Здравствуй, Фобос !
Шрифт:
Добрак подошел к окну. Вернее, к капиллярной панели, которая могла становиться прозрачной - целиком или участками. Сейчас панель по желанию профессора была окрашена в успокоительный салатово-зеленый цвет - цвет раннего мая, невыгоревшей на солнце листвы. К центру окраска бледнела, и середина стены была невидимой, как воздух. По контрасту с "майской зеленью" панели казались особенно холодными и застывшими газоны под толстым снежным одеялом, низкие деревья в белых шапках.
– ...Но я прошу вас, Иржи, я просто умоляю: посоветуйте, как нам поступить! Хотя бы ради меня лично. Я извелась, у меня впервые в жизни стало шалить сердце... Через двенадцать дней Акопяна надо возвращать к активной деятельности. А по сюжету "сна" его завтра должны приносить в жертву. Что же делать?
Добрак раздраженно передернул худыми
– Я думаю, что у спецгруппы уже есть мнение по данному вопросу.
– Не скрою, есть. Мы решили прекращать анабиоз немедленно, в сегодняшнюю ночную смену. Но нам не хватает вашей мудрости, вашего совета, Иржи!
– Кажется, до сих пор вы без него обходились.
– Иржи! Вы не имеете права бросать человека на произвол судьбы из-за вашего оскорбленного самолюбия! Вы врач и давали клятву Гиппократа! воскликнула Стрижова и так энергично поставила чашку на блюдце, что брызги кофе разлетелись по столу.
– Если с Суреном завтра что-нибудь случится, в этом будет и доля вашей вины!
– Вы тоже давали клятву, коллега!
– вспылив в свою очередь, резко отвернулся от окна маленький взъерошенный профессор.
– И тем не менее третий месяц бездействуете! Весь центр космической психофизиологии занимается болтовней, вместо того чтобы по-настоящему изучать этот удивительный феномен!
– Но ведь вы же прекрасно знаете, насколько трудно... почти невозможно разобраться в процессах, идущих при охлаждении. Все замедленно, все характеристики изменены. Ореол биополя такой, что сам господь бог не поймет!
Старый гипнолог "остывал" так же быстро, как и возбуждался, особенно когда на него смотрели глаза красивой женщины. Вот и сейчас - тщетно попытавшись пригладить ладонью седые космы, прошелся взад-вперед по кабинету. Сел рядом с Мариной, взял ее за руку:
– Голубушка! Лично вас никто ни в чем не обвиняет. Да попробовал бы кто-нибудь, я бы ему... я бы ему внушил, что он болотная жаба, и до конца дней не разгипнотизировал! (Марина усмехнулась.) Мы, конечно, действуем вслепую... Но боюсь, что происходит это по вине нашего с вами шефа, Семена Васильевича. Извините, я человек откровенный...
– Господи, да посмотрели бы вы на него сейчас! Не ест, не спит, похудел чуть ли не вдвое, а вы...
– Ну, похудеть ему не вредно... А вина Тарханова не в отсутствии трудолюбия.
– Тогда в чем же?
– Прекрасно знаете! В консерватизме и упрямстве.
Вздохнув, Марина опустила глаза к чашке; а Добрак уже почти кричал, снова распаляясь:
– Да, именно так! Если бы тогда Семен Васильевич соизволил принять во внимание мои взгляды, он бы не загружал сотни людей абсолютно бессмысленной работой! И вся космическая братия не терзалась бы нелепыми тревогами!
– Но ведь он консультировался с генетиками, с Марголесом...
Ответом был яростный взмах руки. Добрак вскочил и опять побежал к окну, как будто вид заснеженного парка снимал душевное напряжение...
"Тогда", о котором упомянул чешский врач, обозначало беседу в кабинете Тарханова, случившуюся больше месяца назад. После нее Семен в отсутствие обидчивого Добрака частенько подшучивал над профессором. Называл старого медика "фантаст", "наш Уэллс"... Действительно, с точки зрения здравого смысла было достаточно странно слушать речи, которые вел Добрак в столь серьезном месте, перед высокоучеными собеседниками.
– Мозг!
– восклицал маленький профессор в обычной для него пылкой манере, бегая взад и вперед по комнате, в то время как Семен и трое его заместителей восседали вокруг стола.
– Не мне вам о нем рассказывать. Терра инкогнита: до сих пор, невзирая на все наши разнообразные просвечивания, анализы, имитационные модели и прочее - земля неведомая! Что таится в триллионах сплетений его клеток? В клеточных ядрах?.. А если вспомнить о сложности всего организма, на несколько порядков превосходящей мозговую, о том, насколько прочно связан наш "кормчий" с каждой частицей тела, - становится удивительным, как мы вообще сумели хоть что-то распознать в этой нашей внутренней вселенной, вывести какие-то закономерности...
