Здравствуй, Фобос !
Шрифт:
– Ну-с, межзвездными перелетами мы пока не занимаемся!
– авторитетно заявил рентгенолог.
– У вас все, коллега? Тогда я попросил бы Семена Васильевича отпустить нас на рабочие места...
Тарханов, уважавший Добрака, как великолепного гипнолога-практика, был готов простить профессору "старческую блажь" и дать ему выговориться полностью, по приходилось считаться с главными специалистами. Отпустив их, Семен попытался утешить сразу нахохлившегося старика, предложил ему изложить гипотезу письменно, с обоснованием, с каким-то научным аппаратом... но, очевидно, недоверие к "сумасшедшей" идее лишило слова Тарханова убедительности. Добрак ушел обиженный, наглухо замкнувшись в себе... и больше не возвращался к теме наследственной памяти. По крайней мере в официальном кругу.
А полет тем временем приближался к самой важной, завершающей фазе. Панин умело и уверенно вел "Контакт" знакомым маршрутом. Неожиданностей почти не было - ни
Семен хотя и не допускал мысли о возможной правоте Добрака - уж слишком фантастичной казалась гипотеза, - но все-таки "для успокоения совести" передал суть предположений чешского врача директору Института генетики Матвею Юрьевичу Марголесу. Этот высокий, сутулый и нескладный старик в огромных старомодных очках (контактными линзами, а тем более искусственными хрусталиками он принципиально не пользовался) считался непререкаемым авторитетом именно по части наследственной информации. На запрос Тарханова академик ответил добросовестно и пространно, со многими структурными формулами; краткое содержание ответа сводилось к тому, что так называемой "генетической памяти", то есть записанных кодом нуклеиновых кислот сведений о событиях жизни далеких предков, быть не может. Во-первых, хромосомы и так "перегружены" данными о строительстве организма, там просто нет места для столь крупных информационных массивов. Во-вторых, если бы такая "память" существовала, то у животных не было бы нужды в обучении детенышей; новорожденные знали бы ровно столько же, сколько и родители... Было еще и "в-третьих", и "в-десятых"; в общем, Марголес камня на камне не оставил от идеи Добрака. Правда, говаривали про почти столетнего академика, что он был студентом биофака еще в те годы, когда генетика носила ярлык лженауки - и с тех пор, мол, сохранил обыкновение встречать в штыки любой новый, небанальный взгляд на привычные вещи. Но кого пощадят злые языки! В конце концов Марголес давным-давно искупил грехи юности созданием целой школы генетиков-исследователей. Оспаривать его выводы не решался никто, и...
...И на много дней замкнулся Добрак, фактически отошел от работы спецгруппы по изучению состояния Акопяна. То есть присутствовал на совещаниях у Тарханова, но при этом не высказывался и на все вопросы отвечал: "Мнения по данному поводу не имею".
Тем временем группа вела бесконечные споры, и каждый подтверждал свое мнение и опровергал чужие, оперируя целыми километрами диаграмм, графиков и печатных лент. Применить гипноз, попробовать переключить "сны" Сурена на другую, более оптимистическую тематику? Но все попытки такого рода неизбежно проваливались, будто внушение натыкалось на некий барьер в мозгу "спящего". Что бы ни внушали гипнологи, какие бы ухищрения они ни применяли, Сурен все так же ждал своей гибели в смрадной пещере, в теле первобытного охотника. Прекратить анабиоз? Но тогда скорее всего будет сорвана программа полета: Акопяну, и без того измученному призрачными страхами, придется бодрствовать до конца пути, он вконец устанет и не проявит должной чувствительности к биосигналам на Фобосе. "Разбудить" подопытного, провести над ним успокоительную психотерапию и снова охладить? Тоже нет гарантии успеха. Пускай не память генов, но некие скрытые от самых тонких приборов, загадочные живые механизмы все же проецируют на мозговую кору этот жуткий "видеофильм", и как знать - не начнется ли вместе с началом нового анабиоза следующая, еще более угнетающая "серия"?..
В конце концов руководство психофизцентра вынесло соломоново решение: "выведем Акопяна из состояния анабиоза, а там посмотрим, что делать". Но Тарханов не спешил отдавать приказ о прекращении гипотермии. Для него Добрак, хотя и объявивший бойкот действиям спецгруппы, все же оставался первоклассным психофизиологом, и Семен обязательно хотел с ним посоветоваться. Зная, насколько гипнолог подвластен "чарам" Стрижовой, начальник центра избрал, как ему казалось, наилучшую тактику - послал к старику Марину.
Момент был критический, до возможного необратимого перелома в психике "священной жертвы" оставалось часов десять-двенадцать; по сути, одна смена дежурства спецгруппы. Пусть даже Добрак не захочет отбросить свою "безумную" гипотезу - как врач с огромным практическим опытом, он интуитивно может подать ценный совет. В конце концов главное, чтобы он верно предсказал развитие событий, а теоретические обоснования - это дело третье. Средневековые
медикусы, весьма искаженно представлявшие себе работу организма, веровавшие в "витальную силу" и прочую чепуху, тем не менее часто недурно лечили...Разумеется, последними, своими мыслями Тарханов с Мариной не поделился. Просто попросил сделать все возможное, чтобы вернуть профессора в стан борцов за здоровье Акопяна и успех полета...
