Здравствуйте, Эмиль Золя!
Шрифт:
— Радость жизни, господин Золя!
— Да, радость жизни, дорогой!
Мопассан, которому было суждено умереть в сумасшедшем доме в результате общего паралича и который так же, как и Золя, страстно увлекался Шопенгауэром, ясно осознавал эту трагедию. Поэтому и на этот раз он высказывает справедливейшее суждение, проникая в самые сокровенные тайники человеческой души:
«Среди его самых замечательных романов немного найдется произведений, исполненных того величия, которое присуще истории этой обыкновенной буржуазной семьи; банальные и страшные драмы разыгрываются в ней на фоне великолепного моря, моря, жестокого, как жизнь, и, как жизнь, беспощадного, и это море медленно подтачивает бедную рыбацкую деревушку, расположенную среди прибрежных скал. И над всей книгой витает черная птица с распростертыми крылами: смерть» [103] .
103
Статья
Глава шестая
В 1869 году, когда Золя разрабатывал общий план «Ругон-Маккаров», на шахтах Обен в департаменте Авейрон происходили волнения. Гюго писал:
…Отец мой, мать и я — мы все в семье шахтеры. Работа нелегка, бранился мастер злой… Когда кончался хлеб, нам уголь был едой… …Спускаешься на дно, Кругом так холодно, и скользко, и темно. Струится вечно дождь, хоть неба нет в забое… …Просили, чтобы нам Работу тяжкую немного облегчили, И помогли бы жить, и больше нам платили. — Что вам ответили? — Что мы должны молчать. Хозяин в гневе был и в нас велел стрелять [104] .104
Перевод Ф. Венцель.
Этот отрывок (далеко не лучший) из сборника «Мрачные годы» Гюго как бы предвосхищает «Жерминаль». Было бы легкомыслием искать в нем истоки, но еще большим легкомыслием было бы не обратить внимания на их сходство. События в Обене конкретизируют план «Ругон-Маккаров» и их эпизод — «Жерминаль». Но лишь в 1884 году Золя приступает к работе над этим романом.
Это произведение рождено негодованием молодого человека, возмущенного нищетой рабочих. Оно входило составной частью в эпопею, но автор долгое время откладывал осуществление своего замысла. Создав в дополнение к «Западне» роман о буржуазии — «Накипь», Золя захотел дополнить это произведение романом о провинциальной жизни. Писатель верит в свое искусство, верит в собственные силы, верит в успех. И несмотря на приобретенную им профессиональную легкость, он весь уходит в работу.
Правда, можно говорить лишь о легкости относительной. История создания романа «Жерминаль» [105] по сравнению с другими произведениями известна нам очень хорошо. В феврале 1884 года Золя приезжает в Лилль по срочному вызову Альфреда Жиара. Он познакомился с этим депутатом от департамента Нор в Бретани во время летнего отдыха, на рыбной ловле. (Рыболовы всегда выглядят странно — с одной стороны, это серьезные господа в пенсне, с другой — мальчишки с голыми волосатыми ногами, шлепающие но воде.) Дарвинист, как и Золя, Жиар был видным ученым, изучавшим проблемы пола. Золя рассказал ему о своем замысле и о своих колебаниях: на чем остановиться — на бассейне Луара — Сент-Этьенн, Обене (именно Обене) или департаменте Нор? Жиар убедил его избрать департамент Нор.
105
Биография писателя не может быть полной без литературно-критического анализа его произведений. Автор решил не анализировать отдельные романы Золя, что могло бы повредить стройности повествования, а высказать свои суждения на этот счет в одном месте, основываясь на самом законченном, самом значительном, самом новом по своему содержанию романе.
И вдруг вспыхнула забастовка. Какая удача оказаться на месте, когда развертываются события! Обычно шахтеры недоверчивы; Жиар вынужден выдать романиста
за своего секретаря.В Денэне, расположенном напротив шахтерского поселка Жан-Бар, Золя заходит в кабачок Эмиля Басли.
— Здравствуйте, товарищ! — говорит кабатчик.
Золя поражен. Он чувствует, что совершается что-то большое. Он долго беседует с умным бывшим шахтером, уволенным компанией и ставшим кабатчиком. Он отпускал углекопам дрянную крепкую водку, зверский напиток «бистуй» — смесь водки с черным кофе, который они пьют на рассвете, отправляясь на работу, и не упускал возможности политически просвещать их. Золя засыпает его вопросами. Его интересует, как снижается зарплата углекопов вследствие того, что не оплачивается их работа по креплению. Спрашивает он и о самом креплении.
