Даже не завыл, а как-то заплакал. Лежал в этой липкой лиственно-грязевой жиже и плакал, листья ему на спину еще так смешно
Я почему-то к Рыжему подошел. Шагать было тяжело, ноги распухли, а суставы схватились и раздулись, как чаги… Но я шагал. Рядом с Рыжим встал и стоял, все думал, что глупо это мы с ним как-то… Из-за ничего, из-за пустяка… Оцепенел я. Окоченел. Совсем ополенился. Смотрел, смотрел, потом почувствовал, что глаза даже уже шевелиться перестают, не только ноги…
Появилась Глазунья. Она могла шагать, она схватила меня за руку, и где-то сбоку громыхнуло. Как гром, деревья качнуло и, как мокрые волки, стряхнули с себя белую дрянь, и дышать стало тяжело, я закашлялся, видно стало совсем плохо. А дикая… ну, Глазунья то есть, вдруг мощно сжала мою руку, даже косточки хрустнули.
Я обернулся.
Из тумана выдвигались твари. Корявые подводные ходячие яблони.
Глава 18
Тридцать первый
— Эй, Алекс! Просыпайся!
Мать. Она всегда будила меня так. Брала за плечо и хорошенько встряхивала. Так что когда я просыпался окончательно, я частенько ощущал во рту вкус крови от прикушенного языка. Это у нее от прежних времен — привычка подниматься за десять секунд. Она тоже минитмен. И привычка будить так же, чтобы все вскакивали и немедленно неслись куда-нибудь, задраивать прорывы в системах охлаждения, латать метеоритные пробоины, тушить пожары в гидропонных садках, замораживать дренажные системы. Мать выросла еще до введения в строй Большого Щита, и подобные приключения во время ее молодости случались достаточно регулярно, постоянно требовалось что-то спасать и кого-то выручать. Твердь над головой была тогда не совсем еще твердью, и жить было тяжело.
Поэтому мать не спала спокойно и всем остальным тоже мешала спать, а будила дико и резко. Меня каждый раз точно хватали за шиворот, подкидывали вверх, били о потолок, а потом роняли обратно в койку. И я просыпался.
— Эй, Алекс! Просыпайся!
Я тоже Алекс. Меня назвали в честь Алекса У, моего давнишнего родственника и героя. Имя придумал отец, а мать была не против.
Но сейчас меня разбудила не мать.
Я открыл глаза. Хитч.
— Что?! — Я вскочил. — Что случилось?!
— Тише! — прошипел Хитч. — Не ори!
Я кивнул.
— Поднимайся, — сказал Хитч.
Я поднялся.
В комнате холодно. Костер прогорел, не осталось даже углей, Джи спал в одном углу, Бугер — в другом, в обнимку со своим синим дельфином.
Эту ночь мы провели не в танке. Бугер раздавил регенерационную камеру, аммиак растекся, и дышать было нельзя. Пришлось устраиваться в ближайшем доме, впрочем, переночевали мы спокойно, ничего не произошло. Что-то произошло уже, видимо, под утро…
— Позвать их? — спросил я. — Джи и Бугера?
Хитч помотал головой. Мы осторожно вышли на улицу. Совсем еще раннее утро, такое свежее-свежее,
зубы ломило, подошвы приставали к холодному асфальту и скрипели при отрыве. Что-то явно случилось, в противном случае Хитч меня не разбудил бы.Оно и случилось. Хитч кивнул, я посмотрел и увидел, что в конце улицы стоит танк. Той же модели, что наш. Но не наш — на борту был намалеван похожий на цветок черно-белый крест. И номер другой.
— Танк? — спросил я.
— Да. Пойдем. Только осторожно.
Мы направились к машине.
— Что случилось?
— Не знаю. Один из экипажей. Тридцать первый…
Хитч кивнул. Тридцать один на броне, бортовой номер.
— Знаешь их? — спросил Хитч.
— Нет.
— Я тоже. Они, наверное, оружием занимались. Весь грузовик забит винтовками…
— Винтовками? Зачем нам винтовки? Ну, не нам… Там, на Меркурии? Дома?
— Не знаю. Я ничего не знаю. Пробовал связаться с кораблем — ничего не получилось, магнитные бури, кажется, начинаются…
— А что они говорят? — Я указал на танк. — С тридцать первого?
— Ничего не говорят, — ответил Хитч. — Закрылись внутри. Я стучал по борту, ничего. Глухо.
— Может, там нет никого? — предположил я.
— Как танк тогда приехал? Нет, там люди, сам знаешь, тут автопилоты не работают. Они приехали, не знаю, почему они не выходят… Может, они там угорели…
— Угорели? — спросил я.
— Ну да. Проводка могла выгореть, газ… Или как у нас — регенератор потек… Надо что-то делать…
До танка было немного, метров двадцать, мы остановились.
— Зачем они собирали оружие? — спросил я.
— Кто знает…
Зачем нужно огнестрельное оружие, если у нас есть фризеры? Фризеры — штука мощная и удобная, сначала замораживаешь, а потом уже решаешь, что дальше. А если взять винтовку, то это ведь сразу насмерть…
— И что будем делать? — спросил я. — Все-таки?
— Ты стой тут. А я пойду к нему. А ты фризер держи наготове. Ясно?
Чего неясного? Хотя непонятно, конечно, если он уже стучал по борту в одиночку, то почему теперь боится, когда нас двое?
Хитч приблизился к танку. Поднял с асфальта железную трубу, принялся долбать в борт. Азбука Морзе.
Вы здесь?
Вы здесь?
Это он выстукивал, я определил.
Хитч долбил минут пять, но безрезультатно. Хотя нет, результат был — мне стало в очередной раз жутко. Поскольку удары железом по железу отражались от стен и наполняли улицу лязгающим многократным эхом, звуками совсем неуместными в этом месте и в это время. Потом Хитчу надоело стучать, и он отбросил трубу в сторону.
Я тоже подошел к танку.
— Надо резать, — сказал Хитч. — Броню…
Он постучал кулаком по металлу.
— Где самая тонкая? — спросил он. — Под днищем? Надо залезть со стороны…
— Не надо ничего резать, не надо никуда лезть, — сказал я. — Шлюз открывается шифром. Рядом со шлюзом выжжен. Только надо на три разделить. Ты забыл?
— Точно! — Хитч хлопнул себя по лбу. — Забыл…
Он легко запрыгнул на броню, добрался до шлюзового отсека…
— Нет тут шифра!
— Я же говорю, число надо на три разделить. Это специально сделано, чтобы предотвратить случайное проникновение…