Зеленая папка. Никита. Давным давно была война

В Калаче началась паника, массы обозов устремились к восточному выезду из города, там и застряли помощник бургомистра и его внучка Валентина, фельджандармам пришлось выставлять там заградительные заслоны. Чуть позднее Семен Авдеич и Валентина сумели уйти на юго-запад с отступающими частями вермахта и продолжить свою опасную работу.

Советник Хакельберг предложил уничтожить северный мост — подорвать или поджечь, но подполковник Роос был против:

— Господа, противник слаб, и этот мост ещё нам же понадобится! Да, сейчас дополнительных сил для возврата моста не нет. Считаю, что гарнизон Калача своими силами способен ликвидировать советский плацдарм!

Командующий 6-ой армией генерал Паулюс, начиная с 09:00 22 февраля, начал получать донесения о появлении советских танков южнее станции Кривомузгинская на железнодорожной линии Сталинград — Чир, что в 15 километрах восточнее Калача). В это же время поступали донесения, что разрозненные очаги сопротивления немецких частей быстро подавляются, разгромлены многочисленные спасавшиеся бегством румынские и немецкие обозы и остатки разбитых боевых частей. Последней каплей стало сообщение, что русские завязали бои у совхоза «Победа Октября» на главном рубеже обороны немецкого «плацдарма» у Калача. До переправы через Дон по прямой оставалось всего 15 км.

— Приказываю, прекратить любые наступательные действия в большой излучине Дона и как можно скорее вернуть 14 танковый корпус на восточный берег, — генералу Паулюсу не оставалось ничего другого. — Иначе нас просто разорвут на части…

По результату собственного анализа обстановки, в 21:00 по Москве, руководство 6-й армии передало в штаб группы армий «Б» шифрограмму, которая начиналась словами: «Армия окружена».

В течение дня 22 ноября гарнизон Калача несколько раз пытался атаковать плацдарм Филиппова с целью отбить мост, но не смог.

Штаб 26-го танкового корпуса только ближе к полуночи с 22 на 23 ноября получил удивительное известие о том, что мост у Березовского, как оказывается, давно уже наш. Информация была тут же передана в штаб фронта, который немедленно отдал приказ переправить на левый берег 4-й танковый корпус с тем, чтобы он мог продолжить наступление на соединение с подходящими с юго-востока войсками Сталинградского фронта. А 26 танковому корпусу было приказано взять Калач утром 23 ноября…

Немцы в очередной раз попытались отбить переправу. Они ударили вдоль Дона. Они почти дошли до моста. В бой вступили даже раненые. Никита в это время метался в бреду, лежа в одной из немецких землянок, медсестра не знала, чем ему помочь. Илья сражался рядом с подполковником, который по достоинству оценил меткость юного бойца, когда атака была отбита:

— Ох, Илья, за один день — два подвига! Вот как тебя награждать?

— Товарищ подполковник, я к братишке сбегаю, хорошо?

— Давай, боец, сбегай… — Филиппов не знал, чем еще помочь.

Илья прибежал в землянку.

— Сестричка, как он?

— Плох он, весь «горит», бредит… А я ничем помочь не могу, кроме, жаропонижающего. Да и оно заканчивается… — ответила она Илье, а сама продолжила вытирать лицо Никиты влажной тряпочкой. — Потерпи, родненький… Немножко потерпи…

Около восьми часов вечера мотострелковая рота 19-й танковой бригады дошла до моста и соединилась с отрядом подполковника Филиппова. Тут же, бронеавтомобиль повез Никиту в санбат 19-й танковой с приказом доставить и вылечить любой ценой…

И снова — живой…

Уже светало. Быстро в июне проходит ночь. Разведчики 57 армии подходили к Северскому Донцу севернее Чугуева в сторону Мартовой, где должны были переправиться на наш берег. Ходили в район Каменной Яруги, нужно было разведать укрепления фашистов на высоком правом берегу реки Бабки от Больших Бабок до Кочеток. Кажется, ерундовая речушка — 4 метра шириной и меньше метра глубиной, но сильно пересечённый рельеф местности позволил фашистам создать сильную систему противотанковой обороны, усиленную дзотами. Нужно было разведать и, если получится, взять «языка». Именно здесь шли тяжелые бои весной 1942 года… «Языка» взять не получилось, собрали ценные сведения по обороне врага и решили не рисковать — возвращаться.

