Зеленые холмы Африки. Проблеск истины

– Надеюсь, – отозвался Старик.

Но след вел дальше, трава мельчала, редела, поиски становились все труднее. Сам я не видел следов копыт, мог только угадать направление, куда шел раненый зверь, и через некоторое время мои догадки подтверждались высохшими темными пятнами крови на камнях. Несколько раз мы, казалось, совсем сбивались со следа, и тогда все трое кружили вокруг, потом тот, кто вновь находил след, тихо говорил «Даму», указывал направление, и мы шли дальше. Наконец след привел нас по скалистому откосу, освещенному закатным солнцем, прямо к ручью с густыми зарослями необычайно высокого сухого тростника. Он был выше и суше того, что рос на болоте, откуда утром выбежал буйвол, и мы заметили, что сюда подходило несколько звериных троп.

– Не стоит Мемсаиб заходить туда, – сказал Старик.

– Пусть остается здесь с М’Колой, – поддержал я.

– Не стоит Мемсаиб заходить туда, – повторил Старик. – И зачем только мы взяли ее с собой!

– Она подождет нас здесь. Друпи хочет продолжить поиски.

– Правильно. Надо посмотреть, что к чему.

– А ты жди нас здесь с М’Колой, – шепнул я жене через плечо.

Вслед за Друпи мы вошли в заросли тростника – футов на пять выше нас – и медленно, пригнувшись, двинулись по тропе, затаив дыхание. Мне вспомнился буйвол, один из трех, которых мы недавно убили: старый самец выскочил тогда, пошатываясь, из кустарника, и я увидел его рога, вытянутую морду, маленькие глазки, складки жира и мускулов на покрытой короткой и редкой седой шерстью шее – в нем ощущались такая мощь и ярость, что он вызвал у меня восхищение и уважение, но бежал он уже медленно, и я видел, как выпущенные в него пули достигают цели, и скоро ему пришел конец. На этот раз все иначе. Этого буйвола не осыпали пулями на открытом месте, и, если сейчас он выскочит из зарослей, мне придется хладнокровно выстрелить. Он, конечно, сразу пригнет голову и выставит вперед рога, как делают все быки, и тем самым откроется, а я всажу в него пулю и отскочу, и, если ружье дрогнет в моих руках, мне на помощь придет Старик. Но я не сомневался, что все у меня получится, надо только дождаться, когда буйвол опустит голову. Я знал, что сумею все сделать как надо и выстрел будет смертельным. Но сколько еще ждать? В этом все дело. Сколько еще ждать? Надо двигаться вперед – зверь там. Я ощущал внутренний подъем – прекрасное чувство перед схваткой, в которой тебе отведена решающая роль: ты должен убить и остаться живым, убить, не ощущая ни опасности, ни ответственности, – просто сделать то, что ты, вне сомнений, можешь сделать. Я шел за Друпи, стараясь не потерять его из вида, и время от времени протирал от пота очки, но вдруг услышал позади шум и, обернувшись, увидел Маму и М’Колу.

– Какого черта! – воскликнул Старик. Он был вне себя от ярости.

Мы вывели мою жену из тростника и строго внушили ей не двигаться с места. Оказалось, она не поняла, что от нее требуется. Из нашего перешептывания она решила, что ей надо идти за М’Колой.

– Как я перепугался! – сказал я Старику.

– Она бежит за нами, как маленький терьер, – отозвался он. – Но так нельзя.

Мы глянули вперед поверх тростника.

– Друпи хочет продолжить поиски, – сказал я. – Остается идти за ним, пока он не скажет: хватит. В конце концов это я прострелил брюхо зверю.

– Только без глупостей.

– Я убью его с первого выстрела. Пусть только покажется – я сразу выстрелю.

Я так перепугался из-за жены, что чуть не кричал.

– Ладно, идем, – сказал Старик. Мы шли вслед за Друпи, но делать это становилось все труднее. Не знаю, как Старик, а я на полпути сменил ружье на двустволку и держал руку на спуске. К тому времени, когда Друпи остановился, покачал головой и прошептал: «Хапана», нервы у меня совсем разошлись.

Видно было на расстоянии фута – не больше, а тропа все время петляла. Дело было плохо, а солнце освещало теперь только склон холма. Но мы чувствовали удовлетворение, что Друпи прекратил погоню сам, и теперь могли вздохнуть с облегчением. Мой фантастический план оказался бы в этих условиях полной глупостью, и оставалось только надеяться, что после того, как я промазал бы из своей не очень хорошей винтовки, правда с оглушительным боем, его пристрелил Старик из своей отличной двустволки.

Мы уже возвращались, когда услышали с холма крики носильщиков, и бросились бежать вверх прямо через тростник в надежде, что оттуда будет удобно стрелять. Носильщики махали руками и кричали, что буйвол вышел из тростника и пробежал мимо; М’Кола и Друпи тоже куда-то указывали, а Старик, схватив меня за рукав, потащил за собой, откуда я и увидел освещенных последними лучами солнца двух буйволов на фоне скалистого утеса. При солнечном свете их черная шерсть казалась особенно блестящей, один буйвол был значительно крупней другого, и, помнится, я подумал, что это мой буйвол, встретивший подружку, за которой пошел из последних сил. Друпи передал мне «спрингфилд», я продел руку в ремень и, вскинув ружье, увидел в глазок всего буйвола. Я весь похолодел, прицелился ему под лопатку, но стоило мне нажать на спуск, как буйвол бросился бежать, однако пуля его догнала. Я видел, как он нагнул голову, взвился на дыбы, потом метнулся вниз по холму, и, когда он уж скрывался, я послал вслед еще одну пулю. Какое-то чувство мне говорило, что я его прикончил. Мы с Друпи побежали за ним, и тут я услышал низкий рев. Остановившись, я крикнул Старику:

– Слышите? Я уложил его. Говорю вам – уложил.