– ...Марголес! Марголес ухитрился до конца прошлого века, насколько это было в его силах, бороться с генной инженерией: а биоэнергетики, кажется, до сих пор не признает. Матвей Юрьевич - ретроград милостью божьей: он изменяет традиционным взглядам, только когда его припирают к стенке...
Выговорившись, Добрак опять утихомирился: подошел к столу, засыпал в кофемолку новую порцию жареных зерен. Перекрывая жужжание машинки, Марина повысила голос:
– Да пусть он будет кем угодно, но ведь Сурена мы все любим, это прекрасный, добрейший человек и замечательный работник! Ради него, ради меня, Иржи, скажите: вы согласны с нашим выводом? С тем, что его надо размораживать и приводить в сознание - по крайней мере на данном этапе?
Гипнолог заглянул в умоляющие глаза Марины. Снял руку с крышки старенькой кофемолки "Страуме". Стрижовой показалось, что взгляд Добрака на мгновение стал лукавым, словно профессор, решил про себя разыграть некую хитроумную комбинацию... Нет. Вряд ли. Добрак сейчас настроен слишком серьезно.
– Вам еще заварить или хватит на сегодня? Я, увы, злоупотребляю...
– Иржи, не мучайте меня! Вы согласны, что анабиоз надо прервать?
– Согласен, - сказал Добрак, и Марина на секунду благодарно уткнулась лбом в его локоть.
– Только с одним условием... если Тарханова или вас в самом деле интересует мое мнение...
– Условие заранее принимается, - бодро сказала Стрижова, получившая от Семена достаточно широкие полномочия.
– Ну тогда... Я бы хотел сам провести сегодняшнее ночное дежурство на главном пульте и подготовить "воскрешение" Акопяна так, как считаю нужным. Без подсказок со стороны.
– Иржи, но... Вы понимаете, какую ответственность хотите взять на себя?
– Полторы тысячи!
– торжественно сказал Добрак, засыпая смолотый кофе в турку.
– Чего полторы тысячи?
– Не чего, а кого... Больных я вылечил за свою жизнь, так-то!
– Сдаюсь. Придется принять ваши условия.
– Поверьте, это в наших общих интересах. И в интересах бедняги Сурена, конечно...
Гипнолог залил кофе водой, поставил на электроплитку. Марина расцеловала его в обе старческие щеки и, торжествуя, отправилась к Семену. А Добрак, прищурясь, помешивал ложечкой в турке и язвительно улыбался своим мыслям... улыбался впервые за много дней.
Глава XIII
________________________________________________________________
ПРАВНУК ШТАНДАРТЕНФЮРЕРА
Клаус Шварцкопф, инженер реакторной защиты, достаточно быстро оправился от лучевой болезни и получил уверение судового врача в том, что ни малейших дурных последствий не осталось: проживет Клаус весьма долго и наплодит здоровых детей.
Он был еще довольно молод (чуть ли не младший член экипажа "Контакта"), юношески нескладен, со слишком большими руками и ногами и нежно-розовой кожей белобрового, типично немецкого лица. Предки Клауса были выходцами из Германии. Его прадед по отцу, штандартенфюрер СС, в год крушения "тысячелетнего рейха", простоявшего всего двенадцать лет, сломя голову сбежал из Берлина... не забыв, впрочем, прихватить супругу, видную деятельницу национал-социалистского женского движения, и чемодан награбленных драгоценностей. Прадед, имевший основания опасаться правосудия нескольких европейских стран, осел под чужим именем в небольшой "банановой" республике, получил ее гражданство. Скоро он стал видной фигурой в тамошней немецкой колонии... состоявшей главным образом из коллег по спецслужбам рейха, заслуживших два-три повешенья каждый, членов их семей, адъютантов и денщиков. Партайгеноссе Шварцкопф, волшебным образом преобразившийся в сеньора Гонсалеса, дожил до старости и благополучно скончался от инфаркта, не понеся наказания за кровавые свои "подвиги", как и многие другие беглые палачи, мирно обитавшие под сенью "бананового" флага. Точнее, Шварцкопфа и присных его укрывал от справедливой кары не столько флаг, сколько бессменный президент республики, диктатор и земной бог, старая горилла в опереточных генеральских галунах, правитель государства чуть ли не со времен первой мировой войны. Горилле, державшейся исключительно на терроре, шпиках, осведомителях и тайных убийцах, были позарез нужны хорошие консультанты по заплечным делам. Сорок пятый год обернулся для диктатора грандиозной удачей. Из Германии потянулись безработные коменданты концлагерей, начальники тайной полиции, виртуозы пыточных застенков и великие знатоки борьбы с подпольем. Ну как же было не пригреть их, не снабдить новенькими паспортами на имя разных Санчесов и Родригесов, почтенных коммерсантов и безупречных банковских служащих.