Командир разведгруппы, лейтенант Ковалев, показал знак, чтоб остановиться. Через несколько секунд к нему подошел один из разведчиков, крепкий, повидавший виды мужик:

— Василич, — объяснил остановку лейтенант. — Светает, сегодня уже не успеем, надо устраивать дневку и ждать ночи. Лучше опоздаем к сроку, но разведданные принесем.

— Хорошо бы, только за нами кто-то идет, лейтенант.

— Уверен?

— Ты же знаешь, я охотник: чужой взгляд — чую… Не фрицы, эти бы уже с собаками за нами мчались. Может партизаны? Но их мало — нас больше. Давай так: вы выдвигаетесь еще метров на 400–500, организуете стоянку, а я и Степанов — посмотрим, кто за нами идет хвостом. Услышите стрельбу — уходите севернее, мы поведем их дальше на восток.

— Принял. Удачи, Василич! — лейтенант слегка ударил кулаком по выставленной ладони разведчика.

Разведгруппа, кроме двоих, двинулась дальше.

Прошло пять минут, десять… Старый охотник уже начал себя корить за излишнюю мнительность, как краем глаза отметил движение.

По следам разведчиков шел уставший, осунувшийся мальчишка с немецким автоматом…

«Хорошо идет, хоть и устал, тихо, ветки под ногами не хрустят, головой по сторонам не крутит, останавливается, прислушивается, потом вглядывается в сторону, откуда был шум. Разведчик, только… только маловат — мальчишка.» — размышлял старый охотник. Подал знак второму бойцу, тот посмотрел на сержанта удивленно, «двигаемся параллельно и наблюдаем».

Никита шел по следам наших разведчиков. Еще немного, еще чуть-чуть и он отдохнет, просто отоспится, без страха, что его найдут, схватят, просто убьют…

«Скоро совсем станет светло, значит разведчики будут устраивать стоянку, выставят в 50-100 метрах от нее охранение… Надо останавливаться… надо отдохнуть…» Никита увидел густую, разлапистую елочку, огляделся и забрался под нее, прилег и почты сразу провалился то ли в сон, то ли в полузабытье…

После того, как провалился под лед и промок до нитки, он думал, что все… Но Илья отдал ему свою одежду и этим спас. И все же Никита заболел, как говорится, «плющило и колбасило не по-детски». Наши захватили мост, удержали его, а после Никиту погрузили в какую-то машину и повезли в санбат, а оттуда уже в госпиталь. В госпиталь его привезли почти одновременно с еще одним мальчишкой, примерно с такими же симптомами, говорили что-то про менингит… Пролежали они не долго в одной палате: мальчишка чаще был без сознания, а когда приходил в себя, обхватывал голову руками и начинают сильно кричать. Через 2 дня мальчишка затих — умер.

А Никите повезло: он всего лишь заработал фолликулярную ангину и воспаление легких… Хотя и это могло свести в могилу, ведь война, антибиотиков в госпитале не было.

Какой гадостью его только не пичкали, чем только не заставляли полоскать горло: фурацилином и перекисью водорода, отварами лекарственных трав… И молодой организм победил. И только через месяц Никита узнал, что того мальчишку похоронили, но что-то там напутали и по ошибке записали под именем «Кукушкин Никита», а он теперь — «Корнев» …

За время болезни и выздоровления Никитка стал в госпитале своим и, когда вслед за наступающими войсками, госпиталь стали переводить ближе к фронту, большую часть медицинского персонала переводили в 1 Армейский сортировочный госпиталь, в Харьков, мальчишку руководство взяло с собой, чему Никита был неслыханно рад — он отправлялся ближе к фронту! Госпиталь занял здания по улице Тринклера номер три и пять. У Никиты, как говорила его мама, случился «когнитивный диссонанс», все пытался понять, он же помнил, что Харьков наши освободили после Белгорода, во время Курской битвы, а — Харьков уже наш… Может это какая-то параллельная реальность прошлого? А Илюха все голосил, что все будет так, как было!