– Вы его ранили, – сказал Старик. – Тут не поспоришь.

– Черт побери, да я его убил. Разве вы не слышали предсмертный рев?

– Нет.

– Так слушайте! – Мы стояли, внимательно прислушиваясь, и тут протяжный, жалобный, ни с чем не сравнимый рев раздался снова.

– А вы правы, – сказал Старик, заслышав этот тоскливый звук.

М’Кола схватил меня за руку, Друпи хлопнул по спине, все смеялись и продолжали смяться, когда, обливаясь потом, взбегали на холм, продираясь сквозь кустарник и перелезая через скалы. Я остановился, чтобы перевести дыхание, сердце мое бешено билось, я утирал с лица пот и протирал очки.

– Куфа! – произнес с особой выразительностью М’Кола слово, означающее, что буйвол мертв. – Ндио! Куфа!

– Куфа! – повторил Друри с улыбкой.

– Куфа! – с удовольствием еще раз произнес М’Кола.

Мы снова пожали друг другу руки и продолжили подъем. И вот впереди наконец мы увидели его – буйвол лежал на спине, вытянув шею, он почти повис на рогах, застрявших в коре дерева. М’Кола сунул палец в пулевое отверстие у лопатки и радостно потряс головой.

Подошли Старик и Мама, за ними носильщики.

– А он оказался лучше, чем мы думали, – сказал я.

– Это другой буйвол. Царь-буйвол! Возможно, с ним был как раз наш.

– А я думал, с ним самка. Хотя на таком расстоянии не разберешь.

– Да, до них было метров четыреста. Клянусь Богом, вы в самом деле умеете стрелять этих зверюшек.

– Когда он пригнул голову и встал на дыбы, я понял, что ему не уйти. Освещение было прекрасное.

– Я видел, что вы не промахнулись, и понимал, что это другой буйвол. И решил про себя, что теперь мы имеем дело с двумя ранеными буйволами. Рева я еще не слышал.

– Грандиозный рев, – сказала Мама. – И такой невыразимо печальный. Словно звук одинокого горна в лесу.

– А мне он показался веселым, – сказал Старик. – По этому поводу следует выпить. Выстрел был что надо. Почему вы от нас скрывали, что умеете стрелять?

– Идите к черту!

– Вам известно, что он и следопыт отличный, и безошибочно бьет птиц влет? – обратился Старик к моей жене.

– А какой красавец этот буйвол! – восхитилась Мама.

– Отличный экземпляр. Не в годах, но голова великолепная.

Мы хотели сфотографировать буйвола, но у нас был только ящичный фотоаппарат, и к тому же заклинило затвор, из-за чего возник яростный спор, а тем временем свет угасал, я стал нервничать, ко всем придирался, обвиняя каждого, что аппарат не работает, грубил, и все из-за того, что нельзя сфотографировать зверя. Трудно долго оставаться в таком возбуждении, какое я испытал в тростнике, да и, убив живое существо, пусть даже буйвола, чувствуешь себя опустошенным. Убийство – не тема для разговора и не то, чем можно поделиться, и потому я, выпив воды, сказал жене только, что сожалею о том, как себя вел, и тогда мы вместе, чувствуя нежность друг к другу, стали смотреть, как М’Кола делает надрезы на голове буйвола, чтобы освежевать, и все стало ясно – и мое негодование из-за камеры, и все остальное. Я выпил виски, не почувствовав ни вкуса, ни опьянения.

– Налейте мне еще, – попросил я. Вторая порция подействовала.

В лагерь нас повел тот туземец с копьем, за которым гнался носорог, а Друпи и другие остались, чтобы освежевать голову буйвола, разрубить тушу на части и подвесить куски на деревьях, чтобы те не достались гиенам. Туземцы боялись идти в темноте, и я разрешил Друпи взять мою двустволку. Он заверил меня, что умеет стрелять. Я вынул патроны, поставил затвор на предохранитель и передал ему ружье. Друпи приложил ружье к плечу, зажмурил не тот глаз и с силой нажал на курок. Потом – еще и еще. Я объяснил ему, как пользоваться предохранителем, заставил его поупражняться и несколько раз щелкнуть затвором. Видя мучительную борьбу Друпи с предохранителем, М’Кола поглядел на него высокомерно, и Друпи, казалось, даже стал меньше ростом. Я оставил ему ружье и две обоймы, и туземцы занялись разделкой туши, а мы вслед за проводником двинулись по следу второго буйвола – на этом следу не было ни капли крови, – поднялись на вершину холма, а оттуда уже шла дорога к лагерю. Мы карабкались по склонам, преодолевали овраги и наконец вышли к основному хребту, который в темноте казался особенно холодным и мрачным. Луна еще не взошла, и мы брели в темноте полумертвые от усталости. Один раз М’Кола, который нес двустволку Старика, несколько фляг с водой, бинокли и сумку с книгами, крикнул что-то звучащее как ругательство идущему впереди проводнику.