Зеленая брама

Газета ошиблась, упомянув о «кандидатстве», фактов не проверила. Сидоренко действительно занимался научной деятельностью, медленно и трудно готовил диссертацию, но кандидатом наук он тогда еще не стал. Случай, ска­жем прямо, не такой уж существенный. Неужели поправку давать, писать письмо в редакцию? Прочтут и забудут? Газета живет один день...

Ошибка журналиста причинила прямо-таки страдания Николаю Сидоренко. Никогда и никому, кроме гестаповцев, не лгавший воин, военнопленный и партизан был выбит из колеи, сильно расстроен, чтоб не сказать — сражен напо­вал. Он выглядел лгуном, хвастуном, бахвалом! Вдруг подумают, что это он дал о себе неверные сведения!

Как исправить ошибку газеты, как спасти свою честь? В Виннице, с которой связано столько трудного и важного, хорошего и светлого, теперь и показаться нельзя!

Сидоренко принимает решение — не медлить больше ни минуты, самым срочным образом готовить и защищать диссертацию.

Он оставляет обжитое местечко в Москве и отправля­ется в далекий северный город Воркуту. Не на день, не на месяц. Всерьез и надолго. Через три года диссертация, основанная на глубоком изучении северных угольных месторождений, была готова и защищена. Ученые признали работу эту отличной, защита прошла триумфально.

Таким вот способом исправил Николай Сидоренко ошибку журналиста, о которой тот, наверное, давным- давно и накрепко забыл. Дело шло о чести: вместе с диссер­тацией защитил Сидоренко и свою честь.

Характерец, скажу я вам! Впрочем, среди людей, с кото­рыми мне приходилось встречаться на дорогах послевоен­ного поиска, немало удивительных по своей чистоте и прямоте натур. Совесть и честь на первом месте, все осталь­ное лишь мелочи и подробности.

Я познакомился с Сидоренко как раз тогда, когда он вернулся из Винницы. Теперь уж он мог спокойно ездить в края своей партизанской юности и прямо смотреть людям в глаза. Во всяком случае, он так считал. Он показался мне человеком, знакомство с которым облагораживает. Я узнал, что он снова москвич, что у кандидата технических наук кроме боевого ордена и партизанской медали теперь еще и пять медалей Выставки достижений народного хо­зяйства. (Это редкие, трудно достигаемые и высокие награды.)

Захотелось мне написать о мужестве ученого, о пребы­вании моего нового знакомого за Полярным кругом в уголь­ном бассейне, но, когда мы встретились, оказалось, что нам до конца жизни, наверное, не хватит времени на одни только военные воспоминания.

Николай Сидоренко, как говорят, крепко сбитый, мало­го роста, удивительно спокойный человек с добродушной улыбкой. По моим представлениям, он еще не стар: встре­тил войну восемнадцатилетним, так что остается приплю­совать пролетевшие годы, и с возрастом все будет ясно.

Он начал срочную службу в 173-й горнострелковой дивизии, в 352-м артиллерийском полку, и успел 22 июня со своим полком выдвинуться вперед к границе. Пришлось не по назначению применять 76-миллиметровые орудия: учили вести огонь по закрытым целям, а стрелять надо было прямой наводкой по движущимся танкам. И не просто движущимся, а ведущим огонь и набирающим скорости.

Мы вспомнили золотящуюся пшеницу с алыми капель­ками маков, вспомнили, что в первые дни почти в самом пекле боя можно было увидеть беспечных деревенских мальчишек, наблюдающих за единоборством танкистов с пушкарями, а если говорить обобщенно,— за смертельной схваткой двух миров.

Вспомнили горящий Тарнополь, Волочиск и Подволо- чиск, наконец, уманский уникальный парк Софиевка, куда артиллеристы между двумя очень нелегкими боями ходили на экскурсию, будто волшебством на час перенесясь в недав­ние школьные времена.

Практически артиллеристы 352-го полка с 22 июня по 5 августа не выходили из боя, были на марше. Ни разу не пришлось ночевать под крышей — только на боевых по­зициях, на батарее, на зарядных ящиках, сначала полных снарядами, а потом и пустых.

