Зеленая женщина
Шрифт:
Она стояла в коридоре, прижав к виску пальцы.
Летучим шагом на нее наскочила Ира Астапчик:
— Ань, это всё зелененькие, барабашки. Черти что! — бросила она. — Ключа нет. Все стоят перед дверью.
— Какого ключа?
— От кабинета Колмогорова. Богоявленская прятала его в приемной.
— Не понимаю. Зачем прятала? — спросила Аня с возрастающим недоумением.
— Чего-то они там с Евгенией Францевной мудрили: один ключ здесь, другой там.
— Так что пропало?
— Ключ от кабинета Колмогорова. Пропал из запертой комнаты.
Из приемной Колмогорова слышались голоса. В
— Францевна в таком шоке. Какой там ключ!
Понадобилось не так много времени, чтобы и Аня, прислушиваясь к общему разговору, разобрала, что к чему.
По вечерам Богоявленская из чистой любви к искусству готовила для Вячеслава Владимировича кофе. А принадлежности, чтобы сварить настоящий, без дураков кофе, хранились у Евгении Францевны в приемной. Поскольку секретарша уходила из театра рано, она прятала ключ для Вероники в коридоре, в тайнике. Этим ключом открывалась дверь приемной. А здесь Евгения Францевна завела еще один тайник, в котором хранила запасной ключ от колмогоровского кабинета. Вот он-то как раз и пропал. Хотя дверь в приемную оставалась заперта и тот, первый, ключ на месте.
Вероника выдвинула нижний ящик стола, где среди случайного хлама: колготы в нераспечатанной упаковке, помада, мятый детектив — притаилась коробочка из-под пудры. Пустая, продемонстрировала Вероника. Она, Вероника, отлично помнила, как заперла кабинет Колмогорова, вернула ключ сюда, в коробочку, заперла потом приемную — в общем, все по порядку.
— А посмотрите еще, — предложила Надя Соколова.
— Не знаю уже… где искать? Что искать? — откликнулась Вероника с раздражением.
— А посмотрите чужими глазами. — Надя не теряла бодрости. Казалось, чужое несчастье ее несколько даже возбуждало. — Представьте, на вашем месте Эркюль Пуаро или капитан Лаптев.
На этот раз Вероника ничего не сказала — чтоб не сорваться, — а начала озираться, поспешно и невнимательно, принялась дергать ящики стола, со стуком их открывая, взялась за дверцы буфета. Уступая этому злобному напору, народ поспешно раздался в стороны.
— Стойте!.. — остановилась вдруг Вероника и, уже почти закрыв буфет, открыла его вновь. — Вот!
Эмоциональное восклицание Вероники заставило всех насторожиться. На заставленной бакалеей полке: сахар, сухарики, посуда — она указывала на пачку кофе.
— Опять чудеса? — спросил Генрих с недоумением.
— Но эту пачку я не вскрывала! Точно. Потому что я как раз думала!
В последнем Генрих, видимо, как раз и сомневался — он усмехнулся, не скрывая иронии.
Это была обыкновенная с виду пачка кофейных зерен в мягкой упаковке. Вероника расправила надорванный верх и заглянула внутрь.
— Хорошо помню: подержала в руках и решила не вскрывать. Я вообще сегодня кофемолкой не пользовалась! Абсолютно! — настаивала она сердито. — Вот же! Тут достаточно было.
Рядом с буфетом на открытой стойке
Евгения Францевна устроила нечто вроде кухоньки: плитка со следами сбежавшей гущи, кофемолка, чайник, прозрачная банка с остатками намолотого кофе. Эту банку, раздраженная общими непониманием, Вероника и имела в виду. Намолотого впрок кофе ей хватило сегодня на две порции.— Кто-то позаглядывал во все горшки и просочился под дверью, — язвительно хмыкнул Кацупо.
И выразил, пожалуй, общее мнение. Не то, чтоб Веронике не верили, люди просто устали от небылиц. Скоро разговор сбился на постороннее, да и Вероника как будто уже не решалась настаивать на своем.
Когда зазвенел телефон, все примолкли. Аня стояла рядом, тут же оказалась и Нина Ковель, художник по свету, взгромоздился на стол Кацупо, — все обернулись, глядели… и никто не брал трубку. И только Аня, наверное, не слышала в телефонном трезвоне того мистического предостережения, который повергло всех в нерешительность.
— Да, театр, — бросила она, нагнувшись над столом в намерении сейчас же вернуть трубку на место. — Да, театр балета… Вячеслав Владимирович? Колмогоров? — Последний вопрос заставил ее выпрямиться. — Его нет… — возразила она наконец мягко и по какому-то общему похожему на вздох движению, увидела, что ее поняли. Смерть Колмогорова, потрясение слишком сильное и недавнее, чтобы сколько-нибудь полно его осмыслить, все еще оставалась внутренним, семейным несчастьем театра. Люди ощущали, что не ладно было бы, не ко времени разбавлять свои сложные чувства чужим любопытством. — Случилось? Что у нас случилось? — переспросила Аня и запнулась.
Богоявленская, быстро подавшись к телефону, — большой черной машине с факсом и прочими хитростями, включила динамик. По комнате разнесся мужской голос:
— Простите за такой вопрос… Что там у вас произошло?
— А кто звонит? — тянула Аня, озираясь на товарищей.
— Из газеты «Сыщик». Заместитель главного редактора Игнатий Азанович-Запольский.
— Что, есть такая газета?
— У нас тираж сто семьдесят тысяч. — «Сто семьдесят тысяч» означали легкий, в пределах корректности укор.
— Я вас слушаю, — сказала Аня.
— У нас был странный звонок…
— Да…
— Похоже на розыгрыш… — продолжал осторожничать Азанович-Запольский, не решаясь перейти к делу. Видимо, не смотря на многообещающее название газеты и колоритную, с отголоском шляхетских вольностей фамилию заместителя редактора, в «Сыщике» работали здравомыслящие люди.
— Да, я вас слушаю, — опять подтвердила Аня, не помогая собеседнику.
— Со стихами… — по капле выдавал Азанович-Запольский.
— С какими, с какими стихами?
— Не знаю… ерунда какая-то… И потом… я и это: «зима, крестьянин торжествует» — не твердо помню, а уж тут…
— Но рифмы, рифмы! Торжествуя — почуя, путь — как-нибудь, — подогнала Аня медленно громыхающий воз. — Что тут помнить!
— Ну да, — признал он. — Мысля…
— Опосля! — не удержалась Аня.
— Да, рифма строгая! — сразу ожил Азанович-Запольский. — Значит, классик этот вам… — Он хохотнул, и слышно было, как сказал что-то потише в сторону. Там, в редакции «Сыщика», надо понимать, собралась не менее заинтересованная компания. — Вы знаете этого виршеплета?