– Гм... Если можно, ближе к делу, уважаемый коллега!
– вежливо перебил главный рентгенолог психофизцентра.
– Мы оторвались от дел по вашей просьбе, чтобы выслушать
– Причем селекторной связью вы воспользоваться отказались!
– подняв палец, прогудел Тарханов.
– Так что, будьте любезны, переходите к основному.
– Хорошо. Отлично. Хотя когда я перейду к основному, коллеги, вы поймете, почему я напомнил вам, блистательным профессионалам, некие школьные истины о тайнах мозга... Итак...
– Добрак заложил руки за спину, словно лектор, читающий студентам.
– Состояние анабиоза - простите за еще одну банальную истину - характеризуется резким понижением активности головного мозга и всей нервной системы. Почти засыпают даже такие чуткие сторожевые пункты коры, как пищевые центры. Кора чуть ли не бездействует. Работа тактильных рецепторов, барорецепторов, болевая чувствительность все притуплено, все вяло... И вдруг - такая эмоциональная буря! Образы такой неслыханной яркости! Такая, я бы сказал, шекспировская драматургия! Чтобы спасти жизнь престарелого патриарха некоего явно палеолитического племени, в жертву духам собираются принести молодого, полного сил охотника. И в "шкуру" этого охотника почему-то попадает наш усыпленный, охлажденный Акопян! Откуда, я вас еще раз спрашиваю, подобный взрыв ощущений в полуживом мозгу?! Впечатление такое, что именно анабиозная "дремота" коры, снятие всех привычных импульсов, сопровождающих активную работу, превратили мозг в некий экран, пригодный для проекции чувств и образов из глубинной памяти! Из какого-то хранилища информации, расположенного в самых недрах нашей биологической структуры...
– Откуда же, позвольте узнать? Из подкорки?
– скептически прищурился самый молодой из заместителей Тарханова, франтоватый начальник отдела биокибернетики.
– Точнее, через подкорку: но генератор пугающих галлюцинаций не там... Он дальше, глубже: в информационных недрах, которые абсолютно неподвластны мозгу, но в обычном состоянии подавляются, экранируются его деятельностью... В генах!
Воцарилось молчание, нарушаемое деликатным покашливанием. Семен изобразил на лице некое колебание - "ну конечно, все может быть...", мину явно наигранную. Рентгенолог откровенно посмотрел на часы.
– Да-а...
– сказал после паузы Добрак.
– Представляю я, коллеги, как бы вы меня слушали по селектору... А так - воспитание не позволяет прервать сразу. А я, человек невоспитанный, воспользуюсь этим и договорю до конца. Итак, я полагаю, что анабиозные видения Акопяна, уникальные по продолжительности, связанности, чувственной реальности, не являются ни сном, ни галлюцинацией. Что перед нами - первое зарегистрированное, гипнолог значительно постучал по столу, - потому что я уверен, что этот феномен наблюдали в разной степени тысячи раз, - первое зарегистрированное проявлениеа гаеанаеатаиачаеасакаоайа пааамаяатаи! Да, я не сомневаюсь, что многие странности человеческой психики вроде воспоминаний о никогда не происходивших событиях - дань этой памяти! Быть может, она в какой-то степени влияет на вкусы человека, на выбор рода деятельности... не знаю. Во всяком случае, вера в метапсихоз - переселение души - наверняка построена на этом... на каких-то примитивно, неверно истолкованных сведениях о наследственной памяти.
– Одним словом, вы считаете, что...
– надменно забасил из угла чернобородый богатырь, ведавший всем техническим оснащением центра.
– ...Совершенно верно, что в настоящее время Сурен Акопян переживает события, случившиеся на самом деле с его невообразимо далеким предком много тысяч лет назад, в каменном веке. Но почему "включились" эти надежно схороненные в хромосомах... а может быть, и не в хромосомах... записи давно минувшего? Трудно сказать. Мы не знаем ни кода, ни материального носителя, ни способа записи... Только одно могу сказать наверное: феномен связан с необычным, никогда не испытанным людьми состоянием Акопяна. Люди погружались в анабиоз - но это происходило не на борту космического корабля, где движение со скоростью десятков километров в секунду, ускорения, торможения, скачки тяжести, хотя и смягченные искусственной гравитацией, однако не снятые полностью, создают очень своеобразный и непредсказуемый психофизиологический фон. Может быть, эти "сны" из прошлого станут препятствием на пути космонавтов, которым придется прибегать к гипотермии, чтобы преодолеть расстояния до звезд...