Как это ни странно, несмотря на очень тяжкие бои, поте­ри были небольшие, а раненые оставались при орудиях. Я спросил Сидоренко, как это удавалось. Он отшутился: «Так дрались, что помирать было некогда! Все больше с танками схватывались».

Но впереди неизбежно была Зеленая брама.

В той дубраве закопаны замки орудий, замолкших, из­расходовавших весь боекомплект и боезапас. Артиллери­сты остались с одними винтовками. Неизвестный полковой комиссар собрал их в дубраве, объяснил обстановку, повел на выход из кольца...

В пешем строю сборный отряд — человек триста, может быть, чуть побольше — двинулся на юго-восток. Сидоренко пришлось впервые участвовать в рукопашной, впервые форсировал он вплавь реку. Мы разложили на моем пись­менном столе карту Кировоградской области. Вот она — река Синюха, какая тонкая синяя жилочка!

Но это на карте она такая, это сейчас она такая. А тогда она была не речкой, а водной преградой, была глубока, с быстрым и стремительным течением. И на противополож­ном берегу бронетранспортеры, минометы, пехота. Мест­ность открытая, укрыться негде.

Все же Николаю Сидоренко удалось участвовать в руко­пашной и на левом берегу Синюхи.

Потом образовалась группа; неизвестный комиссар, уже раненный, но неведомо как еще державшийся на но­гах, спросил, есть ли среди них разведчик. Сидоренко ответил: «Есть. Только артиллерийский».— «Ну, ничего, действуй!»

Когда Николай вернулся из разведки в условленное место — овраг, змеящийся к реке, он не нашел уже свою группу. Один в поле не воин,— значит, надо выходить из окружения. Шел и все задавал себе один и тот же вопрос, верна ли эта поговорка — один в поле не воин?

Нет, не верна: ночью на шоссе услышал трескучий мотор, увидел мотающийся свет фары. Поднялся из кювета, вскинул винтовку, выстрелил по фаре, а попал, оказывает­ся, в мотоциклиста. Мотоцикл покатился по дуге прямо в кювет и перевернулся в двух шагах от стрелявшего. Из коляски выскочил пулеметчик. Он, видимо, был ранен и находился в каком-то припадке ярости. Пришлось добить его прикладом...

...Как-то раз одиночный боец все же не справился с дикой усталостью, присел на просяном поле и тут же заснул. А поле прочесывали.

В лагере Гайсин, в старых полковых конюшнях (и я их помню, наверное, до конца дней не забуду) встретился Николай со своими товарищами по батарее. Теперь они были товарищами по неволе.

С другом-артиллеристом Иваном Пешко вместе бежали с этапа...

Дальше рассказ Николая может показаться невероят­ным. Но я обязан засвидетельствовать — сорок первый год полон чудес. И вот одно из них. Решив идти на север, в леса, беглецы вынуждены были остановиться в Калинов­ском районе Винницкой области. Иван заболел, а оставить товарища невозможно. И вот там, в глубоком немецком тылу, в местах, которым предназначено было вскоре стать особо секретной зоной оккупантов, существовал и работал свекловичный совхоз, полностью отвечая смыслу своего наименования — советское хозяйство.

Был и управляющий трестом, и директор, а рабочие — окруженцы 6-й и 12-й армий — многие еще в военной фор­ме. Во всяком случае, артиллерист Сидоренко своего сер­жантского достоинства не уронил.

Оккупанты боялись появляться. Иногда наезжали полицаи, но они старались побыстрее убраться.

А для кого, на кого окруженцы работали? — предвижу законный вопрос и сразу отвечаю: на своих. Работали на Советскую власть и для того, чтобы чувствовалась она, Советская власть, здесь.

Когда задули зимние ветры, Сидоренко перебрался из совхозного общежития в село Самотня. Его при­ютили в семье Муржинских. Семидесятилетняя хозяй­ка Юлия Марьяновна встретила радушно. Ее любимым выражением было: мой дом — это кусочек Советской власти.