Жиар тем временем уезжает в Париж защищать интересы шахтеров в Бурбонском дворце. А Золя обращается к предпринимателям.
— Вы хотите спуститься в шахты, господин Золя? Что ж! Как вам будет угодно. В мире добывается слишком много угля.
— Не может быть! — говорит Золя, который не забыл зиму, когда он «изображал араба».
— Да. 360 миллионов тонн в 1883 году, в то время как в 1870 году было добыто 200 миллионов тонн. Перепроизводство. Что я могу сделать, лавируя между акционерами, которые хотят получить больше доходов, и рабочими, которые требуют увеличения заработной платы?
С разрешения г-на де Форкада он спускается в шахту Ренар в сопровождении инженера Дюбю. Очутившись под землей на глубине 500 метров, Золя вновь оказывается во власти своих кошмаров. «Да, да, я вспоминаю это. Преследуемый одним и тем же кошмаром, я полз по бесконечному подземному ходу. Особенно жутко становилось, когда этот ход внезапно упирался в стену…» Похожий на галлюцинирующего крота, Золя не может избавиться от овладевшего им отчаяния.
«Облачившись в одежду углекопа — шерстяная рубашка, штаны, куртка, голубой чепчик, затянутый на голове шнурком, чтобы защитить волосы, „баретка“ (шляпа из грубой кожи) — идем к штреку, каждый берет свою лампу, входит в клеть (ощущение холода). Начинается спуск… Требуется не более двух минут, чтобы спуститься на глубину 476 метров. (Одна минута на то, чтобы занять место в клети.) На определенной глубине начинается дождь, сначала слабый, затем все усиливающийся… Вдруг слышится отдаленный шум, это прибывает поезд вагонеток. Если штольня прямая, то вдали можно заметить слабый отблеск лампы — красноватую звездочку в мглистом тумане. Шум усиливается, можно различить неясные очертания белой лошади, тянущей за собой вагонетки…»
Золя дрожит.
— Вам нехорошо, сударь? Сейчас поднимемся наверх.
— Нет, нет! Не надо. Почему вы показали мне лишь самые лучшие штольни?
— Но…
— Я хочу увидеть ад, господин Дюбю.
— Хорошо, сударь! — говорит гид, невольно восхищаясь этим проклятым писакой, который прекрасно чувствует, когда его хотят обмануть.
Разумеется, он действует в соответствии с полученной инструкцией: «Дорогой Дюбю, вы покажете ему лучшие сухие штольни, нет необходимости…»
Золя идет, согнувшись. Он видит лежащих на боку забойщиков, которые, работая сдельно, стараются нарубить как можно больше угля. Он с ними. Он — это они.
«Они не чувствовали, что кругом струится вода, что от сырости у них пухнут ноги, что все тело сводит судорога, — в таком неудобном положении приходится работать; не замечали духоты и мрака, из-за которых они чахли, словно растения, вынесенные в подвал. Проходил один час за другим, и чем дольше, тем более спертым становился воздух — от жара, от копоти шахтерских ламп, от дыхания людей, от удушливой пелены рудничного газа, словно паутиной заволакивающего глаза, только ночью вентиляция проветривала подземные ходы, а теперь, в глубине кротовых нор, прорытых в толще каменных недр, задыхаясь, все в поту, стекавшему по разгоряченной груди, углекопы били и били обушками» [106] .
106
Эмиль Золя, Собр. соч., т. 10, ГИХЛ, М., 1963, стр. 58.
«Жерминаль» следовало бы изучать в школах журналистики как образец репортерской работы. Одной лишь живописности среды здесь недостаточно. Нужно еще понять и психологию шахтеров. Золя изучает как романист отношения между капиталом и трудом, историю и философию этих отношений. Он перечитывает статью своего друга Ива Гийо, журналиста, пишущего на социальные темы, а также работы экономиста Ле Плэ, руководителя кружков рабочих-католиков. Он изучает и анализирует факты, которые предоставила в его распоряжение сама жизнь: забастовки весной 1870 года на шахтах Обен и Ля-Рикамари, на заводах Крезо, волнения в 1882 году на шахтах Монсо-ле-Мин, Моншанен и Бланзи. Собранные им материалы составляют 500 страниц. «Жерминаль» и относящиеся к роману заметки писателя свидетельствуют о его замечательном пытливом уме, способном сразу схватить главное.